Иветта - Триоле Эльза - Страница 4

– Нет, – ответила Иветта, – мне ничего не вырезали, вообще это был пустяк…

У Андре не хватило мужества допытываться.

– А что с папой? – спросил он.

– Папу отправили в Германию.

Деде не стал больше спрашивать и вскоре ушел, он был измучен не меньше Иветты. Он не знал, что думать, не понимал, что это – жертвенность или бесстыдство.

Когда он приехал опять месяц спустя, Иветта была уже на ногах, если только эта не очень молодая и не очень красивая женщина была Иветта. Она стояла за прилавком и занималась с покупательницей.

– Я не могу свалить всю работу на маму, – сказала она, когда за покупательницей захлопнулась дверь. – Мама совсем затормошилась…

Мадам Валлон не давала ей покоя:

– Не стой, Иветта, тебе нельзя стоять. Покупательницы не понимают, что я чуть не лишилась дочери. Деде! Она потеряла пятнадцать кило! Иветта, деточка, сядь, прошу тебя, сядь!..

Мадам Валлон была растрепана, в стоптанных башмаках и не первой свежести халате. Магазин тоже был неприбран, загроможден коробками; повсюду были разбросаны товары, на спинку стула наложили столько вещей, что он упал… В комнате позади магазина от сваленной в углу кучи угля на всем, к чему ни прикоснешься, лежала черная пыль – на кусках ткани, на картонках, на образчиках, уголь скрипел под ногами. А главное, и там, и в самом магазине было полутемно – вместо огромных стекол витрины кое-где забили фанерой.

– Нас обокрали, – объяснила Иветта, – разбили два стекла и унесли все, что было в витринах. Не везет нам, – с милой улыбкой добавила она.

У Андре в груди закипела ярость. Прямо убить хочется эту девчонку! Над ней насмеялись, надругались, ее втоптали в грязь, а она, видите ли, заявляет, что ей не везет! Только и всего… Какая скромность…

– А что же с твоим отцом? – спросил он и почти хотел услышать что-нибудь страшное, лишь бы вывести ее из равновесия, лишь бы она расплакалась, возмутилась – что угодно!

– Папа в Германии. Мы отправляем ему посылки, это разрешено… Но доходят ли они, мы так и не знаем.

Она мужественно продолжала стоять и пыталась хоть немножко навести порядок на прилавке. Ногти у нее слишком отросли и цепляли шелк блузки, которую она складывала, чтобы сунуть обратно в коробку, а бескровные пальцы казались еще длиннее. Неизвестно почему, Андре представилась картофелина, пустившая ростки… Обычно Иветта коротко стригла свои густые черные волосы; теперь же они падали на шею неровными, жесткими, прямыми прядями. И сама она тоже словно выросла; голые ноги, худые, бледные, покрытые черными волосами, стали невероятно длинными.

Иветта теперь слегка сутулилась, отчего грудь казалась впалой. Улыбка ее поражала по-прежнему, но только потому, что была совсем неуместна на таком лице.

– Я тоже получил направление в Германию, – сказал Деде, чуть приоткрыв завесу над своей жизнью, – и потому смываюсь.

– А куда?

– Адрес я не намерен оставлять! – Деде громко захохотал. – Я бы охотно прихватил и тебя, но маки – неподходящее место для больных дам. Впрочем, ты-то и в Германию поехала бы безропотно…

Он поцеловал руку мадам Валлон, а Иветте по-военному отдал честь.

Вернулся он уже зимой, в самый разгар зимы.

– Как живешь, Иветта?

В магазине по-прежнему был беспорядок.

– Хочешь пройтись по парку?

– Конечно, хочу!

Она уже сбросила старенький джемпер и надела черное суконное пальто с меховым воротником. Она всегда влезала в пальто, подняв обе руки кверху, как мальчишка, не ожидая, чтобы ей помогли.

Спустившись с последних ступенек большой белой лестницы, Иветта спросила:

– У тебя все еще нет адреса?

– Нет… А ты знаешь что-нибудь об отце?

– Было только одно письмо, сразу после его приезда в Германию. Он в Берлине, работает по специальности, портным. Это-то хорошо. Но он во что бы то ни стало требует теплых вещей и еды… Мы посылаем, что можем.

– Вам удается достать все, что нужно? А то ребята из маки подкинут вам чего-нибудь!

– Нет, на черном рынке достать можно. Но только до папы ничего не доходит. Часть посылок нам вернули…

Около детской площадки голая гипсовая женщина зябко прикрывала грудь, изморозь мелкими капельками усеивала ей плечи, и казалось, будто она вся дрожит.

– Хорошо еще, что возвращают, а не оставляют себе! – проворчал Андре.

– Да, да, возвращают… и мы получаем. Только фуфайки – с одним рукавом, а консервные коробки продырявлены.

Андре остановился в недоумении:

– Что ж это такое?

– Должно быть, просто издеваются, – сказала Иветта и села в железное кресло возле утиного пруда, хотя сиденье было влажно от изморози. Подняв голову, она улыбалась, и улыбка ее была полна горечи, как миндаль, как житейский опыт, как душа обманутой женщины, как незадавшаяся жизнь…

Горечь, беспредельная горечь!

– Иветта!

Нет, она не плакала, она вообще не плакала – ни когда расшибала ногу о железную скамью, ни когда часами в этом самом парке ждала Деде, а он не приходил на условленное свидание, ни когда немецкий лейтенант не исполнил дорого купленных обещаний, ни когда ее оперировали в подозрительной лечебнице, ни когда ее втаптывали в грязь и отнимали у нес здоровье, молодость, веру в жизнь, неиссякаемую, глупую, преступную, подлую веру красивой девушки, для которой в жизни существуют лишь мужчины и женщины. Иветта встала. Андре молча протянул ей руку. И на этот раз он отпустил ее одну, а сам остался в кресле на берегу утиного пруда.

Он смотрел, как она удалялась, чуть прихрамывая; верно, ей было трудно ступать по крупному гравию деревянными подошвами с высокими каблуками, а может быть, у нее болели ноги. Одной рукой она придерживала пальто, а другой – жесткие черные пряди волос, и походка из-за этого была какая-то неровная. Парку, «шлейфу моей королевы», казалось, трудно было быть шлейфом, он тщетно тянулся за ней, помятый, ощипанный, без блесток, без цветов…

Иветта, непостижимая Иветта уносила с собой свою загадочную жизнь, она шла по направлению к горам песочного цвета, встававшим в небе огромными зубцами. Кстати, почему она идет не в город, а в обратную сторону, что ей там нужно?

Обыкновенная, совсем обыкновенная история военного времени… если только можно назвать обыкновенным преступление.