Тень Каравеллы (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 17

— А как гроза — значит, все. Любую работу бросаю, домой бегу. Знаю, что уже торчит где-нибудь на верхотуре. Сколько раз его с крыши стягивал.

— Грозовые потоки изучает, — неловко сказал Генка.

— Да слушай ты его больше! — с резкой горечью бросил Владькин отец. — Потоки! Знаю я эти потоки. Молнию он ждет, вот что…

Генка не понял сначала. Он даже сказал:

— Вам бы громоотвод на крышу. А то и правда…

Иван Сергеевич стащил наконец пиджак, бросил на спинку стула и остановился прямо перед Генкой:

— Гена, я серьезно…

— Что? — вздрогнул Генка.

— Вы вроде друзья. Ты присматривай за ним, ладно? Не в громоотводе тут дело. Ты слышал про Мари Латенье? И я не слышал. А он вот услыхал по радио. Французская пианистка это, слепая была. Летела в Америку на гастроли, а самолет в грозу попал. Молния ударила рядом, тряхнуло как следует их. И стала эта пианистка видеть. Наверно, от испуга нерв какой-то сработал. В общем-то, непонятно, но факт. И в газетах, говорят, писали… Вот Владик мой и лезет под каждую грозу… Ждет.

Генка отвернулся. Лицо начинало гореть почти так же, как тогда, при первой встрече с Владькой. «Ты что, взбесился? Не видишь, да?..» — «Не вижу, ну и что?» Генка забыл. Вернее, не забыл, а привык за эти дни к Владькиной слепоте. Но ведь Владик-то не привык. И не привыкнет никогда. Он поднимается на крышу и ждет: может быть, ударит молния. Может быть, она ударит не прямо в него, во Владьку, а где-то рядом. И тогда, может быть, случится чудо…

— Он говорил, что иногда видит разные пятна. Значит, какие-то нервы работают, — сказал Генка.

— Ты его больше слушай. Он тебе наговорит…

— Его нельзя вылечить? — тихо спросил Генка.

— Как его вылечишь? У скольких врачей были…

— Никак нельзя?

— Нет.

— Никак-никак?

Иван Сергеевич удивленно вскинул на Генку глаза. Эти глаза были очень похожи на Владькины, только усталые, с красными прожилками на белках.

— Был один врач, молодой еще. Говорил, что можно попробовать сделать операцию. Есть один шанс из тысячи. Понимаешь, один из тысячи.

— Понимаю, — кивнул Генка. — Значит, все-таки можно.

— Это еще молодой врач, — повторил Владькин отец. — Он

всегда спорил с другими. И я не знаю, где он теперь. Кажется, уехал в

Одессу.

— Есть же другие врачи, — упрямо сказал Генка. — Разве он был самый лучший?

— Он был очень хороший. Горячий только.

— Его же можно найти. И есть же другие.

— Есть, — сухо сказал Иван Сергеевич и встал. — Но есть еще такая штука: теория вероятности. Попробуй в тысяче горошин отыскать одну-единственную нужную. Вслепую отыскать.

Все это было, наверно, правильно. А Генка чувствовал, как растет его упрямство.

— Разве у врачей вслепую? Там наука.

— Наука… Владька надеяться будет, ждать будет, а операция не получится. Это знаешь какой удар? Это почти насмерть. И не вздумай ему говорить про это. Надежды все равно никакой, а он покой потеряет… А так я знаю: он все равно человеком станет.

— Человеком? — шепотом спросил Генка.

Он не мог спросить громко, потому что в одну секунду вскипела обида. Жгучая, как соль в горле. Злая до слез. Еще не совсем понятная, такая, когда трудно отыскать слова.

В кухне стукнул об пол второй ботинок.

— Вам бы только «человеком», — хрипло сказал Генка. — Всегда одно и то же: «человеком, человеком»!

— А ты как думал? — холодно сказал Иван Сергеевич.

— А я никак не думал. А вы Владьку спросили? Он, может быть, не хочет быть таким человеком! Все вы…

Генка не проговорил слово «врете». Не потому, что боялся, а потому, что почувствовал: не такие тут слова нужны. Он сказал:

— Ну и пусть. А я не буду следить за Владькой. Он все равно словит молнию!

Иван Сергеевич глянул невесело и внимательно.

— Вот именно… — произнес он вполголоса. — Ну ладно. Вот ты какой. Но ты же не знаешь всего…

— Знаю, — сказал Генка. — Вижу я…

Он снял тяжелый пиджак. Аккуратно положил его на стул и повернулся, чтобы пойти к дверям.

На пороге кухни стоял Владик.

Вот теперь было видно, что он слепой. Лицо его стало каким-то застывшим. Он поворачивал голову беспомощно и растерянно, словно хотел все-таки что-то разглядеть. Может быть, он все слышал?

— Гена, ты куда?

Генка шагнул к выходу.

— Ты придешь? — крикнул вслед Владик.

А Генка не знал. Придет? Или не придет? Владьку жаль до боли. Но зачем Владьке жалость? Ему другое нужно…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Может быть, ветры стали дуть иначе. Или солнце скатилось ближе к осени и светит неярко и печально. В общем, что-то не так в августовском небе. Грустно. Да и на земле тоже.

Конечно, тот, кто не знает, ничего и не заметит. И небо синее, и пестрые «конверты» просвечены в нем яркими лучами. Но ведь Илька-то знает. Он смотрит вверх и видит, что нет среди змеев белого «Фрегата» и черно-зубчатого «Кондора». И не было вчера. И позавчера…

Что случилось, Илька не может понять. Ильке тоскливо. И еще тревожно, будто «Кондор» и «Фрегат» попали в беду.

Как узнать? Генка заперся дома и не хочет откликаться. А пойти без Генки к Владику Илька боится. Вернее, не боится, а ему кажется, что идти нельзя. Почему так, он не знает, а посоветоваться не с кем. И не хочется никуда бежать. Что хорошего бегать просто так, если это никому не надо?

Илька побывал у Шурика. Шурик лежал на полу и рассматривал лист с непонятным чертежом.

— Это что? — спросил Илька.

— Послушай, — сказал Шурик, — у тебя есть паяльник?

— Паяльник?

— Вот именно.

— У нас дома молоток есть, — сказал Илька. — Плоскогубцы есть. Отвертка есть от маминой швейной машины… Это что на бумаге?

— Где бы достать паяльник? — вздохнул Шурик.

— Генка дома сидит, — грустно сообщил Илька. — Владькиного змея не видать. Почему?

Шурик почесал подбородок о плечо и рассеянно ответил:

— Надоело, наверно, запускать.

— Надоело! — возмутился Илька. — Сам не знаешь… Сам никогда не пускал, только чертишь. Хоть бы раз попробовал, тогда бы говорил.

— А ты пробовал? — зевнув, спросил Шурик.

Он задел больную струну. Илька гордо повернулся и пошел к двери.

— Придется чинить старый паяльник… — услышал он за спиной.

Илька отыскал Яшку. Печальный Воробей сидел за сараем, там, где раньше стояла катапульта, и думал какую-то горькую думу.

— Яш, сбегаем к Владику, — сказал Илька и переступил с ноги на ногу. — «Фрегат» почему-то не летает. И «Кондор» не летает. Генки нет. Скучно.

Яшка скосил на Ильку круглый птичий глаз, но ничего не ответил и снова погрузился в горестные мысли. И от этих мыслей он раскачивался взад и вперед. Все сильнее и сильнее. Так, что в конце концов стукнулся затылком о стену сарая, а лбом — о поднятые колени. Тогда он мрачно сказал:

— Никуда я не побегу. Беги со своим Генкой, если охота.

— Нет же его, — жалобно начал Илька. — Я же говорю: он дома сидит и не откликается.

В Яшкиных глазах искорками вспыхнул интерес. Но тут же погас.

— Есть у тебя рюкзак? — с печальным вздохом спросил Воробей.

— Зачем?

— Тебе все сразу знать! Придет время — узнаешь.

— Есть у нас рюкзак. Только папин, старый, — сказал Илька. Спрашивать он больше не стал. Чем больше расспрашиваешь, тем хуже. Лучше подождать.

— Уеду я, — сипло сказал Воробей и отвернулся.

«Куда?» — чуть не вырвалось у Ильки. Но

он удержался.

— Еще у Генки есть рюкзак, — припомнил он. — Генка с ним в лагерь собирался. Или в тайгу куда-то…

— Хоть куда уеду, — с мрачной решимостью продолжал Яшка. — Хоть в Антарктиду.

— Лучше в Африку, — сказал Илька.— Там сейчас капиталистов повыгоняли. И тепло, даже пальто с собой брать никакое не надо. Можно даже зимой в одних трусиках бегать.

— Больно мне надо бегать зимой в трусиках!

— Это же в Африке, — сказал Илька.

Яшка снова начал раскачиваться.