Топот шахматных лошадок (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 2

Сперва жил один, потом появилась Лидия. Красивая, решительная, сразу ставшая главной в нашей незарегистрированной семейной паре. Внушала мне, маминому мальчику-провинциалу, житейские правила, взрослый практицизм и даже всякие «мужские премудрости». Во многом преуспела (правда, не в практицизме). Была она и ласкова, и тверда, а порой иронична. Ну и что? Такая она и была для меня хороша…

В педвузе не было военной кафедры. Едва я после выпуска устроился в лабораторию магнитных пленок, как меня загребли в войска спецсвязи. К счастью, всего на год. Службу я оттрубил без проблем. На маленькой «точке» в таежном поселке собрались в основном все такие, как я, с институтскими дипломами, кое-кто даже в очках. Потому как требовались там люди с головами. Не было никакой дедовщины, и большого хамства со стороны офицеров не было. Понимали, что наши мозги надо беречь. Правда, бывало, что выматывались мы крепко, но зато знали: дело делаем, не генеральские дачи строим…

Мама и Лёлька присылали посылки, Лидия — письма. Суховатые и регулярные, раз в две недели. Иногда появлялось у меня опасение: вернусь, а у Лидии — «Ваня, здравствуй, это Миша (или Вася, или, скажем, Артур). Мы решили с ним расписаться. Ты не против, если он пока поживет у нас?» Ничего такого не случилось (потом даже стыдно было за свои мысли). Она, как девчонка, повисла у меня на шее, похлюпала носом. Но скоро стала опять прежней Лидией . Не забывала учить уму-разуму меня и порой в воспитательных целях оставляла одного, «уходила к маме» (к своей, конечно, к Таисии Эдуардовне). Мама эта была, вне всяких сомнений, достойная женщина, однако меня приводила в отчаянье способность ее говорить без умолку, не слушая других, и при этом рассказывать о вещах никому не интересных — о каких-то своих знакомых, о вычитанных в газетах рецептах, о повышении цен на кукурузное масло и о соседской таксе, которая родила трехпалого щенка. Одно хорошо — этого долго не могла вынести и Лидия, возвращалась «под семейный кров».

Самые большие (хотя и нечастые) споры были у нас с Лидией о детях. Мне хотелось пацана или девчонку, пока мы молодые (Лидия, кстати, на два года меня «взрослее»). А то ведь останемся без потомства, елки-палки. Лидия в ответ заявляла: «Посмотри на себя, какой из тебя папа! Тебе самому еще нужно мамино крылышко, дитя неразумное…» — «Тебе просто не хочется возиться с памперсами и портить маникюр!» — «Если уж тебе так нужен наследник, я разрешаю: заведи ребенка на стороне». — «Ну и заведу!» — «Ну и давай. Если очень постараешься, можешь преуспеть».

После этого я говорил, что она дура. Лидия, конечно, объявляла, что уходит к маме. «Ну и валяй…» Иногда она и правда уходила, но чаще мы мирились, и я утихал под ее сдержанное воркование. Что «всему свое время»…

На сей раз Лидия была не у мамы, а на работе, хотя несколько раз грозила уйти, «если ты не прекратишь свои дурацкие истерики». «Что мы, помрем, что ли? Надо быть мужиком, а не распускать сопли!»

Я не распускал сопли, это она зря. Просто тяжко жить, когда все так обваливается разом. Тут и гибель журнала, ради которого я со скандалом ушел из компании «Нью-электрик» (и куда меня теперь ни за что не возьмут); и грядущее расставание с квартирой; и предательство Махневского (сволочь поганая, б…); и полное отсутствие пере… пре… тьфу, перспектив (не надо было столько глотать из фляжки с «Тайным советником», тем более что наверняка поддельный).

И вообще — почему все так несправедливо? С какой стати все эти подлые события — на меня?! Неужели я хуже других?! Не воровал, гадостей никому не делал, о большом богатстве не помышлял, полезное дело затеял… За что же ты так меня, матушка-судьба?

В глазах защипало, как у третьеклассника из-за несправедливой двойки. Я сжал зубы и пальнул еще по одному фужеру. Мимо. Даже здесь не везет…

Когда-то мне маленькому мама говорила, что у каждого человека есть невидимый ангел-хранитель. Ну, пусть не у каждого, но у хорошего — точно. Значит, надо стараться быть хорошим, говорила мама, и про ангела не забывать, тогда он поможет и защитит… Я, по правде говоря, забывал. Но ангелы-то, они ведь должны быть великодушными. Почему же он забыл про меня? «Ну, где ты, где, где?!»

Крепко шарахнуло тугим воздухом, я уронил «пикколошку». Показалось, что в окно ворвался на широком размахе крыльев большой гусь. Конечно, я на миг зажмурился, но тут же вытаращил глаза.

Окно было по-прежнему закрыто. И никакого гуся не было. Но люстра качалась, а от потолка к полу по широкой спирали планировало белое перо. Я тупо следил за ним. Когда перо легло на палас, воздух качнулся, и посреди комнаты стал мальчишка.

Я смотрел на него, неловко вывернув шею.

Он был с волосами пыльно-соломенного цвета, давно не стриженными и растрепанными. В тонкой белой рубахе до пят.

«Вот так, — скорбно попенял я себе. — И это с неполной фляжки паршивого коньяка. Ну, конечно, еще стрессы и все такое, но… что сказала бы Лидия. В самом деле «распустил сопли»…» Я сердито поморгал. Мальчишка переступил с ноги на ногу.

— Сгинь, — сказал я.

Мальчишкино курносое лицо обострилось, глаза стали как синие смотровые щели.

— Ни фига себе! Сперва позвал, а теперь «сгинь»!

— Кого я позвал?

— Меня!

В голове стало что-то плавиться.

— Ты кто?

У него был треугольный подбородок и торчащие скулы с шелушащейся, как от загара, но бледной кожей. Большой толстогубый рот. Рот шевельнулся в полуулыбке.

— «Кто-кто». Я твой ангел-хранитель.

Главное — не впадать в панику. Понятно, что я спятил. Ну и ладно, бывает. В конце концов, может, оно и к лучшему: пока будут лечить, дело затормозится. Потому как со свихнувшегося какой спрос… Я где-то слышал, что при таких вот случаях, когда всякие глюки, видения-привидения и нереальные ситуации, самое правильное — принять правила игры. Будто так и надо. И тогда есть надежда плавно вернуться к нормальному восприятию жизни… И, в конце концов, это даже интересно!

Я сказал, как завуч, обличающий неумело врущего ученика:

— Если ты ангел, где же, голубчик, твои крылья?

— А, крылья, — хмыкнул он. — Вот… — И две растрепанные громады из белых перьев выросли у него за спиной. Мальчишка расправил их, крылья приобрели форму и заняли чуть не всю комнату. Левое зацепило над дверью электронные часы с кукушкой, та перепуганно выскочила и заорала.

— Осторожнее ты! — испугался я (хотя зачем они мне, эти часы?).

Он усмехнулся опять, дернул спиной, крылья отвалились и шумно упали на пол, съежились. Мальчишка сгреб их в охапку, кинул к потолку. Перья растворились в воздухе. Лишь перо, которое я увидел вначале, по-прежнему белело на зеленом паласе.

Мальчишка шмыгнул ноздрей и насупленно сказал:

— Ну, есть еще вопросы… про меня? Говори. Вопросов была целая куча. И я задал самый идиотский:

— Ас какой стати ты со мной на «ты»? Пускай ангел, но вроде еще пацан, а я как-никак взрослый.

Синие смотровые щели чуть расширились и посветлели, в них будто бы мелькнуло: «Вижу я, какой ты взрослый…» Но отозвался он без насмешки, даже виновато:

— Иначе никак нельзя. Всем, кого надо защищать и охранять, говорят «ты». Так полагается… Пускай даже министру или генералу…

— Ну и… как ты собираешься меня защищать? Ты хоть знаешь от чего?

— Не-а… — Он переступил на паласе и, кажется, почесал под подолом одну ногу о другую. — Мне толком ничего не сказали. Ты как заорал, меня сразу сюда. «Там, — говорят, — разберешься»…

— Я?! Заорал?!

— А разве нет? На все слои Вселенной: «Ну, где ты, где ты?!» А я, наверно, был ближе всех. Шел там, как всегда, через поле… Мне и говорят: «Надо помочь этому… Заодно и на Земле побываешь, ты же хотел…»

«Какому такому «этому»?» — уязвленно подумал я. Но спросил о другом (тоже достаточно уязвленно):

— Ты, значит, не персональный мой ангел, а так… по назначению?

Он, кажется, опять хмыкнул, но незаметно, про себя.