Американская фантастика. Том 14. Антология научно-фантастических рассказов - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 31

Она положила голову ему на плечо и мягко обняла его.

— Ты самый лучший групповой папа, какой когда-нибудь у меня был, — сказала она нежно. — Самый лучший. Да, да.

— Самый новый — всегда самый лучший, — ответил групповой папа. Голос его звучал довольно печально.

Теперь, когда Мариан больше не было, жизнь в группе снова стала увлекательной. Часть детей перешла в другие группы. Вместо них пришли новые. У групповой мамы появился новый групповой папа. Группа прошла Выбор увлечений и справилась с этим наилучшим образом. Теперь, когда Мариан…

И все-таки групповая мама иногда чувствовала парадоксальную жалость к Мариан. Она вспоминала ее злое лицо, ее отчаянные глаза, честные и чистые. Остальные были послушными, нежными, сознательными, но лица их чем-то напоминали овечьи морды. Кроме Томми. Групповая мама была очень довольна, что Томми все еще оставался в группе.

Мальчик изумительно развивался. Объявления и рекламы сыпались из него, как искры бенгальского огня, и он замечательно руководил остальными детьми. Будущее его было ясным. И если иногда групповая мама чувствовала некоторую неуверенность, то она объясняла ее боязнью спугнуть собственное везенье.

Прошло лето, и наступил Книжный день. Книжный день проводился всего два раза в году, и был не самым интересным из Дней. Дети любили его меньше, чем другие Дни, хотя все, кому было больше десяти, уже умели читать. Только Томми любил этот День больше всех.

Открыли пакет, групповая мама передала Томми заказанные им книги.

“Рекламщик. Современные волшебники”, “Держе, удивительный рассказ о рекламной кампании”, “Романтика объявлений для молодых людей” и, наконец, “Создатели привычек”. Томми взял книги под мышку и ушел к себе в комнату.

Не прошло и двух часов, как групповые папа и мама постучали к нему в дверь. Они собирались идти купаться, у них были изумительно новые плавающие игрушки, и все это называлось в Руководстве Тренировкой Уверенности.

Когда Томми не ответил на стук, групповая мама постучала снова. Когда он и на этот раз не ответил, папа и мама встревожились. Они открыли дверь и вошли.

Томми сидел на полу с пустым невыразительным лицом, вытянув ноги. Книги, которые он только что получил, валялись вокруг. Рядом лежали сделанные из вырванных страниц бумажные кораблики и шляпы.

Групповой маме пришлось облизать губы и проглотить слюну, прежде чем она смогла выговорить:

— Томми, Томми, что случилось? Мы идем купаться. С замечательными плавающими игрушками. Разве ты не хочешь купаться?

Он не ответил. Групповая мама снова облизала губы. Она пыталась придумать что-нибудь, но слова не шли на ум. Такого с Томми еще никогда не случалось.

Групповой папа сказал авторитетно:

— Томми, немедленно прекрати. Мы идем купаться. Купаться — приятно. Ты должен хотеть купаться. Ты должен!

Бесстрастное лицо мальчика стало на секунду раздраженным.

— Я не хочу ничего хотеть, — сказал он.

— Но, Томми, — сказала групповая мама. Она готова была расплакаться, — Томми, ты не можешь не хотеть! Ты всегда был таким хорошим рекламщиком. Ты же собираешься всю свою жизнь рассказывать людям изумительные вещи об изумительных товарах.

Томми взмахнул рукой, как человек, отмахивающийся от комаров.

— Не хочу, — сказал он. Голос его звучал устало. Глаза были закрыты. Групповой дом покачнулся на волне.

Групповая мама вздохнула. Она знала, что в конце концов ей удастся расшевелить Томми. Такое время от времени случалось со всеми детьми в группе. Это ничего не значило. Ровным счетом ничего.

И все-таки ее глаза лихорадочно искали взгляд группового папы. Она дрожала. Услышал ли он в словах Томми то, что услышала в них она? Прозвучали ли они для него, какой бы бессмыслицей это ни казалось, смертным приговором их культуре? Увидел ли групповой папа то, что увидела она? Трещину в плотине, через которую врывается вода? И почувствовал ли он при этой мысли то же, что и она, — невыразимое облегчение?

Уильям Ф.Нолан

И веки смежит мне усталость

Один в мерно гудящей громадине космического корабля, глубоко в его металлических сотах, Мердок ждал смерти. Ракета — тонкая серебряная игла, пронизывающая черную ткань космоса, — непоколебимо летела к Земле, а он спокойно доживал свои последние часы, зная, что приговор окончательный и надежды нет.

После двадцати лет пребывания в космосе Мёрдок летел домой.

Дом. Земля. Тайервилль, маленький городок в Канзасе. Чистый воздух, тенистая улочка и белый двухэтажный домик в конце квартала. Домой после двадцати лет странствий меж звезд.

Ракета вспарывала черные бездны космоса, а высоко над ее мерно пульсирующим атомным сердцем тихо сидел Роберт Мёрдок, видя и не видя окружающую его бесконечную тьму. Мёрдок вспоминал.

Он вспоминал лицо матери, ее почти безмолвную мольбу о благополучном полете, то, как она приникла к нему на долгий, долгий миг… двадцать лет назад, когда он ступил на трап корабля. Он вспоминал отца — высокого, обветренного — и то последнее крепкое рукопожатие перед прощанием.

С трудом верилось, что сейчас они состарились поседели, что его отец, должно быть, ходит с палочкой, а мать обессилела и сгорбилась под бременем лет.

А он сам?

Ему был сорок один год, и космос подверг его суровым испытаниям — не меньшим, чем выпали на долю его отца на равнинах Канзаса. Он тоже боролся с бурями — чудовищными, чужими бурями, яростнее любых, что бушевали на Земле, Он тоже гнул спину на равнинах под палящими лучами чужих солнц. Его лицо словно застыло и окаменело глаза потемнели и ушли под надбровные дуги.

Роберт Мёрдок достал из кармана стереоснимок родителей. Теплые, улыбающиеся, любящие лица, ждущие сына домой… Он осторожно разгладил последнее письмо матери. Она всегда упрямилась и отказывалась посылать пленки, жалуясь, что голос ее срывается, что она не в состоянии делиться мыслями с холодной безликой машиной. Она пользовалась старомодной ручкой, медленно выводя слова на хрупкой бумаге. Он получил это письмо как раз перед отлетом на Землю.

Роберт Мёрдок отложил письмо и судорожно сжал пальцы. Лишь короткие часы оставались ему, а до Земли было еще далеко. Маленький канзасский городок оказался недостижимой целью. Он знал, что никогда не достигнет ее живым.

И снова, как много раз за последнее время, в голове у него пронеслись завершающие строки древней поэмы Роберта Фроста:

Он обещал, что вернется домой, и он выполнит это обещание. Несмотря на саму смерть, он вернется на Землю.

“Это исключено, — говорили ему врачи. — Вы никогда не вернетесь на Землю. Вы умрете в космосе”.

И убедительно показали, как это все произойдет. Они вычислили все до последней секунды: когда перестанет биться сердце, когда перестанет дышать грудь. Болезнь, подхваченная им в чужих мирах, неизлечима. Роберт Мёрдок был обречен.