Тень Каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 5

Но сейчас у них не было змея. Ребята сидели просто так. Ждали Генку. Ждали долго, и уже появилось нетерпение и беспокойство. И будь это не Генка, а другой, они давно бы уже созвали ватагу и помчались следом. На выручку. Но Генка этого не потерпит. Раз уж сказал «пойду один», будет один до конца и за помощь спасибо не скажет, пусть его там хоть убивают…

— Идет! — возвестил с гребня Илька. И добавил потише: — Только без змея.

Генка вскарабкался по лестнице, шагнул, грохнув железом, к ребятам, сел рядом. Но ничего не сказал. Сидел и смотрел куда-то в сторону, и было у него такое лицо, будто хочет он что-то рассказать, но не решается и поэтому злится на себя и на других. А другие ни о чем его не спрашивали. Если Генка молчит вот так, сердито, лучше его не спрашивать.

Илька первый не выдержал:

— Ген, ты подрался?

Генка молчал.

— Подрался, да?

— Сиди уж… «подрался»! — Генка говорил недовольным, но не злым голосом. — Делать мне больше нечего, как драться…

— Не нашел змея, да?

— Нашел.

Снова наступило молчание. И в этом молчании вдруг четко прозвучали два Илькиных слова:

— Эх, ты!

Генка шевельнулся.

— Чего «эх»?

— Ты, кажется, говорил, что отдадим змея Ильке, если собьем, — сухо произнес Шурик.

Генкино молчание его раздражало.

— Самому надо делать, — хмуро сказал Генка. — Нечего на готовенькое…

— А если не получается… — проговорил Илька таким голосом, словно у него щекотало в горле и он боялся закашляться.

«Захочешь — научишься», — чуть не сказал Генка. Но эти слова показались ему неприятно знакомыми. Ну ясно: это отец говорил недавно Генке. Говорил не про змея, а про английский язык, конечно…

Да, но при чем здесь английский? Ох, вспомнится же не вовремя!

— Все равно этот змей пополам развалился, — тихо сказал Генка. Помолчал и повернулся к Шурику: —

Есть у тебя еще бумага? Помнишь, на которой ты «Восток-203» вычерчивал для Борьки.

— Есть… Зачем?

— Ну… зачем, — медленно выговорил Генка и начал краснеть. — Ну, тому мальчишке… Надо же ему новый «конверт» сделать. — И вдруг разозлился: — Заладили все: «Не отвечает на сигналы. Чужой!» А как он будет отвечать, если он про нас и не знает? Если он слепой…

Шурик тихо и протяжно свистнул.

— Ой! — сказал Илька и съехал с гребня крыши к самому ее краю.

— Совсем слепой? — спросил Яшка Воробей и заморгал круглыми глазками.

— Совсем… А я его чуть не отлупил.

— Тебе бы только лупить, — сказал Шурик.

Генка не разозлился. Он был даже рад упреку, хотя и не мог бы объяснить почему.

— Ну и влипли мы! — серьезно произнес Шурик.

— Это я влип, — возразил Генка. — А вы при чем? А я тоже… Откуда я знал? Ничего ведь не заметно. Он ходит совсем как… ну, как обыкновенный человек. И глаза.

У него были обыкновенные глаза. Серые, с синеватыми прожилками. Как у многих-многих мальчишек. Мальчик их редко поднимал, почти все время глаза были прикрыты полутенью длинных, загнутых кверху ресниц. Разве догадаешься?

Генка иногда встречал на улицах слепых людей. Два раза он даже переводил через дорогу высокого, очень прямого мужчину в синих очках. У него было напряженное, какое-то застывшее лицо, движения скованные, хотя и быстрые. И это сухое постукивание неизменной тросточки…

А маленький капитан белого змея был совсем не такой. Двигался неторопливо и легко. И лицо было живое. Славное такое лицо не робкого, но застенчивого мальчишки, который из-за своей застенчивости привык держать глаза опущенными. Ну как Генка мог догадаться, что эти глаза не видят?

Он стоял перед мальчиком и чувствовал себя каким-то беспомощным. Как обезоруженный фехтовальщик, который теперь может надеяться на что угодно, только не на свою ловкость и силу.

— Я же не знал, — сказал ему Генка с таким трудом, будто глотал комок из колючей проволоки.

— Ой, ну перестань! — быстро и смущенно проговорил мальчик. — Обязательно, что ли, знать?

Ответить на эти странные слова Генка не сумел. А стоять так и молчать было неловко и тяжело. И уйти он не мог. Чувствовал, что нельзя просто так повернуться и уйти.

Мальчик нагнулся, нащупал на земле брошенного змея, зачем-то поднял его и отбросил снова. И сказал не то Генке, не то себе:

— Все равно погиб.

— Может, еще можно починить, — пробормотал Генка, хотя понимал, что это самая настоящая глупость.

— Нет уж, — вздохнул мальчик. — А если и починить… Высоко он не поднимется.

— Не поднимется… А он высоко стоял, выше всех наших, — неожиданно признался Генка. Ведь если выше всех, значит, и выше «Кондора».

— Ваших? — мальчик вскинул глаза.

На этот раз Генке не показалось, что глаза смотрят куда-то мимо. Наверно, слепой мальчишка по голосу точно чувствовал, где стоит собеседник, и ловко владел невидящим взглядом. — Ваших? — переспросил он удивленно. — Значит, есть еще?

— Конечно, — облегченно выдохнул Генка. Он был рад, что кончилось тяжелое молчание. — Наших много. Если бы ты… — Генка хотел сказать: «Если бы ты видел», но спохватился. — Если бы ты знал!

Мальчик свел брови. Они были тонкие и такие же темные, как волосы.

Мальчик медленно сказал:

— Тогда я знаю… Там другая нитка с моей перехлестнулась. Это он с вашим змеем запутался, да?

— Нет. Это мы сами… Сбили.

— Зачем? — Он, кажется, ничуть не рассердился, даже не обиделся. Только очень удивился: кому помешал змей в большом просторном небе?

— Мы же не знали, — снова сказал Генка. — Всех своих знаем, а этот незнакомый. У нас сигналы есть, а твой на сигналы не отвечает. И выше всех. Ну, мы думали, что ты просто не хочешь, раз выше…

— Я и не думал, что есть еще, — тихо ответил мальчик. — Думал, что я один.

— Теперь никто не тронет твоего змея. Даже голубятники, — сказал Генка.

Мальчик нашарил в траве оторванную от змея нитку.

— Придется клеить новый. Ладно, сделаю. Только хороший такой уж не будет.

«Хочешь, возьми мой «Кондор», — хотел сказать Генка, но не решился. Лишь спросил:

— Трудно делать?

— Не очень. Но бумаги нет. Есть только ватманская, для чертежей. Она крепкая, но тяжелая.

— Ну, бумагу-то я достану, принесу, — поспешно пообещал Генка.

— Придешь? Сам, да? — быстро спросил мальчик.

— Принесу… А можно?

— Я адрес скажу, ты запомни, — заторопился мальчик. — Чехова, сорок три, в самом конце улицы, в тупике. Совсем легко найти.

— Запомню, — сказал Генка. — Зачем мне адрес? Я просто дом запомню. Дойдем сейчас вместе. Не идти же тебе одному.

Мальчик дернул остреньким плечом.

— Могу и один. А что? Пришел ведь. У меня нитка.

— Нитку надо смотать, чего ей пропадать зря. Я смотаю.

— Я сам.

Он шагнул и начал наматывать нитку на большой палец и на локоть широкими петлями, как женщины наматывают бельевые веревки.

Генка нерешительно сказал:

— Запутается.

— Не запутается. Я же знаю… А идти я могу и без нитки. Думаешь, не могу?

— Можешь, — ответил Генка, потому что понял: тут надо обязательно согласиться. — Я только думал про машины. Ты по середине дороги идешь, а вдруг машина из-за угла… А шофер ведь не знает. Незаметно ведь, что ты… что тебе трудно.

— Не так уж трудно… А правда незаметно? — как-то настороженно спросил мальчик.

— Ничуть, — быстро сказал Генка. Говорить об этом ему было неловко.

Они зашагали по дороге. Мальчик шел неторопливо, но совсем свободно. Можно было подумать, что он движется медленно только из-за нитки: ведь ее приходилось сматывать очень аккуратно. Но он остановился вдруг и попросил:

— Знаешь, ты иди рядом, ладно? Нет, ты за руку не держи, просто рядом иди, чтобы я чувствовал.

Генка торопливо пристроился с правой стороны. Через несколько шагов мальчик снова сказал:

— Незнакомая улица. Это все-таки плохо.

Генка старался идти в ногу и молчал. Его мучил один вопрос, но заговорить об этом Генка решился не сразу.