Безмятежные годы (сборник) - Новицкая Вера Сергеевна - Страница 51

– Блюдо богов, – воскликнул Володя. – Я убежден, что на Олимпе каждый день подавали ветчину. По крайней мере, если бы я был Аполлоном, то отдал бы соответствующее распоряжение парнасскому метрдотелю.

– Ишь, чего захотел! Только Аполлоном быть! – подхватываю я. – Довольно с тебя и Марса, кстати, оно тебе и по чину больше подходит.

– Да, a propos [111] , насчет чина, – вмешивается в разговор мадам Снежина. – Вчера, когда наша кухарка Маланья носила Мусе Любину записочку, возвращается она потом и спрашивает меня: «Что это, барыня, Мусенькиного папашу в военные генералы произвели, что у них нонича двое денщиков завелось: один на кухне блыкается, а другой, видать, при столе, в комнатах»… Это она вас, Володя и Николай Александрович, за денщиков приняла.

Один из солдатиков моментально вскочил на ноги:

– Что ж, коли ежели, ваше сковородне, изволите приказать, мы могём вам и с салфетом под мышкой услужить.

Через минуту салфетка лихо торчала под Володиной рукой, и он, вытянувшись в струнку перед Любой, рявкнул:

– Здравия желаю! Что прикажете подать, водки или чаю?

– Ни того, ни другого. Пожалуйста, передайте мне ветчину.

Володька ловко обнес всех присутствующих и остановился

около бонны:

– Fraulein, bitte essen sie Schweinerei! [112]

– Danke, mein Herr, ich lass es fur die Gaste! [113] – удачно отпарировала та.

– Тем лучше! Теперь, по крайней мере, и солдатик попитается этим самым «свинством» после трудов праведных, – и, с комфортом усевшись, он принялся уплетать за обе щеки.

– Вот кабы его превосходительство, наш Ананас Ананасович, кормил бы бедных юнкеришек хоть раз в недельку таким «свинством»! Так ведь нет – всякое иное-прочее им дают. Сам-то, верно, частенько вкушает: у них в кухне целый день варят и парят, пекут и жарят. Выйдут это они на прогулку со своей благовонной супругой, кругленькие, упитанные, надушенные; моментально наступает благорастворение воздухов, но – горе нам! – у бедных юнкарей изобилия плодов земных не замечается…

– Что, плохо кормят? – осведомился у Володи сам Снежин.

– Богомерзко! Отвратно!

– А у вас? – обращается он к Коле.

– Да как когда. Иногда ешь себе и судьбу прославляешь, но, когда нам возвещают пышное название «бифштекс», мы впадаем в мрачное отчаяние и посылаем барабанщика за чайной колбасой. Внешний вид и размер этого блюда вполне приличны, может быть, оно даже недурным оказалось бы и на вкус, но, чтобы проверить его вкусовое ощущение, у нас недостаточно внимательно относятся к сервировке. Дело в том, что, дабы одолеть этот так называемый бифштекс, необходима еще пара добавочных запасных челюстей, так как одни свои оказываются бессильными. Конечно, в ресторане это легче, там не все сразу обедают, можно чередоваться, а тут запастись на 250 человек… гм… конечно, разорительно…

Кругом, понятно, хохот.

– А вы бы так сделали, как мы, – предлагает Саша. – Нас тоже иногда прелестями к завтраку угощают. А на гимнастике как напрыгаешься да еще иногда и нашлепаешься, есть хочется!.. Адски, прямо животики подводит, только слюнки глотаешь. В столовую идешь и уже на ходу заранее облизываешься. А тут вдруг преподносят тебе котлетину, да с таким ароматом, что ни за что не проглотишь. Положение, понимаете ли, – бамбуковое! Хлеба за обе щеки напихаешь, в карманы тоже, да что хлеб один? Озлились кадеты и решили эконому-то этому самому в следующий раз «бенефисец» устроить. Долго ждать не пришлось: через несколько дней опять милые котлетки с очаровательным картофельным пюре. Пошушукались, пошушукались, и пошло из первой роты секретное предписание по всему корпусу: каждому свою порцию всю без остатка с тарелок забрать. Ну, что же, котлеты между двумя ломтями прямо в карман сунули, а пюре, кто имел бумажку, так в фунтик положил, а кто нет – в сморкательный платок. Встав из-за стола, сейчас же, благо в это время эконом на кухне торчит и никогда у себя дома не бывает, откомандировали чуть не целый взвод самых ловкачей. Сапоги поснимали, чтобы в другом конце квартиры прислуга чего не услышала, да и проскользнули в коридорчик, который ведет прямехонько в его кабинет. Дверь из него в столовую на ключ заперли, чтобы никто оттуда не вломился. Принесли котлеты да весь пол и вымостили: четыре котлетки, в середине кучка пюре, опять четыре котлетки, в середине кучка пюре – право, даже красиво вышло, в узор, точно паркет в две тени. Зато аромат!.. О-ох! Пока одни укладывали, другие вывеску малевали, которую сейчас же и водрузили над дверью:

АУКЦИОН

значительно подержанных котлет.

Осматривать разрешается ежедневно, пока не задохнешься.

Вся чистая выручка поступит в пользу благодетеляКадетского рода В. Т. Серова.

– Вот, понимаете ли, после обеда, когда эконом наш к себе уходит, – а уже темно, – несколько из нас и юркни за ним следом. Уже в коридоре, слышим, он нюхает, носом шмыгает. Открыл дверь и еще пуще занюхал. Смешно нам – адски! Переступил порог и поскользнулся – в котлету въехал, еще ступил, – слышим, чертыхается. Умора!

– Дверь в столовую откройте! – кричит прислуге.

– Никак невозможно, Василь Тимофеич, потому вы изнутри дверь замкнули.

– И не думал замыкать! – несется разъяренный возглас.

На его счастье, спички в кармане нашлись. Чиркнул – смотрит: котлета, котлета, котлета, котлета, кучка. Котлета, котлета, котлета, котлета, кучка… Адски злился. Мы думали, лопнет.– Висельники! Арестанты! – неслось в наш адрес.

– Пока до дверей дошел и ключ повернул, верно, штучек шестьдесят-семьдесят котлет растиснул, такие тутти-фрутти на полу получились!.. А жаловаться не пошел: сказать, что котлетную мостовую кадеты устроили? «А почему?» – спросят. Ведь не один, не пять, не десять, все триста шестьдесят. Да, уж, поистине в бамбуковое положение влетел.

Ай да кадеты! Надо ж выдумать! Хотя, правда, можно озлиться, ведь несчастным мальчишкам есть хочется.

Напитавшись, согревшись и отдохнув, затеяли всякие игры. Не обошлось, конечно, и без фантов. На долю Коли Ливинского выпало продекламировать что-нибудь, и он нас положительно уложил от смеха.– Басня «Осел и Соловей», сказанная немцем, – начал он:

Придет озель з большие уши

И так он скашет золовей:

Я сам шиляет вас послюшай,

Как ви спевает на полей.

И золовей, стидливый птичка,

Закриль гляза и натшиналь,

А Herr озель, с своя привитшка

Повесил уши и слюшаль.

Другой инструмент так не мошно

Играет лютше золовей:

Как он свистает осторошно,

Што просто мильо для ушей.

Вот золовей скончаль свой песни

И низко кланяет озлю,

Aber озель, дурак известии,

Так ответшает золовью:

«Ви, господин, спевает мильо,

Вас мошно слюшай без тоска,

Aber гораздо б лютше билио

Вам поушиться в петушка»…

Всем ужасно понравилось. Декламировал он с необыкновенным выражением и точь-в-точь как немец. Откуда он эту штучку откопал? Сначала уверял, что не помнит, потом, наконец, признался, что сам переделал. Может, врет? Но если правда, то молодчина. Нет, он вообще славный, и мне очень нравится.

После Коли очередь была за Петром Николаевичем; ему выпало быть исповедником. Вот все мы один за другим ходили к нему в кабинет грехи свои трясти. Пошла и Люба. Долго он ее там что-то исповедовал, наконец, видим, выходит она, совсем расстроенная, смущенная, на глазах слезы, и садится в сторонку на стул.

– Что случилось? – спрашиваю я.

– Боже мой, Боже, мне так, так жаль его, бедненького! – дрожащим голосом говорит она.

– Да в чем дело? – добиваюсь я.

– Потом, другой раз подробно расскажу, теперь не могу, да вот и он идет.Действительно, появляется Петр Николаевич, лицо бледное, жалкое, видно, что ему очень тяжело. Вот тебе и раз. Таким образом, этот веселый, даже сумасшедший день завершился таким грустным впечатлением. Бедный Петр Николаевич!.. Но, однако, как мне его ни жаль, но спать хочу!.. Скорей бай-бай, тем более, что сколько я ни сиди, ведь ему-то, бедняжке, от этого не легче. Еще момент и захраплю над дневником.