Безмятежные годы (сборник) - Новицкая Вера Сергеевна - Страница 70

– А почему же это секрет?

– Да, видишь ли, мама почему-то не особенно хотела этого, ну, так мы решили пока молчать. А помнишь, я говорила тебе про «Дорогой поцелуй», который ставить собирались. Еще я так обиделась, что мне горничную «дать» хотели. Оказывается он себе на уме был: с горничной ему, видишь ли, по пьесе целоваться приходилось. Каков? Скажите, пожалуйста, а каким казался тихоней. Вот уж, поистине, в тихом омуте чертенята водятся.

– Да, подобной прыти и я никак не ожидала от Петра Николаевича, – подтверждаю я.

– Ну, а ты как? Что у тебя слышно? – спрашивает Люба.

Но я отделываюсь общими фразами. Ни за что, ни за что не была бы я способна на то, что сейчас сделала Люба: так подробно, просто повторить каждое слово Петра Николаевича, все то, что чувствовала сама она. Мне было бы жалко, жутко даже; казалось бы, что со всяким слетающим с моего языка, громко выговоренным словом, там, в душе, что-то как бы стирается, тускнеет, отлетает, точно меньше остается милого, дорогого, неприкосновенного, моего собственного, только моего…

Глава VII Визит к старушкам. – Грустное открытие

В этом году учение в гимназии не мучение, как нелюбезно принято отзываться о сем занятии, а одно сплошное удовольствие. Зубристики никакой, так как ее главнейшая достойная представительница – география, с ее бесчисленными речонками, городами и городишками, губерниями и великими герцогствами – уже в прошлом году безвозвратно сбыта с рук долой. Вместо нее два новых предмета – гигиена и педагогика. Первая – ни то ни се, но вторую я очень люблю. Впрочем, не это главное, самое же интересное – русская литература. С древними и полудревними периодами мы справились в прошлом году, теперь приступаем к милому Пушкину, с его дивной «Полтавой», «Борисом Годуновым» и тысячью прочих прелестей.

Как Дмитрий Николаевич ясно, интересно рассказывает! Какой у него язык гладкий, красивый, чуть не художественный! Пушкина он, видно, сам очень любит и увлекается, читая вслух какие-нибудь отрывки. Я жалею, что у меня только два уха и я не могу еще сильней впитывать всего, что приходится слышать. Но ученицы наши удивляют меня: насколько они не в меру восторженно, до нелепости, относились ко всякому звуку, вылетавшему из уст Дмитрия Николаевича в прошлом году, настолько, конечно сравнительно, мало восторженны они в этом году. Я объясняю это тем, что их обожание к нему за лето повыветрилось, у каждой завелся свой новенький божок, мысли их витают еще там, вокруг них, прежний же кумир повержен во прах. Временно или нет – пока не знаю.

Конечно, я подразумеваю не всех; некоторые его приверженицы остались верны ему. Таких, как Вера, я вовсе не касаюсь – там нечто особенное. Но меня поразила Штоф: вот кто, видимо, крепко, по-настоящему, любит Светлова, ее чувство не ослабело за лето, наоборот.

– Ты не поверишь, Муся, как я рада, что мы снова в гимназии, я просто соскучилась по ней, и потом мне так не хватало Дмитрия Николаевича… На душе сделалось тоскливо, я дождаться не могла возвращения в город и начала занятий. Представить себе даже не могу, что будет со мной по окончании гимназии, когда больше незачем будет приходить сюда.

Бедненький Полуштофик! Вот горе, которому никак не поможешь. А «Он» (с большой буквы), верно, и не подозревает о том, как бьется для него это сердечко; если даже догадывается – что ему? Разве его это трогает, интересует? Ах, да, недавно я имела счастье удивить Его Олимпийское Высочество.

Приходит Светлов в класс.

– Вот, господа, прежде чем приступить к разбору поэмы «Полтава», я бы желал ознакомить вас с этим произведением. Очевидно, некоторые уже читали его, но все же и им необходимо детально освежить его в памяти, остальным же внимательно прослушать. Покорно попросил бы госпожу дежурную быть настолько любезной получить этот том из нашей библиотеки.

Роль дежурной ученицы берет на себя Клеопатра Михайловна, спускается вниз, но сейчас же возвращается с пустыми руками.

– Дмитрий Николаевич, в эту минуту нельзя получить книги, так как Андрей Карлович вместе с Александрой Константиновной составляют спешную ведомость, и я не могу их беспокоить ради ключей.

– Очень прискорбно, придется отложить до другого раза, – говорит он.

Но Шурке Тишаловой всегда и до всего есть дело.

– Дмитрий Николаевич, Старобельская «Полтаву» наизусть знает, она может нам прочитать.

Светлов с удивлением смотрит на меня.

– Вы, госпожа Старобельская, в самом деле всю поэму знаете наизусть?

– Да, знаю.

– Ну, это немногим удается. В таком случае, будьте так любезны, замените нам отсутствующую книгу. Сядьте, пожалуйста, вот тут, лицом к классу, чтобы все могли вас слышать, и, будьте добры, начнем.

Делать нечего, усаживаюсь. Неловко! Все так смотрят! По книге читать гораздо легче, а так – ни рук, ни ног, ни глаз некуда девать. Наконец, глаза пристроены на «кафедральную» чернильницу, руки крепко ухватились друг за дружку, ноги зацеплены за ножки стула – можно начинать. Да, но с чего?

– Дмитрий Николаевич, и посвящение прочитать? – осведомляюсь я.

– Пожалуйста, – улыбается он. – А вы и его знаете?

– Конечно, это так красиво, так мелодично.

Я начинаю:

Тебе… но голос музы томной

Коснется ль уха твоего?

Поймешь ли ты душою скромной

Стремленье сердца моего?

С первых же строк эта чудесная вещь захватывает меня, я забываю про неловкость и добросовестно, как исправный граммофон, выкладываю все, своевременно в меня напетое, говорю, говорю до бесконечности или, вернее, вплоть до звонка. Светлов, кажется, доволен или просто удивлен.

– Скажите, пожалуйста, – любопытствует он, – сколько времени вы учили эту поэму?

– Да я ее вовсе не учила.

– Как не учили?

– Нет. Просто она мне очень нравилась, я много-много раз читала, ну, и, конечно, запомнила.

– Только это совсем не для всякого «конечно», – улыбается он. – Значит, например, небольшое стихотворение вам достаточно прочитать один раз, и вы сейчас же повторите?

– Нет, у меня какая-то странная голова: в ту минуту я не повторю, но через день, даже через несколько часов, если маленькое, – да. Сперва начинают вертеться в памяти отдельные слова, потом фразы и, наконец, все. Я точно мотив подбираю – подберу, тогда запомню и никогда уж не забуду.

– Совершенно своеобразный склад памяти, я еще с таким не встречался, – и, по обыкновению, элегантно раскланявшись, он отбывает из класса.

У Таньки Грачевой от зависти, кажется, начинаются судороги, но, Бог милостив, черты ее милого личика возвращаются в первобытное состояние, и все ограничивается презрительным:

– Подумаешь, избранная натура! Вот кривлянье! Смотреть отвратительно!

И не смотрела бы, чего, кажется, проще?

Остальные все удивлены, охают и ахают. Вот не предполагала, что этим можно мир удивить! Неужели сам Дмитрий Николаевич «Полтавы» наизусть не знает?..

Домой прихожу в самом лучшем настроении. После обеда просматриваю уроки, которых на завтра совсем мало, захлопываю учебник и тянусь за посторонней книгой, которой столько раз еще в прошлом году добивалась и вот теперь, только на днях, получила. Замечательно интересно, просто, тепло, задушевно, одним словом, как я люблю. Теперь на диванчик, в уголок, ноги поджать, руку на спинку, щеку на руку, и тогда так читается! Но входит мамочка.

– Муся, хочешь прокатиться немножко? Проведаем наших старушек, узнаем, благополучно ли они с дачи возвратились, что поделывают.

Хочу ли? – вот вопрос! Чтобы я да не хотела прокатиться вообще, а туда в частности? Впрочем, хитренькая, всевидящая и всезнающая мамочка, конечно, прекрасно знает это. Через пять минут мы на улице. Погода свежая, веселая, яркая. Осень в этом году во что бы то ни стало хочет оставить о себе хорошее впечатление. Все улыбается – и она улыбается, не обращая внимания на угрюмые тучи, которые, нет-нет и угрожающе затянут голубое небо. Но она не смущается: дунет раз-другой, и побегут, хмурясь, напуганные облака, и опять себе, как ни в чем не бывало, смеется она.