Рыжее знамя упрямства (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 12

Правда, растворение, получалось не совсем. Что-то вдруг зашумело над головой, невидимо унеслось за вершины. Рыжик охнул, присел, с минуту обмирал на корточках и ждал, что сердце выпрыгнет сквозь свитер, укатится в папоротники. Потом сообразил: "Это, наверно, филин или сова… Ну, не баба же Яга, трус ты несчастный…" Однако думать про бабу Ягу (даже со словом "не") тоже было страшно. Тогда Рыжик решил укротить скачущее сердце. Если и не успокоить совсем, то хотя бы вогнать беспорядочное прыганье в ритм привычного барабанного марша. И он двинулся дальше, отмеряя шаги под мысленный "Марш-атаку":

И дальше:

Он даже ощутил в ладонях гладкие послушные палочки. И, снова отключась от страха, стал вспоминать на ходу, как сделался барабанщиком.

…Ну, конечно, не сразу сделался. Сперва учили. Видели ведь, как он смотрит на барабанный строй, и наконец командир Игорь Нессонов спросил:

— Хочешь попробовать?

— Ой… а можно? — выдохнул Рыжик, не веря чуду.

Сперва не очень получалось, но никто ни разу не рассердился. Никто не смеялся. Там никто ни над кем не смеялся, никто никого не дразнил. Не как во третьем "А" , где «Прошка-головёшка», а то и похуже, или жалобные вопли Елены Филипповны: «Кандауров, где предел твоей бестолковости! Книжки читаешь, а слово !жираф» пишешь через "ы"!" В отряде никто в упор не замечал никакой бестолковости Рыжика. Даже когда она была у всех на виду. Например, когда он в сентябре запутался в стаксель-шкотах и швертбот чуть не лег парусами на воду. Или в другой раз, когда на «Тимура» налетел осенний шквал и случился такой крен, что Рыжик перепуганно взвыл и даже пустил слезу и потом опозоренно выбрался на причал из яхты, представляя, как его сейчас же погонят прочь за трусость, а рулевой Кирилл Инаков лишь похлопал его по спасательному жилету: «Привыкаешь, юнга, молодец. Скоро в капитаны…»

А с барабаном тоже не сразу наладилось. Оказалось, "инструмент" — штука тяжелая и бывает, что на ходу крепко бьет железным ободом по ноге (недаром у барабанщиков под левой коленкой вечные задубевшие синяки). И палочки не слушались, и марши не запоминались… Но это было всего два дня! А потом барабан полегчал, палочки сделались, как живые частицы рук. И Сережка Гольденбаум (который очень нравился Рыжику) сказал без всякой шутливости: "Рыжик, ты талант"…

Талант, не талант, а без барабана он теперь жить не сможет. Поэтому надо шагать.

Затем размер строевого марша сменился на другой. На мелодию песни:

Нет, про смерть все-таки не надо здесь, в темном лесу. Ну ее… Лучше вот эту, которую весной сочинил Словко:

Словко замечательный человек… Интересно, не забыл ли он подкрутить колесо? Хотя времени-то прошло еще совсем мало. А если бы прошло много, он бы не забыл. Потому что надежный человек… Жаль, что они редко виделись в учебном году, а то может, и подружились бы поближе. Хотя вряд ли, Словко вон насколько старше, капитан… Но как бы ни было, все равно замечательно, что он есть на свете… А стихи и песенки Словко сочиняет на ходу, будто они сами из него выскакивают. Эту песенку, про пирата Бутылкина он придумал за полчаса, для постановки на празднике Весеннего равноденствия. Аида Матвеевна его упросила. Она любит устраивать всякие праздники и представления, с ней интересно… Только почему она разрешила маме отправить его, Рыжика, в эту "Радость"? Или ей муж велел? Феликс Борисович какой-то непонятный человек. Тоже, конечно, добрый, но в отряде бывает редко, хотя и считается, что главный начальник. С ребятами разговаривает уважительно, однако всех не помнит по именам. Поглядел сквозь толстые очки, спросил о чем-нибудь, покивал и забыл… Зато говорят, что отряд за ним, как "под защитой тяжелого крейсера"… Ну и ладно. Главные люди все равно Корнеич и Кинтель. Рыжик сперва говорил "Даниил Корнеевич", а потом стал обращаться просто "Корнеич" и на ты. Как все. Потому что в "Эспаде" традиции . А Кинтель сразу был Кинтелем, и это даже не имя, а мальчишечье прозвище. Он и правда как мальчишка, хотя по годам совсем взрослый, двадцать пять уже. Он иногда подхватывает на руки таких, как Рыжик, вертит над головой: «Забросить на клотик?» Все, конечно, радостно верещат…

Мысли об отряде совсем отгородили Рыжика от лесных страхов. Он шагал машинально. Так же машинально отмахивался от комаров. Они боялись "Тайги" и не пытались укусить, но с налету иногда тыкались в лицо и в ноги…

Пока тянулся просторный бор с высокими и не очень частыми соснами, идти был не так уж трудно. Однако все чаще стал попадаться сосновый молодняк. Сквозь него Рыжик пробивался напролом. Обходить заросли он боялся, чтобы не сбиться с пути. Двигался строго по направлению, которое он чувствовал у себя внутри, как натянутую струнку…

Но мелкие сосны — еще ничего. Иногда на пути вставал чаща смешанного мелколесья, и порой казалось, что сквозь нее не продраться. Один раз Рыжик подумал, что прямо вот здесь, в этой черной колючей непроходимости он так и сгинет на веки веков. Тогда он, по правде говоря, всхлипнул. Но… решил все-таки, что сгинуть можно и позже, а пока надо пробиваться. И он… пустил впереди себя колесо.

Вот так! Сперва пощупал под свитером, на суровой нитке, оловянное колесико-талисман, потом он мысленно снял с упоров большое колесо, поставил перед собой и толкнул махину вперед… Колесо было здесь только в его фантазии, а на самом деле оставалось дома, между бревенчатой и кирпичной стенами, но… все же оно было . И Рыжику показалось, что оно затрещало впереди, проламывая для своего друга узкую просеку. И просека эта вдруг вывела Рыжика на дорогу!

Он не сразу понял, что это дорога. Сперва показалось — узкая проплешина. Потом увидел, что верхушки елок и осин расступились над головой и открыли в небе щель, уходящую далеко вперед. А подошвами нащупал рыхлые песчаные колеи — судя по всему, от деревенских телег.

Рыжик не помнил этой дороги на карте. Наверно, была она такая незначительная, что ее не стали наносить туда. Ну и ладно! Главное, что колеи и светлая щель в небе вели прямо на юг! Рыжик весь затеплел от радостного прилива сил. Земля между колеями была твердая, поросшая упругой травкой, и Рыжик зашагал по ней, как по городскому газону.

Здесь не было той тьмы, как в лесу, за спиной у Рыжика ртутно светилось июньское небо. Впереди оно было темнее, зато там дрожала желтая звездочка…

По обочинам смутно белели ромашки. Травяные запахи пластами лежали над дорогой. Плохо только, что комары в этих пластах чувствовали себя, как дома, изрядно обнаглели. Но, может, они просто поторапливали мальчишку?

Конечно, этот лесной проселок был для Рыжика подарком судьбы. Ого, сколько он протопал по нему! Если бы то же расстояние пришлось ломиться через чащу, неизвестно, когда бы он вышел к шоссе (да и сумел бы выйти вообще?).