Синий город на Садовой (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 26

— Же-вачка! Рупь штука!

Нилка выколупал из тесного кармашка у пояса трехрублевую бумажку.

— Не вздумай, — сказал Федя. — В этой резинке канцерогенные вещества. По радио передавали: она запрещена для продажи. А здесь — хоть бы хны, знай торгуют…

— И запомни, — поддел Борис, — "кан-це-ро-генные", а не "канцелярские". А то скажешь где-нибудь…

— Опять дразнитесь, да?

— Я тебя проверяю: ты же обещал не обижаться.

— Ой, я забыл!

— То-то же… Миссисипи Аркадьевич, — назидательно проговорил Борис. Расчет оказался верен: Нилка закинул голову и захохотал. Так переливчато, что на них заглядывались…

А Оля между тем снимала. Умело так, незаметно: пристроит камеру между Борисом и Федей и короткими очередями в разные стороны… Сняла и цыганят, клянчивших у прохожих двугривенные, и шашлычников-дембилей, и общую круговерть. А еще — небритого старика нищего. Тот сидел у двери магазинчика "Детские товары". Прислонился затылком к бетонной стене, закрыл глаза и не шевелился. В щетине его запутались крошки. Рядом на асфальте лежала мятая перевернутая кепка — в ней несколько медяков. Попа старика украдкой снимали, никто не бросил ему ни монетки. Только переступали через вытянутую ногу-деревяшку. Когда Оля перестала жужжать "Экраном", Нилка затоптался на месте, сжал толстые губы и вдруг потребовал — хмуро и стыдливо:

— Подождите… Это не снимайте.

Он торопливо, даже воровато как-то, подошел к нищему, быстро сел на корточки, положил ему в кепку мятую трешку, которую до сих пор таскал в кулаке. И почти бегом вернулся к ребятам.

— Пошли…

Когда уходили, Федя не выдержал, оглянулся. Старик смотрел им вслед — сквозь мельтешенье ног — широко раскрытыми осмысленными глазами. Нилка сказал, будто в чем-то виноватый:

— Все равно чуть не истратил на жвачку… — Потом еще: — Он ведь по правде несчастный. Лучше уж с такой ногой, как у меня, быть, чем совсем без ноги…

— Краска-то не тает от жары? — заботливо спросил Борис.

Все посмотрели на Нилкину ногу. Родинки слегка просвечивали. Нилка сказал, что надо отойти в уголок, подмазать.

— А я кассету сменю, — решила Оля.

Они отошли на свободный пятачок асфальта позади фанерного ларька. Тут-то и прихватила их местная компания.

Четверо возникли рядом бесшумно, будто из воздуха. Лет шестнадцати парни. Модные такие, с легкой небрежностью в движениях. С одинаковыми лицами. Не похожими, а одинаковыми своим выражением. Выражение это… ну, когда кто-то смотрит на тебя как на ползущего жучка: обойти или наступить? И при этом — легкое шевеление нижней челюстью, будто во рту та самая "жевачка"… Один привычно встал чуть в стороне, поглядывая на прохожих. Трое — перед "кинооператорами".

— Что это у девочки за аппаратик? — спросил смуглый, с монгольскими глазами, у другого — стройного и белокурого.

— Плейер? — предположил белокурый.

— Не, мужики, это кинокамера, — объяснил им третий, похожий в своей зеленой майке и пятнистых десантных "бананах" на огурец. — Девочка скрытой камерой снимает эти… как его… пороки общества.

— Разве так можно? — вопросил в пространство белокурый. — В наше время открытости и гласности…

— Девочка, покажи аппарат. — Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.

— А ну, не тронь! — тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…

Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то — совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей — натренированный в своих подвалах и подворотнях — раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут — и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:

— Дяденька, чего они лезут!

Прохожий — этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран — обратил грозное лицо:

— Вы зачем пристаете к ребятам!

— Иди, иди, дядя, — тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.

— Хулиганье, — с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.

Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:

— Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… — И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…

Тогда Нилка — маленький, лохматый — скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.

— Отстань, с'сволочь!

На миг все замерли. Огурец гоготнул:

— Это что за козявочка? Чудо…

Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.

— Здорово, парни! Из-за чего базар?

Это возник невесть откуда одноклассник Феди Кроева Гошка Куприянов — Гуга.

Глядя на белокурого снизу вверх, Гуга дипломатично сообщил:

— Иду это я мимо, вижу, вы, Геночка, с кем-то беседуете. Смотрю — да это мой друг Шитик!.. Шитик, привет! Вас тут не обижают, случайно?

— Шел бы ты, Гуга, — сказал белокурый Геночка.

— Дак я и шел! То есть мы… — Гуга оглянулся. Пятеро, похожие на компанию Геночки, стояли неподалеку редкой цепочкой. С абсолютно равнодушным видом. Подошел еще один, стал в двух шагах. Лет восемнадцати, похожий на индейца, со смоляными космами до плеч, с пестрой тесьмой на лбу, в куцей, выше пупа, узорчатой безрукавке и шортах из обрезанных джинсов. Он спросил без улыбки:

— Гуга, ты чем-то озабочен, брат мой?

— Да вот, Герцог… Друзей встретил, а у них с Геночкой вроде чего-то… такое…

— Нехорошо, Геночка, — едва разжимая губы, укорил Герцог. — Я же тебе говорил: эскалация немотивированных насилий дестабилизирует общество…

— Какие насилия! — светски улыбнулся Геночка. — Обижаешь, Герцог… Пошли, мальчики, нас не поняли… — И четверо зашагали походкой свободных и ленивых людей. Федя, не веря еще спасению, смотрел им вслед! А когда взглянул опять на Гугу и Герцога, те тоже уходили со своей компанией. Легко и небрежно. Словно забыли про случившееся. Впрочем, Гуга обернулся и качнул над плечом растопыренной пятерней.

— Айда отсюда, — морщась, проговорил Федя.

Они были далеко уже от улицы Репина, но шли все еще молча, не глядя друг на друга. Федя стискивал зубы и сопел от унижения… Борис вдруг спросил со вздохом:

— Миссисипи, а что за прием ты изобразил? Когда эти полезли…

Нилка головы не поднял, сказал неохотно:

— Это я в кино видел, про Шао-Линь… Китайское единоборство. Стойка такая.

— А после стойки-то что делать? Знаешь?

— Не знаю… Я больше ничего не выучил.

Федя подумал, что Нилка в тот миг был похож на тощего взъерошенного котенка. И стало тоскливо. От беспомощности.

— Конечно, это было с'смешно, — шепотом признался Нилка.

Тогда Борис сказал тихо и безжалостно:

— Нам не смешно, а до жути стыдно. Верно, Федь? Нил один хоть как-то сопротивлялся…

— Почему один? Вы тоже… — нерешительно заспорил Нилка.

Оля, сердито размахивая камерой, возразила:

— А что можно было сделать-то? Ну, подумайте сами.

— Все равно тошно, — вздохнул Федя.

Оля спросила осторожно:

— А этот… который заступился… он правда твой друг?

— Гуга-то? Из нашего класса… У Гуги друзей, по-моему, нет, есть компаньоны. Он деловой человек… Придется, кстати, пятерку отдавать. Думаете, он просто так нам пальчиками махал? Сумму показывал. Плату за спасение…

— Фиг ему! — возмутился Нилка.

— А почему фиг? — горько сказал Федя. — Они же нас правда выручили. Мы же им не друзья, никто… Могли мимо пройти, а вступились. Честный заработок.

— Милиции тоже платят зарплату, — в тон ему отозвалась Оля. — Только не видать ее, милиции-то, когда надо…