Синий город на Садовой (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 31

Ход выписывал плавную дугу. И наконец впереди забрезжил свет. Вернее, впереди был земляной завал, а щель светилась сбоку. Сквозь плотную зелень проглядывало небо.

— Куда он раньше вел, этот ход, теперь неизвестно, — сказал Слава. — Видите, завалило. А потом здесь обвалился берег, и в боковой стенке получилось окно. Прямо на обрыв.

— Можно пролезть! — обрадовался Нилка.

— Вам, тощим, наверно, можно. Только не советую без нужды. Кто-нибудь посторонний увидит, а это ни к чему… Да и растительность там сами взгляните какая…

В щель густо лезли узкие темные листья так называемой татарской крапивы. Свое название она получила, наверно, в память о жестокостях татаро-монгольского ига. По крайней мере, жалилась не в пример злее городской крапивы, которая не так уж страшна продубленной солнцем ребячьей коже…

— Зато и снаружи никто не заберется, — отметил Борис. — Наверно, и не видно даже. Крутизна да чаща…

— А когда здесь был пивзавод, про этот ход не знали? — спросил Федя.

— Законный вопрос. Может, и знали. И пиво текло налево… Хотя едва ли. Люк был под настилом, а сверху стояло стационарное оборудование…

— Может, здесь клад где-нибудь зарыт? — прошептал Нилка.

— Может, и зарыт, — согласился Славка. Широкой ладонью взлохматил Нилкину макушку. — Ну ладно. Насладились дыханием тайн и приключений? Отряд, слушай мою команду: обратно шагом марш… И помните — никому ни слова. А то проберутся какие-нибудь подонки, изгадят роспись…

На следующий день притащили фотоосветители, подтянули от щитка провод, сняли фреску. И общий план, и крупно все лица. А потом еще снимали, как рабочие разгружают машину с цементом, как Слава и Евгений разглядывают эскизы внутреннего убранства, как молчаливый кашляющий Дымитрий и еще двое рабочих закладывают кирпичом большую пробоину в стене — здесь раньше проходила какая-то труба…

Затем раза два ребята прибегали просто так — навестить знакомых. И вот — опять по делу. Заново снимать панораму. Потому что вся прошлая работа пошла насмарку от Нилкиного чиха.

— А где виновник-то? — слегка обеспокоенно спросил Слава. Он явно симпатизировал Нилке.

— Прибежит, — хмыкнул Федя. — На него поправку надо делать: если сказано к двенадцати — жди в половине первого…

— Подождем, — решил Слава. — А потом уж полезем, а то Нил с'страсть как обидится…

Стали ждать. Федя сел на землю у церковного забора.

…Имя у церкви было Спасская. Построили ее в конце восемнадцатого века на деньги, что пожертвовал местный житель, купец Артамон Гвоздев. Он дал обет поставить на берегу Ковжи храм во имя Всемилостивейшего Спаса в благодарность за избавление своего маленького сына от тяжелой болезни. Говорят, отдал на это дело половину состояния. Чтобы расписать внутри стены и свод, приглашал художников из столицы (и был среди них даже итальянец).

Сложили церковь из крупного кирпича. Недавно стены отскребли, отмыли как могли. Хотели даже почистить их пескоструйной машиной, да опомнились: песок содрал бы с кирпичей внешний гладкий слой, и они сделались бы пористыми, рыхлыми.

Колокольню возвели по старым чертежам. Но кирпичи-то были новые. Когда-нибудь их цвет сольется с темной, серовато-бордовой расцветкой старых стен, а пока двухъярусная башня светилась красно-оранжевой новизной. Празднично сверкали в синеве позолоченный крест и оцинкованная чешуя купола. Маленькие желто-серые облака бежали из-за Ковжи, и башня безостановочно клонилась, клонилась им навстречу, но оставалась прямой…

Двое суток назад, после сильной ночной грозы, испортилась погода. С утра до вечера сыпал холодный дождь. Сперва все дышали с облегчением: измаялись от жары. Но вскоре забеспокоились: а что, если ненастье надолго? Вчера к середине дня прояснило. Ночью, однако, опять моросило, а сегодня было хотя и солнечно, а все еще зябко. Федя, прислонившись к фундаменту изгороди, ощущал сквозь джинсовую куртку прохладу кирпичей. Борис — тот из принципа не признавал больше плохой погоды: начало июля, какой может быть холод! И теперь грел у костра свои "восьмигранные" коленки и голые руки.

Оля на штабеле досок укрылась брезентовой курткой Славы — перезаряжала кассету, в которой заело пленку. Из-под брезента торчали только ноги в вельветовых штанинах.

Ноги требовательно задергались. Борис тут же подскочил. Слава и Федя тоже подошли. Из-под куртки послышалось:

— Выпустите меня, я запуталась…

Олю распаковали. В это время появился Дымитрий:

— Слышь, я в контору наведаюсь насчет красок. Если материал привезут, подпиши накладную за меня… — Он затянулся самокруткой, закашлялся. И когда отошел, Оля сердито сказала:

— Ему нельзя столько курить. Он же губит себя…

— Пойди объясни ему, — хмуро отозвался Слава. — Человеку и так тошно… Жена ушла, забрала пацана и не пускает отца повидаться с сыном. Такая стерва… Мужик только и спасается табаком и работой. Мы уж сколько говорили: ты, бригадир, кончай надрываться, а он знай новую козью ногу крутит…

— Разве он бригадир? — удивилась Оля. — Я думала, что дядя Женя…

И Славу, и других рабочих ребята звали по имени, только Евгения — дядя Женя, хотя и был он не старше остальных. Просто чувствовали в нем главного.

— Дядя Женя? — засмеялся Слава. — Дядя Женя, он начальство другого рода. Разве вы не знали?

— Нет. — Оля почему-то смутилась. — А кто он?

— Он — отец Евгений. Настоятель, значит, этого храма.

— Ну-у… — не поверил Борис.

А Федя сказал стесненно:

— Священники, они ведь в рясах всегда. А он… вместе со всеми носилки таскает…

— О церкви печется, вот и таскает. Он, можно сказать, весь ремонт на своих плечах вытянул. Сегодня вот тоже — с письмом от митрополита в исполком поехал. Выбивает разрешение, чтобы музей отдал иконостас, который из церкви. Он весь такой золоченый, резной, красотища. Здешний мастер Коробицын его делал. Двести лет работе…

Оля виновато объяснила:

— Мы и не думали… Вы его просто "Женя" да "Женя"…

— Для меня он Женя и есть. С детсадовских времен. В одном дворе до самой армии жили. Он по старой дружбе и на работу эту меня сагитировал…

Федя поколебался и спросил тихо:

— А почему он в священники пошел? С детства хотел?

— Нет, что ты. Это уже после Афгана… Поступал он в литературный институт, не получилось, взяли в армию… Мне вот повезло, на Северном флоте служил, а Женьку — на юг, в пекло. Ну и насмотрелся он там… "Нет, — говорит, — не сотворить нам, Славка, на Земле ничего доброго, если отвернулись от Неба…" Я его понимаю… — Слава присел у костра на ящик, шевельнул угли под булькающей кастрюлей. — А в детстве что… В детстве мы, как водится, мечтали стать капитанами. Женя даже песню потом сочинил про это. Давно еще…

Все вопросительно молчали. Если сказано о песне, надо бы ее услышать. Слава еще раз шуранул угли, попросил:

— Вы меня только не выдавайте ему. А то скажет опять: разболтался по вожатской привычке… Борь, принеси из подсобки гитару, она в углу, за ящиком с красками…

Борька умчался и тут же прибежал с потертой шестистрункой. Слава взял гитару, тренькнул разок по струнам и запел сразу, без всякого вступления. Глуховато, слегка печально и вроде бы чуть насмешливо, под неторопливую мелодию: