Тень Каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 32

— Скорее!

Он рванулся, прыгая через камни.

— Во чего мы нашли! — радостно сообщил Илька.

— Я думал, скала на вас упала, — хмуро сказал Генка.

На твердой площадке у самой воды лежала вверх днищем лодка. Темная и грузная. Похожая на припавшего к земле угрюмого зверя. Один борт был проломлен, а в носовой части днища чернела неровная дыра. Такая большая, что голову можно просунуть.

— Ее наводнением вынесло, — сказал Илька.

— В самом деле? — отозвался Генка. — А я думал, что ее пираты забыли.

Илька не обиделся.

— Ее починить можно…

— Можно, Гена? — спросил Владик.

— Чем вы такую дыру забьете?

— Фанеркой, — предложил Илька.

Генка вздохнул.

— И бок проломан, — сказал Владик.

— Бок-то чепуха, — заметил Генка. Нагнулся и отковырнул щепку. — Тут вообще одна гниль. Эта посудина и до половодья была утилем.

Владик тоже колупнул днище.

— Жалко, верно? А то бы сделали себе кораблик. Парус бы поставили. Покатались бы.

Генка промолчал. Зачем говорить зря? А покататься они, пожалуй, смогут. Здесь же, у самого берега, приткнулись пять связанных бревен — обрывок большого плота. Река, огибая мыс, закручивала здесь свое течение, чтобы спрятать за скалой добычу покрупнее.

— Вот корабль! — Генка прыгнул к плоту. — Не потонет, не перевернется. — Он шагнул на бревна. Они вразнобой заходили под ногами. — Ничего, выдержат. Можно на них к нашей тропинке спуститься. Хоть через ручей снова не полезем. Идет?

Владик не ответил. Осторожно сошел к плотику. Потом сказал:

— Не хочется, Гена.

— Я тоже не поеду. Мне мама не разрешает, — с вызовом заявил Илька.

— Не разрешает — не надо, — миролюбиво откликнулся Генка. Соскочил на берег, поднатужился и оттолкнул плот. — Пусть без нас плавает. Будет кому-нибудь находка. Дров — на целый месяц.

Они забрались на травянистую площадку.

— Желтый день… — вдруг сказал Владик.

Генка понял. Шла у берега неспокойная желтая вода, и солнце, уходя к западу, тоже рассеяло в небе янтарный свет.

— Скорее, не день, а вечер, — заметил Генка.

— Гена… — тихонько сказал Владик. Он сидел с опущенным лицом и сцарапывал с ноги светлую корочку подсохшей глины. — Знаешь что… Ты, может быть, думаешь, что я трус. Из-за плота… Ну, я правда боюсь. Я просто видеть не могу мокрые бревна. Скользкие… Знаешь, сразу кажется, что опять затылком грохнусь…

— Да брось ты, ничего я не думаю, — поспешно сказал Генка.

Но говорил он почти машинально. Ему стало не по себе, как при близкой опасности. Словно перехлестнулся в него Владькин страх. Ведь в самом деле: поскользнешься, ударишься — вдруг снова беда?

Он сказал сбивчиво и хмуро:

— А ты… не скачи зря-то… Ты на Ильку не гляди. Пусть он прыгает, если голова дырявая.

Илька презрительно промолчал.

Генка вдруг встревожился: опять что-то получилось не так.

Илька неожиданно спросил, будто о пустяке:

— Владик, а больно, когда операция?

«Вот балда!» — подумал Генка. Он увидел, как шевельнулось и напряженно застыло Владькино плечо.

— Что, Илька? — сказал Владик.

— Наверно, больнее, чем нога, когда ее дергают, — сердито вмешался Генка.

Владик поспешно спросил:

— Какая нога?

— Да зимой этот козел ногу подвернул. Сел и ревет. Хорошо, что твой отец мимо проходил. А то мы с Яшкой хотели «скорую помощь» звать.

Так было сказано о Яшке. Впервые за весь день. Мимоходом.

Но сразу они замолчали и, повернувшись, посмотрели на верхнюю кромку мыса. Илька и Генка. И Владик, который знал о Яшкиной гибели из Илькиного письма.

— Его где похоронили? — вполголоса спросил Владик.

— Похоронили? — удивился Илька.

— Его даже не нашли, — сказал Генка. — Его, наверно, сразу затянуло под лед. А потом такой разлив… Знаешь, какая вода была? Другого берега не видно, как на море.

«Как на море», — сказал он, и тогда Илька понял, что пора спросить Владика о главном. Он не хотел говорить об этом раньше, на ходу, среди суеты и шума. А сейчас, когда сидят они серьезные и немного печальные, Владик, наверно, расскажет…

— Владик, расскажи про море, — попросил Илька. И строго взглянул на Генку: не вздумай опять ехидничать.

Генка ногтями отщипывал от какой-то щепки волосяные лучинки.

— Я ведь почти не видел моря, — огорченно сказал Владик. — Так глупо все получилось. Меня раньше времени выписали. Из больницы до последнего дня не выпускали. А у папы всего один день свободный был.

— Целый же день, — обиженно возразил Илька.

— Целый… А с утра холод и туман. Такой туман… Как молоко. Говорят, такие туманы осенью бывают, а тут вдруг летом. И моря совсем не видать. Ну, как стена из ваты. Только слышно, как пароходы в порту трубят. Будто мамонты заблудились.

Илька горько вздохнул:

— Кораблей, значит, тоже не видел?

— Мы потом к причалу спустились, там «Адмирал Нахимов» стоял. Такая белая громадина. Вплотную, конечно, видно было. И воду видно. Темно-зеленая вода. Небо серое, а вода все равно темно-зеленая… Плещется так звонко, будто в железной бочке. И солеными огурцами пахнет. Смешно, верно?.. А «Нахимов» такой высоченный в тумане… А потом чайка пролетела…

Илька благодарно молчал. Все-таки зеленая вода и белый громадный корабль — это кусок настоящего моря. И чайка…

— На следующий день снова тепло было. И ясно, — сказал Владик. — Только нам уже на вокзал надо было. Я море только из автобуса увидел, издалека. Такое синее, в сто раз синее неба… Просто зареветь хотелось… Ну, мы, наверно, с папой в августе еще раз съездим. У него за прошлый год отпуск не использован.

— В августе? — переспросил Генка и бросил щепку.

— Да. А то обидно так…

До августа, конечно, далеко. И все-таки Генка огорчился. Август — время устойчивых ветров. Генкин любимый месяц. Не хотелось, чтобы, как в прошлом году, был он месяцем тревог и расставаний.

Да, но какие тревоги? И надолго ли расставание? Все равно. Генка не хотел никакого.

Но что он мог сказать? Не говорить же: не езди. Это Илька брякает все, что у него на уме.

Генка покосился на Ильку. Вернее, на то место, где Илька недавно сидел.

Его там не было.

Опустив голову, Илька медленно и как-то упрямо шагал к серым камням обрыва.

— Ты куда? — окликнул Генка.

Илька не ответил. Только придержал шаги и глянул вверх.

Посмотрел и Генка. Высота — метров десять. Кустики на камнях, жесткие колючие стебли. Трещины, уступы, карнизы. Кое-где камень отслоился, и серые пластины торчат, как акульи плавники. Желтое тихоходное облако уползает за мыс…

Илька встал на камень у обрыва и напружинил ноги.

— Не смей! — сдавленно крикнул Генка.

Илька прыгнул вперед и вверх, словно решил телом пробить каменную броню Монахова мыса. Не пробил, но остался на отвесной гранитной стенке. Словно приклеенный. Потом нащупал ногой трещину, дотянулся до выступа и вдруг, извиваясь по-кошачьи, взял без остановки первый трехметровый отвес.

Он постоял на карнизе несколько секунд. Зачем-то погладил камень, словно зеркало перед собой протирал. И полез дальше.

Генка стоял под обрывом, не отрывая глаз от сумасшедшего Ильки.

Он словно подталкивал его взглядом. Ругаться и кричать было бессмысленно: спуск сейчас оказался бы опаснее подъема.

У Генки ныли натянутые, как для прыжка, мышцы. Но что он смог бы сделать, если бы Илька сорвался?

Рядом молчал Владик. Лишь один раз сказал он шепотом:

— Бешеный дурак…

А когда вдруг Илька покачнулся на маленьком уступе, Владик со свистом втянул сквозь зубы воздух…

А Илька не испугался. Покачнулся и снова прижался к обрыву. Камень был теплый, шероховатый. Кожу царапали жесткие, как птичьи коготки, травинки. В щелях и выбоинах застоялся запах недавнего дождя и мокрой полыни.

Илька зацепился за новый карниз и поднялся еще на полметра. Он знал, что не упадет. Он не боялся обрыва и не винил этот мыс в Яшкиной смерти. А вверх его толкала одна только мысль. И при каждом рывке Илька повторял злым шепотом: