Безмятежные годы (сборник) - Новицкая Вера Сергеевна - Страница 41

Скоро мы с Марусей извлекли массу выгод из своего соседства: чего она недослышит, я ей всегда расскажу, так как ее милая сестрица находит это для себя слишком скучным. А чего я не дорисую или не дочерчу – грешным делом, это впрямь случается, – она мне намалюет.

Вот сегодня, например, урок рисования. Мои художественные способности давно определились и всем известны, симпатия моя к этому предмету тоже. Прежде скука этих часов искупалась и оживлялась присутствием милой Юлии Григорьевны и желанием – увы! тщетным – угодить ей. Теперь же созерцание Ивана Петровича Петухова, нашего рисовальщика, ничуть не вдохновляет меня, и рисунки мои были бы на точке замерзания, если бы не Маруся Лахтина.

Клеопатра сегодня, как и всегда на рисовании, отсутствует. Новый швейцар принес в класс только орнаменты, и Иван Петрович послал его за проволочными телами, которые все еще рисуем мы, талантом обделенные. Слава Богу, он где-то застрял! Петухов поправляет рисунок на пятой скамейке, а Лахтина добросовестно разрисовывает все недостающее в моей тетрадке.

Я перелистываю Галахова, просматриваю заданные для повторения былины; вдруг у меня мелькает блестящая мысль, я хватаю кусочек бумаги и начинаю царапать:

БЫЛИНА О ВИТЯЗЯХ ПРЕМУДРЫХ, СИНЯВКАХ НЕПОРОЧНЫХ И ДЕВИЦАХ КОРИЧНЕВЫХ

Заскрипели задвижки железные,

Распахнулися двери стеклянные,

И красавицы-девицы юные

В них волною ворвалися шумною.

По ступенькам спешат-поспешаются,

Выше-выше все в стены премудрые,

На ходу распахнув шубки теплые,

Потрясая в руках сумки черные.

Им навстречу грядут девы синие,

Их ведут за столы неширокие,

На скамьи их сажают кленовые,

Против досок черненых громоздких.

Вот являются витязи мудрые

Просвещать сих девиц, знаний алчущих:

Говорят им про царства далекие,

Про леса, города тридесятные,

И про физику, штуку прехитрую,

И про алгебру, вещь непонятную.

И бинокли трубой Галилеевой

Именуют, ничуть не сумняшася;

Землю нашу, кормилицу-матушку,

Дерзновенно «планетой» прикликали,

Воздух чистый, нам Богом дарованный,

Тот прозвали «химической смесию».

И девицы сидят – просвещаются,

И не год, и не два – семь-то годиков,

По двенадцати в каждом-то месяцев,

Поглощают премудрость великую,

Постигают науку мудреную.

Богатырки ж, девицы синявые,

Обучают манерам изысканным,

Наказуют им строго-пренастрого:

«В вострый носик совать пальцы белые,

Рукавом утирать губы алые,

Громко с Богом душою беседовать

Иль подружкам чихать в очи ясные,

Не пригоже, мол, юным боярышням».

………………….

Знай растут, умудряются девицы,

Уж постигли науку всю, красные.

И снабдили девиц всех усерднейших

Золотыми медалями литыми,

А ленивейших просто бумажками,

На которых, как есть, все расписано,

Сколько, где и когда обучалася.

………………………….

Распахнулись вновь двери стеклянные,

И красавицы-девицы юные

Через них вышли в море житейское,

С головами, премудростью полными,

С сердцем чистым, хрустальным, как зеркало.

Слава матушке нашей гимназии!

Слава витязям, мудрым учителям!

Непорочным синявушкам слава

И девицам-красавицам слава!

Едва написала я приблизительно четвертушку, слышу неудержимый хохот. Поднимаю глаза: в двери протискивается наш новый швейцар с «проволочным телом». Более точно выполнить поручение трудно: в руках у него проволочный манекен, на который примеряют при шитье платья. Он, бедный, долго тщетно искал «тела», пока не вспомнил, что у начальницы в прихожей видел подобную штуку. Это прелесть! Хохотали мы, как сумасшедшие; после этого настроение мое вообще, а писательское в частности еще улучшилось, и намахала я вышеприведенное произведение.

Первым долгом показала Любе, та в восторге. Теперь надо Пыльневой, это самый наш тонкий знаток и гастроном, если можно так выразиться, по части «штучек». За дальностью расстояния пришлось прибегнуть к беспроволочному телеграфу. Мигом доставили.

Смотрю, Пыльнева хохочет-заливается, потом берет перо и размашисто что-то пишет. Оказывается, нацарапано: «Главным цензором ученого комитета при Х-ной женской гимназии признано заслуживающим особого внимания при составлении учительских и класснодамских библиотек и читален. Рекомендовано, как наглядное пособие для инспекторов, директоров и прочего недоучившегося юношества».После урока листочек этот пошел из рук в руки и произвел надлежащий эффект. Даже Смирнова улыбнулась своей грустной улыбкой. Конечно, госпожа Грачева и К° были оскорблены вульгарностью и пошлостью такой подпольной литературы.

Глава IX У подножия кумира. – В физическом кабинете

Слава Богу, наконец-то настоящая зима настала, а то все шлепала с неба какая-то гадость, и до сих пор каток не мог установиться. Теперь чудесно подморозило, позанесло все снежком. Петербург сразу чистенький, приветливый такой стал. Вчера мы и каток обновили, целой компанией ходили. У Снежиных нынче молодежь завелась. Приехал Любин какой-то десятиюродный брат, одним словом, двадцатая вода на киселе. Он в военном училище, но в праздники и под праздники ходит к ним в отпуск; обыкновенно приводит еще с собой двух товарищей: Бориса Петровича и Василия Васильевича, тоже юнкеров. А главного-то и не сказала: самого его зовут Петром Николаевичем. Он очень симпатичный, довольно красивый и неглупый. Товарищи его ни то ни се, ни рыба ни мясо, юнкера как юнкера.

В общем, время мы проводим превесело, главным образом по субботам, хотя часто и по воскресеньям; идем всей компанией на каток, носимся там, как ураганы, приходим к чаю веселые, голодные и дурачимся, как угорелые; болтаем всякий вздор, и в конце концов, обыкновенно мадам Снежина сядет за пианино, а мы начинаем изощряться: ко всем танцам новые фигуры выдумывать; красиво, даже очень, иногда выходит.

Саша в этом отношении молодчина. Вообще, он очень остроумный, всегда что-нибудь забавное придумает. Все же я по-прежнему симпатии к нему не питаю, он же, тоже по-прежнему, питает ее ко мне. Впрочем, он неразборчив, и все решительно их знакомые барышни и полубарышни хоть кратковременно, но заставляли биться его сердце.

С нетерпением жду Рождества: писал дядя Коля, что они с Володей собираются приехать, уж Володя-то во всяком случае. Вот когда действительно повеселимся: ведь мой братишка в этом отношении единственный в своем роде. Сообщила Любе эту приятную новость, Она тоже очень обрадовалась.

Сегодня у нас опять потеха вышла. Пошли в самый низ, в физический кабинет. Николая Константиновича еще нет, Клепка с другой классной дамой тары-бары разводит около дамской комнаты. Вдруг Полуштофик летит, глазенки блестят, вся розовая, кудряшки растрепались.

– Господа, господа, в первом «А» Дмитрий Николаевич «Ревизора» читает. Идемте слушать!

– Правда? Не врешь? Идем! – раздается со всех концов.

– Только тише, ради Бога, тише, а то все пропало, – молит Штоф. – Идем на цыпочках, и нагнитесь, чтобы ниже стекла быть.

Тишалова, Женя Лахтина, Ермолаева, Штоф и Грачева, крадучись, движутся во главе процессии, за ними почти весь класс; конечно, плетусь и я, но именно плетусь. У двери первого «А» начинается давка и сумятица, – каждая хочет быть у замочной скважины, чтобы не только слышать, но и видеть.

– Бессовестная, ты всегда всюду первая влезешь, – корит Грачева своего непримиримого врага, Тишалову, примостившуюся у скважины справа. Центральную позицию занял Полуштофик, организатор экспедиции; налево приткнулась толстушка Ермолаева.

– Ах, извините, ваше сиятельство! – огрызается Шурка. – Только приказать извольте, мигом и сама разгонюсь и других разгоню.

Но Грачева избрала наступательный образ действий: правым локтем она упирается в Штоф, левый вонзается в бок Ермолаевой. Та, не выдержав неожиданного напора, прижимает ручку двери, которая распахивается, и весь правый фланг, на который в свою очередь навалились задние ряды, летит носом прямо к подножию своего кумира, пораженного странностью и неожиданностью явления. Прямо у кафедры распласталась Штоф, непосредственно за ней и на нее всей своей увесистой тяжестью налегла Ермолаева, остальные три (Грачева, Лахтина и Бек) – кто на четвереньках, кто на одном колене. Неистовый хохот раздается в первом «А». Мы все, как горошины, рассыпаемся и летим стрелой обратно в физический кабинет. В это время наш злополучный передовой отряд, сконфуженный до слез, растрепанный и испуганный, постыдно ретируется. Они убиты горем: так осрамиться перед «ним»! Что подумает «он»!!!