Красные бокалы. Булат Окуджава и другие - Сарнов Бенедикт Михайлович - Страница 31

Булату пришлось гораздо труднее, чем мне: оптимисту всегда легче жить, чем пессимисту.

Но разность наших жизнеощущений была не в том, что я по складу характера был оптимистом, а он пессимистом. Дело тут было не в разности наших характеров, а в том, что у нас были разные биографии, разный социальный опыт.

Когда мы с Булатом работали в «литгазете»,

начальники наши (руководители отдела литературы) подолгу на своем месте не задерживались. А однажды пришлось нам даже пережить период довольно длительного безначалия. И тут в один совсем не прекрасный день главный редактор газеты Валерий Алексеевич Косолапов позвал меня к себе в кабинет и официально предложил временно (ну конечно, временно) взять руководство отделом на себя.

Деваться мне было некуда, я согласился.

Так я (к счастью, ненадолго) стал начальником.

И тут, сразу же, разыгрался эпизод, надолго сохранившийся в анналах той старой «Литгазеты», – в сокровищнице тогдашних наших устных преданий.

В первый же день моего начальствования явился ко мне секретарь парткома по кличке Маленький. Кличку эту он получил по причине малого роста, но, быть может, и не только поэтому: во всяком случае, она как-то удивительно хорошо к нему пристала.

Это был довольно пожилой, невзрачный, седоватый человечек в очках. И внешность его, и повадки, да и должность, которую он занимал (под его началом было бюро проверки и вся наша литгазетская библиотека, большинству книг которой полагалось находиться в спецхране), не оставляли сомнений в его прочных служебных связях с нашими славными органами.

До моего выдвижения в начальники мы с ним просто кивали друг другу, встречаясь в коридоре. И были, разумеется, на «вы». А тут, явившись в мой большой начальственный (на заре моей литгазетской деятельности в нем сидел Юрий Бондарев) кабинет, он с ходу перешел на «ты».

– У меня, – начал он, – к тебе серьезный разговор.

Я сообразил, что эта новая моя, хоть и временная, но все-таки начальственная должность как бы сама собой предполагает такое доверительно-партийное обращение, и тотчас принял заданный им тон:

– Слушаю тебя.

– Положение у тебя тяжелое, – продолжил он.

Я кивнул, пребывая в уверенности, что за этим последует набор обычных партийных банальностей: надо, мол, взяться, мобилизоваться, включиться… В общем, все, что у них там полагается говорить в подобных случаях.

Но тут – совершенно для меня неожиданно – разговор принял другое, сугубо конкретное направление.

– Так вот, учти, – вдруг сказал он. – На хромой лошади ты далеко не уедешь.

Тут я сразу сбился с официального партийного тона:

– А кто это – хромая лошадь? Что вы… Что ты этим хочешь сказать?

– А то, – объяснил он, – что у тебя в отделе один коммунист, и тот Непомнящий!

С этой точки зрения я, признаться, не глядел на трудности, ожидающие меня на моем новом поприще.

У меня и в мыслях никогда не было, что качество работы нашего отдела хоть в какой-то степени зависит от количества и качества имеющейся в нем партийной прослойки. Но Маленький – похоже, не только по своей партийной должности, а вполне искренне – именно из этого исходил в своем понимании стоящих передо мною проблем.

Для меня все, что он говорил, с чем ко мне пришел, было набором пустых фраз, которые полагалось произносить, но не имеющими никакого реального значения и смысла: в жизни эти рычаги давно уже не работали. И сам Маленький поэтому представлялся мне фигурой комической, едва ли не реликтовой. Когда-то, когда эти партийные рычаги еще работали, он, пользуясь ими, видимо, обладал немалой силой. Но теперь все это в прошлом. Время его прошло и уже не вернется.

Жизнь показала, как глубоко я заблуждался.

Система фраз, на которую он опирался, не так скоро, как я предполагал, но все-таки и впрямь ушла, канула. Но у Маленького, помимо партийных, были в запасе еще и другие рычаги.

Вот что я прочел в недавно вышедшей и только что подаренной мне автором – Геннадием Красухиным – книжечке его воспоминаний о Булате.

...

Первый год моей работы в «Литературной газете» оказался последним годом пребывания на посту парторга газеты Евгения Дмитриевича Фёдорова, директора библиотеки, бывшего чекиста, который работал в газете еще вместе с Булатом Окуджавой. О Булате я вспомнил в связи с тем, что он мне о Фёдорове рассказывал, как тот кому-то отозвался о нем: «А я люблю работать с такими, как Окуджава». «Почему?» – спросили его. «У него жилка надорвана: родителей посадили, слегка потянешь за жилку, и он сам тебе в руки падает!» Знал бы Фёдоров, какими канатными были жилы у Булата!

(Геннадий Красухин. Портрет счастливого человека. Книжечка о Булате. М., 2011)

Что-то в Булате старый чекист опытным своим чекистским взглядом разглядел, «верхним» своим собачьи чутьем учуял. Но силу его сопротивляемости недооценил.

«Канатными» жилы у Булата, конечно, не были. Но в убеждениях своих он был тверд, несгибаем. Умел не поддаться никакому давлению, с какой бы стороны на него ни давили.

Часть вторая

Какое б новое сраженье

ни покачнуло шар земной…

Булат Окуджава

Биографическую книгу не обязательно начинать

днем рождения героя.

Можно начать с рассказа о его родителях или даже предках. Можно пойти еще дальше, погрузившись в глубь веков и даже тысячелетий, как это сделал Горький, начиная свою так им и не написанную биографию Сталина:

...

Иосиф Сталин-Джугашвили родился в Грузии, стране, которую древне-греческие писатели называли Иверия и Георгия… Грузия расположена за хребтом Кавказских гор, по бассейнам рек Чороха, Риона и Куры. Первые две реки впадают в Черное море, Кура – в Каспийское. Греки именовали Рион – Фазисом, и с этой рекой связана древняя легенда о походе аргонавтов за золотым руном. Легенда эта, вероятно, имеет историческое основание: аджарские горы, один из отростков Кавказского хребта, содержат золото, которое греки промывали, пропуская по коже барана, крупинки золота задерживались шерстью, отсюда – золотое руно. Грузины поселились в Закавказье в VII веке до нашей эры, но история их не говорит, откуда они пришли. Исторические ее памятники уничтожены за время бесчисленных нападений и грабежей Грузии парфянами, персами, войсками Александра Македонского, римского полководца, впоследствии императора Помпея, затем – арабов, снова персов и турок. В общем история этой небольшой, но прекрасной и богатой страны есть история грабежа ее и различных насилий над нею. В конце ХVIII в. царь Грузии и дворянство решили просить защиты у России, и в 1801 г. Грузия была присоединена к владениям русского царя. Этот акт неплохо устраивал грузинское дворянство, но, само собой разумеется, ничем не мог облегчить каторжную жизнь крестьян и ремесленников.

(Максим Горький. Неизданная переписка. М., 2000)

У Горького были свои причины, побудившие его так необычно, из такого далекого далека начать: уж больно не хотелось ему писать биографию вождя, и он изо всех сил оттягивал тот момент, когда неизбежно придется приступить к жизнеописанию героя книги. Но в принципе и такой далекий заход возможен.

Возможен и другой, противоположный путь: начать жизнеописание героя не с начала его жизненного пути, а с середины, с самой значимой для всей его жизни даты. Применительно к Окуджаве такой датой мог бы стать год расстрела его отца и ареста матери (1937) или 22 июня 1941 года – дата, определившая судьбу всего поколения, к которому принадлежал Булат.

Дмитрий Быков свою большую (по меркам серии ЖЗЛ, для которой она была написана, даже огромную) биографию Булата начинает совсем другой датой: с октября 1993 года.

Что же такое случилось в этот день, из-за чего автору книги понадобился такой неожиданный сюжетный кульбит?