Дружба, зависть и любовь в 5 «В» - Матвеева Людмила Григорьевна - Страница 2

– Долго будем в молчанку играть? – Как только попутчица перестала бояться, она сразу же стала сердиться. С людьми это часто бывает. – Кто ты такая? Отвечай немедленно! Как ты сюда попала? Отвечай немедленно.

А девочка молчит. Она молчит и вертит носком кеда по коврику, как будто выход для неё в том, чтобы провертеть дырку в коврике. Продолговатое светлокожее лицо, острый подбородок, румяные щёки. Обычная девочка. Но нет, не очень-то обычная. Одна, без взрослых, без места, без билета она садится в ночной поезд, забирается наверх, прячется. За этим скрывается что-то такое, чего сразу не поймёшь. А может быть, и вообще не поймёшь. Но надо попытаться.

Оттого, что попутчица наседает на неё, а я не наседаю, девочка незаметным шажком подвигается ко мне поближе. А я-то не пристаю не потому, что я такая хорошая и тактичная. Просто не придумала, о чём её спрашивать. Кто такая? И так видно, что девочка одиннадцати лет, ну, может быть, двенадцати. Как попала сюда? Ясно как – пробралась, когда пассажиры со своими билетами входили в вагон, сделала вид, что кого-то провожает. А потом спряталась наверху. К чему задавать пустые вопросы? А непустые в голову не приходят, их так вот сразу не задашь.

Она стоит здесь, в своих синих кедах и с не совсем ровной, низко отросшей чёлочкой, в этом роскошном вагоне. Она в полной нашей власти. Мы – взрослые люди. Куда хотим, туда едем. И места занимаем свои по праву, и вопросы задаём по праву. А решим – милицию вызовем. Нажмём вот эту блестящую кнопку у двери – сразу придёт вежливая проводница, а уж она в два счёта позовёт милиционера. Проводники ненавидят безбилетников. Наверняка на длинный поезд «Красная стрела» есть хоть один милиционер, чтобы был строгий порядок.

– Садись, – говорю я и подвигаюсь на своём пушистом одеяле.

Она садится на самый край полки, ноги аккуратненько стоят на коврике.

Я чувствую – если бы она могла сейчас убежать, она бы убежала. Но куда побежишь? Поезд несётся, купе закрыто, да и вагон заперт. И она сидит смирно, сложила ладошки лодочкой и сунула эту лодочку в коленки. Сгорбила спину, как будто старается меньше места занимать. Или хочет нам показать, какая она тихая, скромненькая.

– Знаете что? – вдруг говорит она таким тоном, как будто ничего особенного не происходит. – Мне очень нужно в Ленинград. Ну просто вот так надо. – Она проводит ладошкой по горлу. – Вы ложитесь и спите себе. А я буду тихо сидеть и мешать вам не буду. А? Или опять наверх залезу, там очень хорошо, наверху. А?

Последняя попытка не пустить чужих в свой мир, в свои дела. Кто она такая? Может быть, просто от нечего делать ищет приключений? Приспичило ей, видите ли, в Ленинград, несёт её из своего дома в чужой город. Валяет дурака – и больше ничего. А вдруг у неё беда? Трагедия? Разве их не бывает в жизни? В её возрасте люди чутки и ранимы, я это знаю: такая уж у меня работа – знать этот возраст.

– Ишь какая умная! Спите! Да я и не засну теперь! Такие вещи вытворяет! Нет, это подумать страшно – одна, в ночь, в чужое купе! В чужой город! Ну и детки нынешние! А родители, может, и не знают, с ума сходят!

И тут девочка закрывает лицо ладонями и начинает плакать. Трясутся плечи, худенькие плечики. Сквозь пальцы текут слёзы, крупные, прозрачные, частые.

– Ни папы, ни мамы… Альпинистская катастрофа… Обвал в горах… Лавина… Пропасть…

И плачет, плачет.

Вот она какая, эта девочка. У неё беда, хуже не бывает. А она не скисла, приняла решение, пустилась в дорогу. У неё характер, у этой девочки. Её можно уважать, такую девочку.

Сердце сжимается от жалости.

Попутчица распускает щёки, губы, всхлипывает.

– Господи, а мы-то её жучим. А она-то. Это же надо – малышка совсем.

Только что сердилась, теперь готова к груди прижать. С людьми часто и такое бывает.

– Ну не плачь, не плачь, деточка. Всякому горю есть предел. На вот яблоко. Ко мне поедем, у меня дочка есть, как ты. Подружитесь.

Попутчица сморкается, утирает слезы.

Девочка перестаёт плакать, но прижимает ладони к глазам и трясёт головой:

– Нет, я к вам не поеду. У нас в Ленинграде друзья, почти родные. Я к ним пойду. Мне бы только доехать.

Почему-то я вдруг почувствовала, что девчонка врёт. На этом самом месте несколько маленьких сомнений сложились в одну твёрдую уверенность: всё неправда.

Почему друзья, почти родные, не поехали за ней? Не прислали, наконец, денег на дорогу? Разве бывают такие друзья, которые предоставляют человека самому себе в тяжёлые дни? Враньё. Не только логика подсказывает мне это, логика может ошибаться. Интуиция. Она часто помогает людям отличить правду от неправды. Что-то здесь не то. Катастрофа в горах вдруг представляется выдумкой. Почему? В ту минуту мне самой стало не по себе: разве можно не верить человеку, когда он произносит такие трагические слова, да ещё сотрясается от рыданий. И разве способна девочка одиннадцати лет, обычная, худенькая, со светлой чёлочкой, выдумать такую чудовищную ложь? И эти слёзы, слёзы…

Я смотрю на неё. Мне так важно понять её, эту девочку. Так важно, что словами не передать. И кажется, посмотри подольше, повнимательнее, вглядись поглубже – и всё разгадаешь. Я всматриваюсь и вижу вдруг, как она сквозь пальцы, мокрые от слёз, смотрит на меня внимательно и цепко.

Мне надо понять её, а ей – меня.

Солнечный зайчик

Таня сидит в кухне и смотрит в окно.

Вот вышла во двор Света в голубом сарафане, потому что сегодня стало совсем тепло. Лена подбежала сразу и стала разглядывать сарафан. Света охотно даёт себя рассмотреть в новом сарафане – поворачивается то спиной, то боком. А на скамейке Димка, он пускает круглым зеркальцем зайчика прямо Свете в лицо. Яркий горячий зайчик прыгает по Светиным глазам, а она не отворачивается, и Димка крутит своё зеркало без всякого толка.

Таня смотрит и думает, что в Лену Димка зайчиков не пускает, и никому не придёт в голову пускать зайчиков в Лену. Лена – Светина подруга, и больше никто. А Света – это Света. Мальчишки могут расшибиться, а Света не обращает на них ровно никакого внимания.

«Ноль внимания, кило презрения», – говорит Света. Может быть, потому Димка и лишился покоя на всю свою жизнь.

Тане не нравится Лена, ей хотелось бы стать такой, как Света. Но Таня знает, что никогда не сумеет стать такой, как Света, самая первая девочка из их класса, самая прекрасная девочка и самая главная девочка. Света Королёва – Таня про себя называет её королевой. Света-королева.

А сама Таня?

Сама Таня совсем другая. Если бы ей в глаза пустили солнечного зайчика, она бы наверняка стала вертеть головой, зажмуриваться, говорить Димке: «Отстань». А если бы зайчик попал в нос, она бы не удержалась – чихнула бы. Но самая большая беда не в этом. А в том, что никто никогда не пускает зайчиков в её сторону ни летом, ни весной. Ни один человек на свете. И это очень грустно.

Таня смотрит в окно. Димка всё ещё мучается со своими солнечными зайчиками, они прыгают прямо Свете в лицо. Терпеливый человек Димка. Таня думает: а может быть, теперь уже скоро отыщется на большом белом свете такой человек, который захочет ей, Тане, пустить солнечного зайчика прямо в самые глаза или кинуть ластик за шиворот, свистнуть над самым ухом. Нельзя жить без надежды, вот Таня и надеется. Она смотрит на своё отражение в оконном стекле. Светлые глаза, круглое лицо, шея тоненькая торчит из кофточки. Глаза немного грустные, но это зависит от настроения. Сегодня, например, грустные, а завтра возьмут и станут весёлыми. Разве так не бывает?

Чувства – сложная вещь…

– Таня, мой руки, ужин почти готов.

Мама перестала разламывать над большой кастрюлей длинные сухие макароны, они кипят, и пар тянется к открытой форточке. Теперь в кухне пахнет не весной, а макаронами.

– Я не хочу есть, папу подожду, – говорит Таня. Громко хлопает дверь, это пришёл с работы папа.

– Добрый вечер, – сказал он и шагнул прямо в кухню, даже пальто не снял. Он положил на стол голубую бумажку. – Вот! Трёхкомнатная с двумя лоджиями. И большая кухня. Всё, как ты хотела.