Тень Каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 7

Генка стоял рядом и мучился. Ему ничего не стоило закрепить наушник, но сказать об этом он боялся. Он знал уже, что Владик коротко ответит: «Я сам».

— Зачем они тебе, наушники эти? — безразличным голосом спросил Генка.

— Радио… слушать, — сказал Владик сквозь зубы, докручивая винт. Наконец закрутил, выпрямился и улыбнулся. — Знаешь, как с ними удобно! Включишь — и сразу знаешь, где что делается. Про весь мир. Они мне вместо газеты. И вместо книжек…

Генка почувствовал, что лицо его начинает гореть. Ладно, что хоть Владик не видит.

«Болтун несчастный!» — сказал себе Генка. И решил, что теперь ни одним вопросом, ни единым словечком не напомнит Владику о его слепоте.

— Я думал, что динамик лучше, — объяснил он. — Хочешь, я Шурке Черемховскому скажу? Он сразу сделает репродуктор, какой хочешь.

Владик поднял коробку, утащил ее в угол и ответил оттуда:

— А у нас приемник есть. Знаешь какой? «Восток-пятьдесят семь». Это как раз для него наушники. Они же лучше, чем громкий голос. Громкость папе мешает. Он вечерами сидит, сидит, занимается, чертит. А наушники ему не мешают.

— Он и днем и вечером работает?

— И ночью иногда, — вздохнул Владик. — Понимаешь, он такой инженер. По оборудованию. На судостроительном новый цех пускать должны, вот он там и хозяйничает. И ругается. Что-то не так построили. Станки не размещаются. Надо что-то пересчитывать там, он объяснял, да я не понял. Ну, вот и сидит считает. Чертит.

Генка молчал. Когда заходит речь об отцах, каждый вспоминает своего.

Генкин отец никогда не работал дома. Ни по вечерам, ни днем. Ему нечего было делать в этом городе. Он уезжал работать в тайгу, где строили деревообделочные и бумажные комбинаты, и дома бывал не часто, наездами. В первые дни после приезда был он каким-то не похожим на себя: торопливый, возбужденный. Ходил в кино по три раза в день и требовал, чтобы Генка с мамой ходили с ним тоже. Это были самые хорошие дни. Отец навещал знакомых, звал к себе друзей, и комнаты наполнялись густым гулом веселых мужских голосов.

Через несколько дней отец успокаивался. С утра до вечера лежал на узком скрипучем диване и читал Генкины книжки про шпионов и моряков.

Генка приходил из школы, по давней привычке толкал под диван измочаленный портфель, потом садился в ногах у отца.

— Папа… — говорил Генка.

— Угу, — отвечал из-за книжки отец.

— Ты опять скоро уедешь, да?

— Видно будет, — говорил отец. Мусолил палец и переворачивал страницу.

— Не слюни пальцы! — пугался Генка. — Книжка же новая, мне ее Володька Савин дал на три дня, как только купил. Даже сам не читал.

— Ладно, не буду…

Генка вздыхал и спрашивал:

— Папа, ты в отпуску или в командировке?

— В отпуску.

— Ты ведь уже был в отпуску.

Теперь вздыхал отец. Он опускал книгу на грудь, несколько секунд молча смотрел на Генку и, наконец, четкими, раздельными словами давал объяснение:

— Я разбил месячный отпуск на три части. И еще взял неделю без сохранения содержания. То есть без денег. Ясно?

Это означало: «Отвязался бы ты и не мешал читать!»

— Ясно, — говорил Генка, но вдруг его охватывало беспокойство за отца. — А как там без тебя? Там же работа. Справятся там?

Диван раздраженно скрипел: это отец лежа пожимал плечами.

— Что я, пуп земли? Заместитель есть на участке. Потерпит десять дней.

— А тайга какая?

— О боже! Большая тайга, вековая, дремучая, густая! Волки, медведи, куницы, крокодилы!

— Крокодилов нет, — тихо говорил Генка.

Отец немного смягчался, и книга опять ложилась на грудь.

— Ладно. На будущий год поедем вместе, сам увидишь… Там ты хоть человеком станешь.

Генка смотрел на длинное, с залысинами, отцовское лицо, на твердый, раздвоенный подбородок.

— А сейчас я кто? — спрашивал Генка.

— Сейчас ты так… так просто, — отвечал отец без улыбки. Даже серые светлые глаза не улыбались.

И Генкины глаза, такие же серые и светлые, не улыбались тоже.

— А когда человек человеком делается?

— Когда у него работа появляется, нужное дело. Понятно?

— Понятно. А я в школе учусь. Это, что ли, не нужное дело?

— Учение — еще не работа.

— Оно еще труднее, — обижался Генка. — С работы пришел — и отдыхай. И короткие дни по субботам. А нам еще уроки учить. Говорили, что в субботу задавать не будут, а все равно задают… А ты говоришь: «Не человек».

— Ну ладно, ладно, человек.

— Все ребята, значит, не люди?

— Люди. Не мешай.

— И студенты, раз они учатся, не люди?

— Слушай, ты дашь мне почитать?

— Ну, читай, — вздыхал Генка. — Только отдай книжку.

— Какую?!

— Ну, которая у тебя…

— Ты что, смеешься?

— Ну, папа, — жалобно говорил Генка, — мне же только на три дня дали! Я же сам не читал.

— Успеешь еще.

— Да, успеешь…

Отец медленно поднимался, садился. Коротенькие волосы у него смешно топорщились над круглым, красным от таежного загара лбом.

— Что это за порядок? Пришел из школы — и сразу же за книжку про шпионов! Небось учебник не берешь. И вообще… Ну-ка, показывай дневник!

Пожалуйста! Генка вытаскивал из-под дивана портфель. Чего ему боятся? Пусть смотрит. Тройки по природоведению да по истории? Ну и что? Не двойки ведь. И Генка сердито дергал блестящий замок, который все время заедало…

Так было, когда Генка учился в третьем классе, в четвертом. В пятом он уже не показывал дневник так охотно. Из-за английского. Да отец во время редких приездов почти и не вспоминал о нем.

И о том, что возьмет Генку в тайгу, он говорил не так часто. Но все-таки говорил иногда.

И Генка ждал. Тайга представлялась ему громадой мачтовых стволов и сплошной хвойной зелени, прорезанной тонкими лучами солнца и звенящим звуком электропил… И казалось Генке, что там, вдвоем с отцом, они будут ближе друг другу.

Но не получилась поездка. Опять все тот же английский…

Конечно, не стал Генка говорить про это Владику. Только сказал:

— У меня отец тоже инженер. Строитель. В поездках все время… А мать диспетчером на троллейбусном маршруте работает.

Он думал, что и Владик теперь скажет что-нибудь о своей матери. Владик подергал дужку наушников, примерил на голове и улыбнулся.

— Крепко держится. А то вчера знаешь что? Вечером, поздно уже, папа сидит чертит, а я лежу и пьесу слушаю: «Шторм», про моряков. Он говорит: «Хватит, спать пора». А я говорю: «Рано еще». Пьеса интересная, жалко бросать. Он опять: «Спи давай». А я залез под одеяло и слушаю. Он тогда подошел и наушники с меня тянет. А я не даю. Ну, и давай дурачиться. А они — хлоп на пол. Винтик выскочил — и в какую-то щель… А теперь уж не выскочит.

— Передачу-то дослушал? — спросил Генка.

— Папа громкость включил в приемнике. Вместе и слушали. Он говорит, что все равно голова от работы распухла. Да он так часто говорит, а все равно сидит по ночам…

— Хороший он у тебя, — чуть слышно сказал Генка.

Владик снял наушники.

— Пойдем, да? Бумагу мочить…

— Айда.

Владик первым шагнул к выходу. Генка двинулся за ним и только сейчас заметил на стене у двери велосипед. Искорки света горели на спицах и ободах. Генка крутнул переднее колесо. Оно завертелось легко, с чуть слышным шорохом.

— Горьковский, — сказал Генка. — «Прогресс». Законный велик…

Владик остановился:

— У тебя нет?

— Нет. В этом году уже не купят. Может, в будущем.

— Если хочешь, бери, катайся, — предложил Владик. — Он все равно пока без дела висит.

Это была неожиданная радость. Но Генка сдержал ее.

— А твой отец? — спросил он. — Не заругается?

Владик удивленно обернулся, и его глаза, совсем не похожие на глаза слепого, скользнули по Генке.

— Что ты! Он ничего не скажет. Он все равно не ездит на нем, это же мой велосипед.

— Твой?! — вырвалось у Генки. Правда, в ту же секунду он прикусил язык.

Ну надо же так! А если Владик ослеп недавно? А вдруг он еще этой весной, как все мальчишки, носился на велосипеде по асфальтовым тротуарам, пугая прохожих и радуясь синему блеску луж?