Лабух - Молокин Алексей Валентинович - Страница 23

— Прошу к столу, — провозгласил он. — Любую передышку следует использовать с пользой для тела и души. Только вот стаканов нет. Придется из горла. Вы как из горла, ребята?

Подполковник, как старший по команде, осторожно понюхал напиток и удивленно задрал обгорелые брови.

— Арак! — удивленно воскликнул он. — Гадость вообще-то порядочная. Мы в этой пальмовой водке в свое время чуть ли не портянки стирали. Любые пятна растворяет почище ацетона. Но пить можно. Ну, за крепкую броню и быстрые танки!

Где подполковник Буслаев имел счастье стирать портянки в пальмовой водке, так и осталось неизвестным, потому что офицер коротко выдохнул в сторону и припал к бутыли.

За командиром к бутыли приложились остальные члены экипажа.

— Шпроты, — нежно сказал башнер Саша, с умилением рассматривая аккуратную золотистую рыбку на бутерброде. — Их еще называют анчоусами. Помнится, пошли мы в одну тратторию и заказали эти самые анчоусы. А нам приносят шпроты, мы тогда еще удивились...

«Непростые они, однако, ребята, эти ветераны, — подумал Лабух. — Где их только ни носило, пока не занесло в наши края. А я вот нигде, кроме города, и не был».

Выпив, ветераны разговорились. Подполковник Буслаев достал из потертого бумажника фотографии жены и дочки и, показывая их Лабуху, говорил, уверяя себя, что так оно все и случится:

— Вот кончится командировка, вернусь домой, а дочка-то, наверное, уже замужем. Только бы мужика нашла хорошего, лучше всего — офицера. А то гражданские, ты уж, артист, извини, все какие-то несерьезные. Нет в них армейской основательности и любви к порядку. А если еще не вышла, так вон пусть за Анзора выходит. Он у нас пока холостой.

Холостой Анзор, похожий на колючего жука, деликатно взял шпротину черной клешней и мечтательно улыбнулся.

Лабух поинтересовался, где проживают семьи ветеранов, но ответа на свой вопрос так и не получил. Когда речь заходила о доме, офицеры начинали путаться и перебивать друг друга. Единственное, в чем они сходились, так это то, что их близкие находятся где-то далеко на материке, или, как они говорили, «на Большой Земле». А сами они здесь, на Полигоне, пребывают в затянувшейся служебной командировке. Впрочем, здесь совсем неплохо, и кормят хорошо, и народ дружелюбный. Некоторые ветераны, в основном, те, кто помоложе, обзавелись даже семьями, благо в невестах недостатка не было. На Старом Танковом работало полным-полно молодых девчонок.

Между тем подозрительная возня в Ржавых Землях прекратилась. Видимо, клятые ветераны, будучи людьми военными, тоже соблюдали некоторый раз и навсегда заведенный порядок. Подполковник посмотрел на часы.

— Ну, артисты, — сказал он, вставая и отряхивая землю с комбинезона, — на сегодня все, отбой. Заморили червячка, покалякали о том да об этом, а теперь пора. Подъем. Пошли обедать по-настоящему. Теперь наша очередь угощать.

Они выбрались на глубокую, прорванную в рыхлом земном теле танковыми гусеницами колею и неторопливо зашагали по обочине. Вскоре показались кирпичные боксы с надстроенной невысокой наблюдательной вышкой. Над вышкой трепетал линялый вымпел, обозначавший, что стрельбы закончились. Из калитки, прорезанной в железных воротах одного из боксов, вышел покурить немолодой мужик в синем, испачканном смазкой комбинезоне.

— Что, опять никак, товарищ подполковник? — спросил он, уже зная, что «опять никак».

— Завтра, Петрович. Я, кажется, его засек. Завтра мы его сделаем, и полетит он у нас каком кверху!

— Ну, дай-то бог, — неопределенно вздохнул Петрович, бросил недокуренную сигарету в бочку с песком и скрылся в глубине бокса, откуда сразу же донесся пронзительный визг «болгарки».

По сторонам колеи потянулись огороды и маленькие, аккуратные, почти игрушечные домики, сколоченные из чего попало, но явно с любовью и тщанием. На скамейке возле одного из домиков сидел сухонький старик и курил. На помятом, порыжевшем от времени пиджаке старика красовался одинокий орден.

— Ну что, — бодро заорал он, углядев танкистов,. — орлы! Туда, стало быть, на танке, «Разя огнем, сверкая блеском стали», стало быть, а оттудова — пердячим паром! Да кто же так воюет! Да ежели бы мы так воевали, вся страна под супостата бы легла!

— Вот и сел бы разок к прицелу, тряхнул бы стариной, — миролюбиво отозвался башнёр Саша, — а то ты только кричать да подначивать горазд. Взял сам бы и попробовал. Я наводчик, а куда мне наводить, если я врага не вижу? Да и скорости наведения не хватает.

— Вот я и говорю, — не унимался старик. — Говно эта вся ваша электроника, на хрена вы ее столько в танк напихали, если от нее никакого толку? Подошли бы на прямой выстрел, и, с короткой остановки, с ручника... — он мечтательно зажмурился, затянулся папиросой и пыхнул, — под башню! Первой болванкой погон заклинили, а потом уж долби его во все дырки! Завтра снова пойдете? — уже деловито продолжил боевой дедуля. — Так попробуйте по-моему! И будет тогда этому гаду полный шибздец! А я свое отпри-целивался. Я сейчас и в бабу не попаду. Боеприпас закончился. Ну ладно, шагайте себе отдыхать.

Дед опустился на свою лавочку, оперся сморщенными крупными ладонями на деревянную палку и словно погас.

— Классный наводчик был, — сказал командир, обращаясь к Лабуху. — Он как-то раз инициалы главнокомандующего на щите болванками выбил. С двух километров, да еще в ходу. На спор. Тот ему часы подарил. Снял с руки и подарил. У нас этот дед заместо системы управления огнем был. Генералы думают, что в танке новый стабилизатор пушки да какой-нибудь процессор навороченный, а там наш дед сидит. Тогда к нам каждый день кто-нибудь из командования приезжал, на стрельбы. Показы новой техники были. А сейчас вот воюем, воюем, и что-то никого из начальства и в помине нет. Что там, за периметром, совсем дела плохи, что ли? Мы хоть сейчас бы в бой, да только приказа нет.

— Да нет снаружи никакой войны, — ответил Лабух. — Никто не воюет, все мирно и спокойно. Люди живут себе и знать не знают, что вы тут каждый день идете в бой. Ходят на работу, по магазинам, женятся — живут, словом! Нет никакой войны. Давно уже.

— Ты мне, артист, баки не забивай, — подполковник грустно улыбнулся. — Как это, нет войны? А у самого в гитару «Каштан» встроен, да и команда твоя вооружена не хуже банды моджахедов. Нет войны, сказанул тоже! Если уж артисты с оружием ходят, то это она самая война и есть!

— Это так... — Лабух замялся, не зная, что возразить этому усталому подполковнику, который, похоже, все-таки бы в чем-то прав. — Это для внутренних разборок. Это не война!

— Все войны — это сначала внутренние разборки, а потом уже — внешние. Но внутренние все равно остаются. Где я только не был, — продолжал подполковник, — всюду была война. А вот настоящего врага так ни разу и не видел. И чужие танки жег, и людей убивал, прости господи. А только все они были не враги. До меня это потом дошло. Враги все время оказывались где-то в стороне, в слепом пятне, и я понял, что из танковой пушки их не возьмешь. У нас в академии курс был «Менталитет вероятного противника». Прыткий такой малый читал, дескать, у противника психика другая, поэтому он и не человек вовсе. А я потом с этими «вероятными противниками» в одном бараке сидел, так вот по жизни вышло. И никакого особого менталитета у них нет. За это я ручаюсь. Люди как люди, жить хотят, баб любят и выпить не дураки. Теперь вот продолжаю выполнять боевые задачи. Я просто больше ничего не умею. Ни я, ни, вот, они... — он кивнул в сторону своего экипажа. — И эти, «вероятные», тоже, наверное. Если, конечно, живы еще.

— Так выбрались бы в Город, сами бы убедились. Вас же здесь никто не держит! — Лабух никак не мог понять этого симпатичного, в общем-то, человека, который уже сколько лет не получает писем от родных, искренне считает, что всюду идет война, и почему-то ни во что не вмешивается.

— Боюсь, в безоружных стрелять придется. Не хочу, настрелялся, — пробурчал в ответ командир. — Мы уж лучше у себя повоюем. Здесь, на Полигоне, у противника по крайней мере оружие есть. И менталитет подходящий.