Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет - Страница 18

Я решила, что не хочу заставлять свою семью проходить через все это. Решила, что сама продумаю все заранее, в деталях. Распоряжения врачам. Хоспис. Завещание.

«Мне не надо никаких трубок для кормления, — сказала я Джону, увидев и понюхав мамины. — Не хочу, чтобы меня заставляли жить, когда врачи скажут, что самое гуманное — дать мне умереть».

А еще это было время преданности. Время, когда я, папа и Стефани, которые не отходили от постели мамы, были вместе. Подавленный горем, папа говорил со Стефани и со мной больше, чем когда-либо раньше. Наше семейное единение произошло там, у маминой больничной койки.

Также те дни напомнили мне о том, какое это счастье — иметь семью. Я чувствовала любовь своих близких и черпала в ней силы. Эти люди были в моей жизни всегда.

И Тея тоже всегда была частью моей жизни. Она была мне матерью. У ее постели я ощутила такую близость к ней, какой не испытывала уже давно. Страдая ее страданиями, я поняла, как много она для меня значит.

Юрта

Моя поездка на Юкон с Нэнси была назначена на октябрь, через месяц после того, как мама попала в больницу. Путешествие всей жизни, которое едва не сорвалось. День отъезда приближался, а маме становилось все хуже. Я не могла бросить ее.

А потом мама пошла на поправку. Ее состояние стабилизировалось, и она разрешила мне поехать. Ей хотелось, чтобы я увидела чудо полярных огней, и она знала, как много значит для меня Нэнси.

Но я не говорила ей, что по дороге собираюсь сделать остановку еще в одном месте.

Из Южной Флориды нет прямых рейсов на Ванкувер, где мы могли бы сесть в другой самолет, до Арктики. Сообразив это, я решила лететь через Сан-Франциско. Там мы с Нэнси навестим Эллен, а потом полетим в Канаду.

Эту часть нашей поездки я сохранила в секрете от моих родителей. Слишком трудно будет объяснить все это, кроме того, я не хотела причинять боль маме.

А еще мы с Нэнси решили, что в этой поездке не будем жмотничать.

— Жизнь слишком коротка, чтобы останавливаться в дешевых отелях, — сказала я.

В Ванкувере мы заказали номер в «Четырех сезонах». А в Сан-Франциско взяли машину с шофером, чтобы он покатал нас по городу, а потом отвез к Эллен, до которой было час езды.

Нашего шофера звали Ирвинг. На нем был черный костюм и черная шоферская фуражка, но вид у него был такой, как будто он только вчера получил права. Правда, он заверил нас, что не первый год колесит вдоль залива. И что у него есть навигатор.

Так мы втроем и мотались по Сан-Франциско: прокатились вдоль залива, выпили ирландского кофе в кафе «Буэна Виста», съездили в Чайна-таун.

Повернув за угол, мы вдруг увидели скалистый остров в лазурных волнах.

— Ух ты! Это что, Алькатрас? — спросила Нэнси.

— Понятия не имею, — ответил Ирвинг.

Мне доводилось слышать о таких созданиях — юнцах, выросших с джи-пи-эс-навигатором под носом и напрочь лишенных чувства пространства и направления. Не видящих мира вокруг себя, а воспринимающих его исключительно через какой-нибудь дисплей. Но не узнать Алькатрас, прожив годы во Фриско? Смешно!

У Нэнси были виды на обед в некоем ресторане Чайна-тауна, который ей рекомендовали друзья. Мисс Гугл-камера редко забывает места, где ей доводилось есть (и уж тем более никогда не забывает поесть). Годы спустя она может с благоговением вспоминать хрустящий пастернак, которым были посыпаны равиоли с сырно-шпинатовой начинкой в мятном масляном соусе. И горе тому, кто осмелится прервать ее ежедневное гастрономическое па-де-де!

Я заранее предвкушала повтор моего последнего обеда в Чайна-тауне: дим сум, поданный со всеми подобающими подробностями, — корзиночки и тарелочки с горячими и холодными закусками в виде канапе на один укус, и все это на белой льняной скатерти.

Но «Сэм Ву» оказался не тем местом.

Начать с того, что вход в ресторан был через кухню, в которую вела прямо с улицы полуоткрытая дверь. Первое, что мы увидели, войдя, был целый дуршлаг требухи.

Повара прогнали нас мимо извергающих пар котлов к темной лестнице. Нэнси помогла мне подняться на второй этаж, где располагался обеденный зал, который выглядел как кают-компания. На корабле викингов. Низкие потолки и незатейливые столы со скамьями. Еда поступала из кухни в буфете-автомате, застланном газетой вместо салфетки.

— Давай закажем что-нибудь необычное, — предложила я.

Так мы и сделали. «Чоу-мейн-фан», лапша по-сингапурски, жаренная со всякой всячиной. Цена — пять долларов двадцать пять центов. Друг Нэнси рекомендовал нам самую дешевую обжорку во всем Чайна-тауне.

Я не помню, какую еду подавали у Сэма Ву — хорошую, плохую или так себе. Посетив туалет Сэма Ву, я старательно стерла из своей памяти тот факт, что я вообще ела в его ресторане. Нэнси даже поснимала — такая там была грязь. Пыль на фановой трубе лежала такая густая, что хоть косы плети. В раковине сохранился лишь один не тронутый грязью и ржавчиной участок: пятно вокруг слива, куда непосредственно ударяла струя воды и стекало мыло.

— Вот это было приключение! — сказала я, вернувшись за стол.

Мы еще не раз хихикали, вспоминая ресторан Сэма Ву. И нисколько не удивились, когда несколько месяцев спустя узнали, что департамент здравоохранения закрыл его за многочисленные нарушения правил пожарной безопасности и санитарии. Включая фекалии грызунов в кухне.

Наш шофер Ирвин подобрал нас у дверей кухни. Мы поехали смотреть закат на мост Золотые Ворота, где задержались пофотографировать. В одно время с нами там фотографировались жених и невеста, причем девушка мерзла в декольтированном платье.

Надеясь, что мы будем путешествовать налегке, я предупредила Нэнси, чтобы она взяла с собой только дорожную сумку. Что она и сделала. Зато я притащила два чемодана, набитые длинными кашемировыми пальто и свитерами в количестве большем, чем число дней в нашей поездке.

Мне с моими слабыми руками было не под силу их катить, так что погрузкой и выгрузкой багажа пришлось заниматься Нэнси.

— Что у тебя там? — спросила она. — Пианино?

— Нет. Две пары сапог. Два пальто. И шесть кашемировых свитеров.

Таким вот манером — в черном лимузине с шофером, в кашемировых пальто — мы и въехали в самое сердце района хиппи, на центральную площадь Себастопола.

Приехали мы рано, так что, поставив машину, решили убить время, купив немецкий шоколадный торт для Эллен, а себе — чая и выпить тут же, на площади.

Как раз в это время повсюду шли демонстрации под лозунгом «Оккупируй (вставить название города)!». Международное движение против социального и экономического неравенства, когда люди разбивали палаточные городки на улицах и площадях по всему миру.

Демонстрация «Оккупируй Себастопол!» была в самом разгаре. Посиживая в сторонке, мы восхищались социальной активностью сограждан, говорили, что, будь мы помоложе, наверняка присоединились бы к ним. Хихикали над собой. Но наши соседи решили, что мы смеемся над ними.

— Слушай! Мы же похожи на двух жирных капиталистических свиней! Двигаем отсюда. Где Ирвин?

Дом Эллен окружен великолепным садом, в котором растет восемьдесят пять сортов роз. Вокруг уединенно и прохладно; легкий ветерок гуляет по комнатам, пошевеливая развешенные повсюду ветряные колокольчики. Хозяйка отвела нам просторную спальню, попросив только, чтобы днем мы держали ставни закрытыми во избежание выгорания родительского лоскутного одеяла на стене.

Эллен любила вспоминать свое детство на ферме в Айове, в доме, где водопровод появился, когда ей исполнилось семь, а электричество — когда уже было четырнадцать.

— Идиллия, — говорила она.

Напоминания о том времени, вроде лоскутного одеяла на стене, встречались в ее доме повсюду.

Она уехала с фермы в поисках путешествий. Выучилась на медсестру в Миннесоте. Забеременев, села в автобус и поехала в Калифорнию, оттуда через всю страну назад, во Флориду. Отдав меня на удочерение, она продолжала работать медсестрой, в том числе в Эшбери-Хайтсе и его окрестностях — районе Сан-Франциско, где процветала наркокультура и психоделический рок.