Американская фантастика. Том 14. Антология научно-фантастических рассказов - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 26

В то же мгновение я почувствовал сильное головокружение и отпустил гирьку. Ноги у меня подкосились, и я упал. Когда я немного оправился и поднял голову, то увидел какую-то незнакомую женщину, да и все вокруг меня выглядело необычно. Вы, конечно, понимаете, что дело было в обстановке — мебели и коврах: все-таки этот дом находился во владении нашей семьи более века.

Но мне было десять лет, и немудрено, что я перепугался, особенно когда увидел эту женщину. Ей было около сорока лет, она была одета в старомодную длинную юбку, губы ее были поджаты от негодования, и в руке она держала розгу. Когда я поднялся на ноги, дрожа от слабости, она заговорила:

— Джо Мэйнард, сколько раз я говорила, чтобы ты держался подальше от этих часов?

Когда она назвала меня по имени, я обмер. Тогда я еще не знал, что моего дедушку звали Джозеф. Напугало меня и то, что она говорила по-английски слишком чисто и внятно — мне даже не передать как. Когда же я понял, что в ее лице все явственнее проступают знакомые мне черты — это было лицо моей прабабушки, портрет которой висел в кабинете отца, — я вконец перетрусил.

С-с-с-с-с! Розга полоснула меня по ноге. Я увернулся и кинулся к двери, взвыв от боли. Я слышал, как она кричит мне вслед:

— Ну погоди, Джо Мэйнард, вот вернется отец…

Выбежав из дома, я очутился, как в сказке, в маленьком городке конца девятнадцатого века. Собака затявкала мне вслед. На улице паслись лошади, вместо тротуара был деревянный настил. Я привык лавировать среди автомобилей и ездить на автобусах и потому был не в состоянии воспринять внезапно происшедшей перемены. Я так ничего и не помню о тех долгих часах, что провел на улице, но постепенно становилось темно, и я прокрался назад, к большому дому, и уставился в единственное освещенное окно в столовой. Никогда в жизни мне не забыть того, что я увидел. За обеденным столом сидели мои прадедушка и прабабушка с мальчиком моего возраста, почти точной моей копией, если не считать страшно перепуганного выражения его лица — надеюсь, у меня никогда такого не будет. Прадедушка был настолько сердит, что я прекрасно слышал через окно все, что он говорил:

— Ах вот как! Значит, ты попросту называешь свою собственную мать лгуньей. Ну погоди, я разберусь с тобой после обеда.

Я понял, что это из-за меня Джо достанется на орехи. Но для меня тогда важно было то, что в настоящий момент в холле возле часов никого не было. Я пробрался в дом, весь дрожа, хоть и не имел никакого определенного плана действий. На цыпочках прокрался к часам, отворил дверцу и передвинул гирьку на отметку 1950. Все это я проделал не думая: мысли мои как бы сковало льдом.

Следующее, что я помню, — это кричавшего на меня мужчину. Знакомый голос. Когда я поднял голову, то увидел своего собственного отца.

— Негодный мальчишка, — кричал он. — Сколько раз тебе говорили, чтобы ты держался подальше от этих часов!

Впервые в жизни порка принесла мне явное облегчение, и, пока я был маленьким, ни разу больше не подходил к этим часам. Правда, любопытство заставило меня начать осторожные расспросы о моих предках. Отец отвечал очень уклончиво. Взгляд его устремлялся куда-то вдаль, и он говорил:

— Я сам очень многого не понимаю в своем детстве, сынок. Когда-нибудь я все тебе расскажу.

Он умер внезапно, от воспаления легких. В ту пору мне исполнилось тринадцать лет. Его смерть была для нас потрясением не только душевным: с деньгами тоже не все ладилось. Среди прочих вещей мать продала и старинные дедушкины часы, и мы начали подумывать о том, чтобы сдавать комнаты жильцам, когда неожиданно из-за роста промышленности сильно подскочили цены на землю, которой мы владели на другом конце города. Я помнил о старых часах и о том, что со мной приключилось, но жизнь завертела меня: сначала колледж, потом эта дурацкая война во Вьетнаме — я был, что называется, геройским мальчиком на побегушках при штабе в чине капитана, — так что мне удалось заняться поисками часов лишь в начале 1966 года. Через скупщика, который в свое время приобрел их у нас, я узнал, где они находятся, и заплатил втрое дороже, чем мы за них получили, но часы того стоили.

Грузик на маятнике опустился до отметки 1966. Совпадение это просто потрясло меня. Но что еще важнее — под нижней дощечкой, на самом дне, я обнаружил сокровище: дедушкин дневник.

Первая запись была сделана 18 мая 1904 года. Стоя перед часами на коленях с дневником в руках, я, естественно, решил проделать опыт. Были мои детские воспоминания реальными или только плодом моего воображения? Я тогда даже не подумал о том, что окажусь в прошлом в тот самый день, с которого начинался дедушкин дневник, но рука моя невольно поставила гирьку на отметку 1904. В последний момент на всякий случай я сунул в карман свой пистолет 38-го калибра, а затем схватился за хрустальную гирьку.

Она была теплой на ощупь, и у меня создалось отчетливое впечатление вибрации.

На сей раз я не почувствовал никакой дурноты и уже собирался бросить эту затею, понимая, насколько она глупа, как взгляд мой упал на окружавшую меня обстановку. Диван в холле стоял на другом месте, ковры выглядели темнее, на дверях висели старомодные гардины из темного бархата.

Сердце мое бешено заколотилось. В голове лихорадочно стучала мысль: что я скажу, если меня обнаружат? Но скоро я понял, что в доме стоит полная тишина, лишь тикали часы. Я поднялся на ноги, все еще не доверяя собственным глазам, все еще не понимая до конца, что это чудо вновь произошло.

Я вышел на улицу. Город разросся с тех пор, как я видел его мальчиком. И все же это было всего лишь начало двадцатого века. Коровы на заднем дворе. Курятники. Неподалеку расстилалась открытая прерия. Настоящий город еще не вырос, и не было никаких признаков того, что это когда-нибудь произойдет. Это вполне мог быть 1904 год.

Вне себя от возбуждения, я зашагал по деревянному тротуару. Дважды навстречу мне попадались прохожие: сначала мужчина, потом женщина. Они посмотрели на меня, как я сейчас понимаю, с изумлением, но тогда я едва обратил на них внимание. И только когда на узком тротуаре чуть не столкнулся с двумя женщинами, я оправился от охватившего меня волнения и понял, что передо мной и в самом деле живые люди, из плоти и крови, самого начала двадцатого века.

На женщинах были длинные, до земли, юбки, шуршащие при ходьбе. День выдался теплый, но, вероятно, недавно прошел дождь: на подолах юбок виднелась засохшая грязь.

Женщина постарше взглянула на меня и сказала:

— О, Джозеф Мэйнард, значит, вы все-таки успели вернуться к похоронам вашей бедной матушки. Но что это за диковинная одежда на вас?

Девушка рядом с ней не произнесла ни слова. Она просто стояла и смотрела на меня.

У меня чуть было не сорвалось с языка, что я вовсе не Джозеф Мэйнард, но я вовремя спохватился. Кроме того, я вспомнил запись в дедушкином дневнике от 18 мая:

“Встретил на улице миссис Колдуэлл с дочерью Мариэттой. Она страшно удивилась, что я успел вернуться к похоронам”.

Слегка ошарашенный таким развитием событий, я подумал: “Если это и есть миссис Колдуэлл и это именно та встреча, то…”

А женщина между тем продолжала:

— Джозеф Мэйнард, я хочу представить вам мою дочь Мариэтту. Мы только что говорили с ней о похоронах, правда, дорогая?

Девушка продолжала смотреть на меня.

— Разве, мама? — спросила она.

— Ну конечно, неужели ты не помнишь? — запальчиво сказала миссис Колдуэлл. — Мы с Мариэттой уже приготовились к завтрашним похоронам, — торопливо добавила она.

— А мне казалось, — спокойно заметила Мариэтта, — что мы договорились назавтра поехать на ферму Джонса.

— Мариэтта, как ты можешь такое говорить? Это на послезавтра. И вообще, если даже я и договорилась, придется все это отменить. — Она, казалось, вновь полностью овладела собой. — Мы всегда были так дружны с вашей матушкой, мистер Мэйнард, правда, Мариэтта? — дружелюбно добавила она.

— Мне она всегда нравилась, — сказала Мариэтта, сделав почти неуловимое ударение на первом слове.