Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Сарнов Бенедикт Михайлович - Страница 33

Вся загвоздка тут была в том, что страна жила по старой, советской конституции, в которой прямо и недвусмысленно говорилось, что «вся полнота власти в стране принадлежит Съезду народных депутатов». Между съездами – по той же конституции – этой «всей полнотой власти» наделялся Верховный Совет.

На деле же – как это всегда бывало в России – пресловутая «вся полнота власти» сосредоточилась в руках тогдашнего председателя Верховного Совета Руслана Хасбулатова.

Он тасовал, как ему заблагорассудится, парламентские комиссии и комитеты, изгоняя из них всех неугодных и заменяя их послушными его воле. Разъезжая по стране, «кидал хрусты налево и направо», по собственному хотению распределяя кредиты и субсидии между регионами и отраслями. Устраивал «селекторные совещания» с руководителями муниципалитетов всех уровней, устанавливая некую властную вертикаль. И постепенно вживался в роль маленького Сталина, даже трубку себе завел, которую – не без намека на роль законного преемника «кремлевского горца» – кокетливо демонстрировал телезрителям. О Ельцине же не стесняясь говорил, что роль его должна быть сведена к приему иностранных послов и вручению орденов и медалей.

После того как стали известны результаты референдума, он какое-то время пребывал в некоторой растерянности. Но Ельцин, как уже было сказано, полученным от народа мандатом не воспользовался – медлил, тянул, ничего не предпринимал, на конституцию (хоть она и была советская) не посягал. Он был повязан своим демократическим имиджем. И тем самым дал возможность Хасбулатову собраться с силами. Потянулись до зубов вооруженные боевики, которых Быков деликатно именует повстанцами. И, поскольку Ельцин не реагировал, Хасбулатов стал его провоцировать.

Однажды – я сам это видел на экране телевизора, – заговорив о президенте, щелкнул пальцами около горла: стоит ли, мол, обращать внимание на то, что там болтает этот старый пьяница.

Когда терпение Ельцина лопнуло и он наконец решился на разгон Верховного Совета, момент для этого был им выбран самый неудачный. Все его соратники (включая Гайдара) были тогда против подписания этого указа. Но решение было им уже принято.

Во время августовского путча 1991 года

между Верховным Советом и только что избранным президентом России (тогда еще – РСФСР) были совет да любовь. Ельцина единодушно и горячо поддерживали тогда не только бывшие в то время его ближайшими соратниками Хасбулатов и Руцкой, но и все – до одного – депутаты.

Опьяненные этой новой ролью Верховного Совета в жизни страны, мы стали именовать его «парламентом», депутатов – «парламентариями», а председателя – «спикером». И к этим наименованиям так привыкли, что, когда спустя два года, осенью 93-го, эти «парламентарии» стали путчистами и Ельцину, чтобы подавить новый путч, пришлось прибегнуть к силе, формула «президент расстрелял парламент» далеко не всем тогда резала слух. Она стала общеупотребительной и мелькала даже на страницах демократической печати. Мало кто ощущал тогда, что она насквозь лжива и демагогична: во-первых, потому что Верховный Совет не был парламентом, а во-вторых, потому что, после того как по Белому дому были произведены десять выстрелов – не боевыми снарядами, а болванками (два снаряда были зажигательными, они и вызвали в верхних этажах здания пожар), – ни одни волос не упал с головы ни одного депутата.

И вот теперь, двадцать лет спустя, Дмитрий Быков, что называется, на голубом глазу повторяет – как нечто само собой разумеющееся – эту старую, затасканную, фальшивую формулу.

Что говорить, Ельцин выполнил тогдашнюю свою роль крайне неуклюже. Немало у нас к нему и других, куда более серьезных претензий. Но в тот момент этими своими неуклюжими действиями он спас страну от уже готовой разразиться гражданской войны.

В сущности, Быков тут только подхватил то, что с легкой руки нынешней нашей власти принято теперь поминутно повторять про «лихие девяностые».

Много чего можно было бы сказать по этому поводу. Но развивать эту тему я не буду. Хватит с меня того, что я усердно (и пылко) занимался ею тогда, двадцать лет назад. А сейчас не потратил бы на этот сюжет и тех немногих страниц, которые мне все-таки пришлось ему уделить, если бы он не изображался Быковым как совершенно необходимый для понимания самого главного в жизни и судьбе – не только человеческой, но и поэтической – Булата Окуджавы.

Посмотрим же, как он это объясняет.

Начинает он с того,

что проводит прямую параллель между событиями осени 1993 года и тем, что случилось с Россией осенью 1917-го. И – в соответствии с этим – между той позицией, которую в 1917-м занял Блок, а в 1993-м – Булат Окуджава.

...

В российской двухактной пьесе, заново сыгранной в 1991–1993 годах (предпоследнее представление дано было в феврале – октябре семнадцатого), в роли большевиков, захвативших власть и теперь подавлявших любое сопротивление, выступала главная движущая сила новой революции.

В этой пьесе есть одна из самых трагических ролей – роль Поэта, берущего сторону победившей стороны. В семнадцатом ее сыграл Александр Блок, в девяносто третьем – Булат Окуджава.

В семнадцатом Блок сказал Гиппиус, что видит за большевиками не только силу, но и правду; в восемнадцатом напечатал «Двенадцать», а на анкетный вопрос, может ли интеллигенция работать с большевиками, ответил коротко: «Может и должна»…

4 октября 1993 года Булат Окуджава подписал «письмо сорока двух» с поддержкой и одобрением действий власти…

Мы не случайно начали эту книгу с разговора о последнем ярком общественном событии в жизни Окуджавы. Именно 1993 год предопределил его дальнейшую, да отчасти и посмертную судьбу; этот год был закономерным итогом его пути, в какой-то мере его венцом, а в какой-то – крахом… Окуджава был своеобразной реинкарнацией Александра Блока.

(Дмитрий Быков. Булат Окуджава. М., 2009)

Трудно удержаться тут от того, чтобы не вспомнить знаменитую реплику бывшего нашего вождя: «Исторические параллели всегда рискованны. Данная параллель бессмысленна».

Но в наше время ссылки на этого автора годятся только для фельетона. А я пишу не фельетон, и автор книги, о которой идет речь, относится к этой своей концепции так серьезно и уделил рассмотрению ее так много времени и места, что поневоле придется и мне отнестись к ней с подобающей серьезностью.

По мысли Быкова, Окуджава и как поэт был «реинкарнацией Блока». Эту свою параллель он тоже рассматривает подробно, отыскивая и, как ему кажется, находя все новые и новые подтверждения в сопоставлении отдельных стихов и строк, в сладкозвучии, музыкальности и т. п.

Все это тоже представляется мне весьма сомнительным. Но тут влезать в полемику я не стану (я ведь не статью пишу и не рецензию на быковскую биографию Булата).

Остановлюсь на том, в чем Быков видит природу их общей (и Блока, и Окуджавы) общественной и человеческой драмы, приведшей обоих к одному и тому же трагическому финалу:

...

В 1993 году Окуджава в первый и единственный раз в жизни выступил на стороне государства – он, сказавший: «Власть – администрация, а не божество». На этой гражданской войне он и погиб четыре года спустя, отправившись в европейскую поездку и заразившись гриппом от Льва Копелева, который пережил его на две недели. Лет ему было не так уж много по нынешним меркам – семьдесят три; он много болел, но был еще крепок. Надломила его смерть старшего сына, умершего в сорокатрехлетнем возрасте в январе 1997 года, но надлом чувствовался с октября девяносто третьего – тут ошибиться трудно. Правда, в отличие от Блока, Окуджава продолжал писать стихи. Но эти стихи, написанные с 1993 по 1996 год, не нравились ему самому. Причин было много: возраст, болезнь, ощущение тупика и компрометации всех прежних ценностей.

(Там же)