Радуга просится в дом - Дроздов Иван Владимирович - Страница 10

— Да, да.

— Про Бомбара нет. Продали.

— А новая повесть Непомнящего? Называется «Дожди».

Паренек запрокинул голову, стал искать нашумевшую в последние дни книгу модного московского писателя. Катя недавно читала эту повесть. Ей понравился неуемный характер главного героя, пожилого инженера, его жадность к жизни, к людям. Теперь же, разыскивая книгу, она пыталась вспомнить черты инженера. По какой-то странной ассоциации Катиному воображению являлся не тот, о котором она недавно читала, а наш старый, давно знакомый Чичиков, прилизанный, улыбающийся, не слишком тонкий и не слишком толстый. Она даже слышала, как говорит Павел Иванович: мягко, с распевом, а вот голос инженера из повести Непомнящего представить не могла. Знала, что он хороший, упорный, строит в лесах и степях дорогу, живет в походном вагончике, но лицо его, голос, походку не знала. «Не живой», — решила Катя и стала искать другую книгу. Но другой не было. Не было героя, способного повести за собой. Были рыцари, храбрецы, энтузиасты, но каждый из них представлял свое время. Нынешнее поколение людей тоже любит храбрость, благородство, однако нынешним подавай покорителя космоса, гения, постигшего мир атома и чисел. Каждое время требует своего героя. И может быть, Катя не разумела это умом, но чувством понимала. Чувство ей говорило: «Сереже нужна необыкновенная книга про необыкновенных и непременно нынешних людей».

10

Златогоровы ждали гостей. Дверь комнаты, где находилась Катя и лежал Сергей, Зинаида Николаевна притворила плотно. Молодые люди остались одни, совсем одни, если не считать божка, покачивающего золотой головой. Даже Майя, занятая приготовлением стола, не заглядывала к ним. Среди гостей обещал быть какой-то молодой человек, к которому Майя, как, впрочем, и ее родители, проявляла немалую заинтересованность.

В раскрытый балкон смотрели звезды. Со дна улицы доносился шум автомобилей, троллейбусов. А поверху, над крышами многоэтажных домов, рваными хлопьями летел дым от соседней котельни.

Катя стояла у двери на балкон и ждала, что скажет ей Сергей. Она только что вернула ему деньги, взятые на книги. Вернула со словами: «Нет твоих книг, не нашла».

Теперь им никто не мешал: она могла сказать Сергею правду, признаться, что не купила книг не потому, что их не было в магазине, а потому, что не: хотела, чтобы Сергей читал именно те книги, которые он сказал.

По ее убеждению, Леонид Андреев писал свои произведения не для таких хрупких натур, как Сергей. Философия безысходной судьбы и мученичества способна разбудить мысль, оживить в душе чувствительные струны, но волю она не укрепит. Обо всем этом Кате хотелось сказать Сергею, но она боялась заговорить, боялась из единственного побуждения, что не сумеет хорошо выразить свои мысли и чувства, не найдет нужных слов, а неподходящими, неточными словами лишь обидит парня, ожесточит его — еще более и укрепит в нем нигилизм.

Она стояла, смотрела в небо и знала, что Сергей ждет, когда она заговорит. Катя знала, что Сергей смотрит на нее или на звезды поверх ее головы и думает о ней, может быть, не в связи с книгами, а вообще о ней. Катя была в этом уверена. Она не видела его глаз, но чувствовала их, и слышала его дыхание, и, кажется, физически осязала его нетерпение, его единственное желание слышать ее, говорить с ней.

— Ты видишь небо, Сергей? — спросила Катя.

— Вижу… Узкую полоску.

— И звезды?

— И звезды.

— Хочешь — подвину диван к балкону?

И, не дожидаясь ответа, взялась за угол дивана, потянула к себе.

— Спасибо, теперь вижу больше звезд.

— Млечный Путь видишь?

— Да.

— Как думаешь, Сергей, живут там люди?

— Что значит — люди? Людей мы придумали. Дали себе кличку — вот и люди. А могли бы китов назвать людьми, а себя китами. Тогда бы ты спросила: есть на других планетах киты?.. За людей не знаю, а жизнь на многих планетах есть. И мне бывает смешно, когда по радио слышу, как некий маститый ученый самым серьезным образом утверждает, что жизнь несомненно есть и в других мирах. И ссылается при этом на науку. Между тем и не шибко ученому человеку ясно, что, раз в природе есть бесчисленное множество миров, значит, есть и бесчисленное множество форм жизни. Я шесть лет учился в школе, а и то знаю.

Катя помолчала. «Шесть лет, — думала она. — Сколько же он лежит на этом диване?.. В шестом классе ему было тринадцать, теперь девятнадцать. Выходит, шесть лет учился и шесть лет прикован к постели».

— А товарищи тебе не помогали? — тихо спросила Катя.

— В чем?

— В учебе. Чтобы вместе с ними… Не отставал…

— Помогали, — глухо и неохотно проговорил Сергей. — Ходили домой… Три года. Девять классов я кончил, а в прошлом году не велел им ходить. Даже не пустил.

— А отец?

— Что отец?

— Он разрешил тебе прекратить учебу?

Сергей ответил не сразу. Было видно, что ему трудно отвечать на этот вопрос.

— Какой отец разрешит?

— А мать?

— И мать. Но я порешил и сделал.

Сергей помолчал. Глухо добавил:

— Они считают меня безнадежным.

Катя вздрогнула, будто ее толкнули в спину. Она повернулась и встретилась взглядом с Сергеем. Парень был весь в поту, глаза его горячо блестели.

Словно оправдываясь, Сергей сказал:

— Я никому этого не говорил, только тебе…

И отвернулся. Острое исхудавшее лицо его побледнело еще больше. Тонкие ноздри раздувались. Пот выступил на виске, влажные волосы заблестели. Катя подошла к нему и хотела взять его руку, но дверь соседней комнаты отворилась, и сквозь шум магнитофонной музыки раздался голос Зинаиды Николаевны:

— Катя, ты здесь?

В полурастворенную дверь выглянуло раскрасневшееся лицо хозяйки. Зинаида Николаевна поманила пальцем Катю и на ухо проговорила:

— Беседуйте, но не так громко. Я сказала гостям: Сергей спит. Терпеть не могу, когда глазеют на него.

Зинаида Николаевна кивнула Кате, закрыла дверь.

Ритмические шумы джаза, хлынувшие из соседней комнаты, мешали говорить, думать. Катя хотела закрыть дверь на ключ, но ключа не было, в комнату изредка заглядывали женщины. Они были в тесных платьях, с кольцами на длинных тонких пальцах и серьгами в ушах. Мужчин не было видно, только во время музыкальных пауз из глубины квартиры раздавались мужские голоса или дружный басовитый смех. Там, в больших высоких комнатах, было много света, играла музыка, смеялись люди.

— Какой у тебя отец знаменитый, — сказала Катя.

Сережа молчал.

— И друзья у него все важные. Наверное, тоже литераторы. Или критики, профессора…

Сережа и на это не отвечал.

— А ты, Сергей, знаешь их?

— Знаю, но только с немногими разговаривал. Большинство из них со мной не беседуют. Смотрят на меня и качают головой. И смотрят как-то необычно — не в глаза, а куда-то мимо, будто перед ними не человек, а полено.

— Тоже мне, литераторы!.. — возмутилась Катя.

— Переводчики, — поправил Сережа и отвернулся. Ему было трудно говорить, но с Катей он хотел быть откровенным.

— Переводчик — это тот же писатель, — авторитетно заявила Катя.

— Знаю я этих переводчиков. Раньше не знал и тоже, как ты, восхищался книгами, где стоит фамилия отца — наша фамилия, а теперь…

Сергей отвернулся еще дальше к стенке, точно на него направили яркий луч прожектора. Катя, не понимая смысла Сережиных слов, подошла к балкону и снова стала смотреть в небо. На минуту ей представилось, как бы теперь выглядел Сергей, будь он здоров. Как и его сверстники, ходил бы гулять, занимался спортом, любил… Катя рисовала в своем воображении рослого застенчивого парня с черными глазами, мягкой и доброй улыбкой на лице. Он вошел бы в квартиру и удивился, увидев незнакомую девушку — Катю из Углегорска. Пошел бы в дальнюю комнату и долго бы не выходил оттуда. Она тоже испытывала бы неловкость, но не ту неловкость, от которой нехорошо на сердце и хочется уйти, спрятаться от людей, — нет, неловкость иного рода, приятную, щекочущую нервы, дразнящую воображение. Да, было бы совсем другое. Катя бы стеснялась Сергея, не знала, о чем и как с ним говорить. И уж, конечно, не могла оставаться с ним наедине, в одной комнате, и вот так, в полумраке, вести беседу.