Тайна притока Конды - Коряков Олег Фомич - Страница 3

И я пошёл на запад…

Неопытным людям трудно представить себе, что в нетронутом, диком лесу, имея ружьё, человек может погибнуть голодной смертью. По представлению многих, тайга всегда кишит животными и птицами. Кого хочешь стреляй. Увы, бывает и не так.

Был июнь — самый пустой для таёжного охотника период, а без собаки — совсем безнадёжный. Птицы засели в гнёзда на яйца, многие из них линяли, прячась в травах. Лоси и олени ушли в непролазные чащи, скрываясь там со своей только что появившейся на свет молодёжью. Глухая, мёртвая — вот именно мёртвая — тишина заполняла урман.

Если бы жив был мой Грозный!.. О, этот пёс что-нибудь бы да разнюхал — не зверя, так птицу, не птицу, так зверюшку. Но моего верного пса не было, и я тащился вперёд один, усталый, голодный, злой — на запад, напрямик, напролом.

В первый день я прошёл километров тридцать, во второй — меньше, а в третий уже только километров двенадцать. Слабость всё сильнее сковывала тело. Нога передвигались с трудом — злым и упрямым усилием воли…

Это случилось на четвёртый день. Я проходил через красивый, чистенький, как парк, сосновый бор. Вдруг в стороне, в лощине, заросшей ельником, раздался крик дрозда.

Ох, как забилось моё сердце!.. Мясо! У меня будет кусок мяса — и, весь сжавшись, затаив дыхание, я стал подкрадываться к ельнику. Ничего не подозревавшая птица деловито трещала на дереве. Сейчас, вот сейчас трепещущий комочек мяса упадет к моим ногам.

Вот я прицелился, вот выстрелил, вот уже падает убитый дрозд. И в тот же миг с рявканьем и пышканьем из-под поваленной ели выскочила медведица и крупными скачками направилась прямо на меня…

Несостоявшийся поединок

Позднее один из егерей нашего заповедника, старый манси Николай, уверял всех, что меня спасла его молитва.

В тот час, когда я, обессиленный, еле стоящий на ногах, сжимал слабеющими руками ружьё, готовясь к поединку с медведицей, Илья Номин подходил к своей юрте. Да, он пришёл домой…

В ту ночь, как я узнал это позднее, произошло следующее. Когда я уснул, Илья, сидевший у костра, услышал, как кто-то тихонько зовёт его по имени. Он испугался и хотел разбудить меня. Но в это время он увидел за деревом человеческую фигуру. Это был шаман Езин. Номин, удивленный, подошёл к нему.

— Боги шибко сердятся, Илья, — зашептал старик. — Ты слышал — шайтан кричал?.. Да-да, это он кричал. Шайтан будет убивать того, кто ходит по святым местам. Боги позвали меня, я пришёл и принёс им жертву. Я попросил у них, чтобы шайтан не убивал тебя. Боги сказали мне: пусть манси Илья живёт. Только пусть уходит, скоро-скоро уходит…

Это он, Езин — ревнивый и упрямый хранитель шаманских тайн — всё время тайно преследовал нас. Он кричал по ночам, надеясь, что страх прогонит нас обратно. Он испортил лодку и убил собаку Номина. Всё это я узнал позднее…

В ту ночь Езин увёл Илью. Он уговорил его оставить меня в жертву шайтану. Уверен был шаман, что не выйти мне из тайги, и святое место останется по-прежнему неведомым для людей, глухим, недоступным, а воля шамана и его сила — по-прежнему священными.

Вернувшись домой, Номин лёг спать, никому не рассказав обо мне. Но его жена оказалась болтливой. И пополз по тайге слух: «Илья вернулся, а Борис остался в урмане».

Уже к вечеру на ближайшей ПОС (производственно-охотничья станция) это стало известным. Директор станции спешно выехал к юрте Номина.

— Где Борис? — спросил он у Ильи.

— Тапал (там, по ту сторону), — невозмутимо отвечал Номин.

— Где там?

— В урмане. На вершине Уха.

Он указал место в верховье реки — совсем не то, где меня оставил. Так велел Езин.

Директор ПОС немедленно послал в верховья Уха людей.

В тот день, уходя на поиски в тайгу, и молился за меня своему деревянному идолу старый манси Николай.

…А с медведицей получилось так. Когда, рассерженная внезапным шумом выстрела, она выскочила из-под ели и бросилась ко мне, я немедленно зарядил второй ствол пулей. В правом пуля сидела у меня и раньше. Зверь пробежал метров двадцать и остановился. Я прицелился, собираясь спустить курок, и тут вспомнил, что старые охотники всегда говорили мне:

— Прежде чем стрелять в медведицу, подумай.

Я вспомнил этот мудрый совет и хорошо сделал. Левый ствол моего ружья давал осечку. Подумав, я решил первый выстрел сделать именно из этого ствола: если произойдёт осечка, я не прогадаю — второй осечки этого же капсюля не будет. Если же я выстрелом из левого ствола не убью, а лишь пораню медведицу, у меня в запасе останется заряд в безотказном правом стволе. А тогда важна будет каждая доля секунды. И пусть зверь подойдёт ещё ближе. Ни в коем случае не отступать — от этого медведи лишь смелеют.

Так обдумал я своё положение. Конечно, оно заняло совсем немного времени — лишь столько, сколько нужно белке, чтобы перепрыгнуть с ветки на ветку.

Я сделал несколько шагов вперёд, стал за толстое дерево и прислонился к нему. Приготовив на всякий случай нож, я стал ждать.

Медведица пофыркала и тоже спряталась за дерево. Через минуту она вышла из-за ели, сделала несколько крупных скачков и вновь укрылась, уже за другое дерево.

«Вот хитрая бестия», — подумал я.

А «бестия», фыркая и урча, передвигалась от дерева к дереву всё ближе ко мне. Я не отводил стволов с её лба. Медведица недовольно рюхала, и её маленькие глазки свирепо блестели. Вот она остановилась шагах в двадцати от меня.

«Пора!»

Я нажал спусковой крючок. Цок. Медведица резко вздёрнула голову, прислушалась. Я снова щёлкнул, взводя курок. И в этот миг её как ветром сдуло. Бросилась в сторону и тотчас исчезла в чаще молодого ельника. Остановилась там, зафыркала, закричала, завозилась.

Смотрю, с ели слезает медвежонок. За ним второй. И оба — в чащу, к мамаше. Хотелось, очень хотелось пристрелить одного медвежьего парнишку, да здравый смысл удержал: в клочья разорвёт меня их мать.

Чаща, в которой засела медвежья семья, была очень близко от меня, временами я видел медведицу между, ветками. Но стрелять не стал. Не мог я тогда стрелять не наверняка.

Так и остались они там. И дрозд мой с ними остался. А я ушёл.

Наперегонки со смертью

В тот же день, часа через полтора, мне встретился ещё один кусок мяса в виде птицы. Это был глухарь. Он линял, не мог взлететь и бежал по земле. Сгоряча, обрадовавшись удаче, я выстрелил в качающуюся над травой голову убегающей птицы, не перезарядив ружья дробью. Пуля, припасённая для медведицы, в глухаря не попала. Моя надежда поесть исчезла в лесной траве.

После этого я уже ни разу не встречал дичи. Я ел тонкие кисловатые листочки лиственницы, жевал какую-то, похожую на пырей, траву, сосал свой кожаный ремень — и это была вся моя пища.

Но я продолжал идти. Во что бы то ни стало я должен был дойти до юрт. (Кто вперёд: я или смерть).

С каждым днём, с каждым часом убывали мои силы. Я ослабевал всё больше и больше. Ноги казались ватными — они подгибались и не хотели слушаться. Я мог преодолевать лишь несколько километров за сутки. Болота и речки стали для меня непреодолимыми препятствиями. Приходилось их обходить. Случалось, набредёшь на болото, повернёшь вдоль края, чтобы обойти, идёшь, идёшь, а край ещё загибается назад. Кружишься целый день, а вечером вновь подойдёшь к тому месту, откуда ушёл утром.

Где-нибудь в буреломе зацепится нога за дерево, упадёшь — и лежишь целый час: силы подняться нет.

Не помню, на седьмые или на восьмые сутки голодного путешествия по лесу наткнулся я на сумех — амбар с припасами, установленный на высоких столбах. Строят их местные охотники, оставляя в них на всякий случай продукты и разные припасы. Недобрый случай какой или охота приведёт манси к этому месту — он знает: есть у него в сумехе на чёрный день мука или сухари, соль и сушёное мясо.