Тень императора - Молитвин Павел Вячеславович - Страница 27

В груди парня заклокотало от ярости, и он аж зубами заскрежетал. Повернулся к арранту и сипло сообщил:

— Она, видать, из тех выродков, которые только палки боятся, а гладящего их норовят побольнее цапнуть. Я таких встречал. Конченый народ. Они как дерево, у коего все нутро прогнило.

— Потуже заматывай, а узел выше закрепи, — посоветовал Эврих и позвал: — Афарга, поди сюда.

Сидевшая на корточках среди обломков короба и разбитых мисок девушка не шелохнулась, лишь глазами сверкнула злобно, ненавидяще.

— Дай срок, оживет еще. А коль скоро на меня с кинжалом бросилась, значит, начало в ней пробуждаться что-то человечье. Не до конца её, значит, загубили. — Эврих пошевелил пальцами, повел руками, пробуя, ладно ли наложены повязки. — Иди сюда, посмотрим, не надо ли тебя починять.

Видя, что Афарга не собирается трогаться с места, аррант сам подошел к ней. Присел рядом на корточки.

В общем-то он догадывался, что творилось у неё на душе, и даже ожидал чего-то подобного, потому и не застала его Афарга врасплох. Они с Тартунгом постарались, чтобы девчонка почувствовала себя человеком: не загружали работой, купили кое-что из одежды, в том числе ярко-алое сари, на которое заглядывались не только кочевницы, но и жительницы озерного поселка, звонкие браслеты красной меди, несколько пар сандалий. Где-то он не то читал, не то слыхал, что наряды помогают женщине ощущать себя женщиной. И легко представить, каково же было ей, почувствовав себя человеком, вновь увидеть Гитаго, услышать разговоры о её продаже. А что уж она хотела: убить вероломного, как ей представлялось, господина, оказавшегося ничуть не лучше прежних, или же быть убитой, дабы навсегда перестать быть игрушкой в чьих-то руках, не так в конце-то концов важно…

— Послушай, красавица, — промолвил после некоторого молчания Эврих. — Я не люблю рабства и не нуждаюсь в рабах. Мне, если уж на то пошло, и слуги не нужны. И я не колеблясь отпустил бы тебя на все четыре стороны, кабы было тебе куда идти. И кабы не украшал твою шею этот ошейник. Ты и сейчас вольна идти куда вздумаешь, а хочешь, так и осла возьми, я за тобой в погоню не брошусь. Могу и пергамент написать, что возвращаю свободу, и без того принадлежащую тебе по праву рождения…

Сначала из глаз девушки ушла ненависть, потом она прикрыла их ресницами, склонила голову, и Эврих с внезапным раздражением подумал, что до всего этого она и сама могла бы додуматься. Могла бы сообразить, что свобода ей в нынешних обстоятельствах нужна, как глухому дибула. Ибо свобода — штука, безусловно, хорошая, но только ежели знаешь, что с ней делать. А коли птаху с подрезанными крыльями выпустить из клетки, то допрыгает она, чирикая от счастья, лишь до ближайшей кошки или иного любителя птичьего мясца.

— Напиши пергамент, что я свободна! — неожиданно потребовала Афарга, вскидывая на Эвриха вновь зажегшиеся недобрым огнем глаза.

— Позволь, я свяжу эту дурищу, а завтра ты проиграешь её Гитаго! — проскрежетал Тартунг, решительно не способный взять в толк, чего ради аррант цацкается со зловредной и явно слабоумной рабыней.

— Ни в коем случае. Я напишу тебе требуемый документ, и завтра его заверят трое или четверо купцов, — пообещал Эврих. — Но сделать это, по известным тебе причинам, я смогу только после игры с Гитаго. Если же ты мне не веришь — ничто не мешает тебе бежать этой же ночью. Тартунг, верни ей мой кинжал.

— Может, ещё и горло ей подставить? И не подумаю! Если ты заразился от этой… м-м-м… девы дуростью, то я-то ещё в своем уме!

— Верни ей кинжал. Я думаю,, она уяснила, что моя смерть способна только ухудшить её положение. — Эврих поднялся на ноги и протяжно зевнул, чувствуя, как на плечи наваливается отступившая было усталость. — Пойдемте-ка наконец спать. Я уже просто ног под собой не чую.

Идти по заметно опустевшему Торжищу с Афаргой было сплошным мучением. Кочевники и прежде провожали её взглядами — весть о Большой Игре мгновенно разнеслась между шатрами, донельзя, естественно, приукрашенная невероятнейшими подробностями. В то время как Эврих кидал кубик, многие, оказывается, слышали раскаты грома. Зепек уверял, что, едва увидев арранта, услышал голос, крикнувший ему в ухо: «Откажись от игры, несчастный, перед тобой любимец Белгони!» Трактирщик клялся, что у него разом скисли три бочки пива, по словам иных, собаки в тот вечер кричали по-птичьи, а птицы… Одним словом, разговоров хватало.

После того как Афарга появилась на Торжище вымытая, в алом сари, браслетах и прочих накупленных Эврихом побрякушках, на неё стали оглядываться уже по иной причине. Нынешняя же игра арранта в читимач и подписание её вольной шестерыми купцами превратили девчушку-замарашку в чудо-чудное, диво-дивное, поглазеть на которое сбегались со всех сторон.

Причем получалось, что труды Эвриха в качестве врачевателя — это нечто незначительное, о чем не стоило и упоминать. Брошенные им три раза кряду «мешки» тоже оказались мелочью — не видевшие игры поговаривали даже что-то насчет ловкости рук, которая присуща не избранникам Богини счастья, а почитателям Неизъяснимого Мбо Мбелек. Неизмеримо большее впечатление произвело известие о том, что чужеземец сумел обыграть Гитаго в читимач, чего не удавалось пока ни кочевникам, ни озерникам. Выиграть триста дакков — вот это чудо! — но дать после этого вольную рабыне, продав которую можно выручить по меньшей мере ещё столько же серебра?! Это уже слишком! Тут не просто попахивало колдовством, тут воняло чем-то совершенно несообразным и непредставимым! И вид расцветшей на глазах девицы, шествовавшей по Торжищу, гордо вскинув голову и положа тонкие сильные пальцы на рукоять кинжала, лишь подливал масла в огонь. Превратить замухрышку в красавицу — да такого ещё ни одному чародею не удавалось!..

Рассуждать так, по мнению Тартунга, могли только те, кто сам не был рабом и не представлял, как меняет человека чувство обретенной свободы. Нет, в происшедшей в Афарге перемене он как раз ничего удивительного не видел. Так же, впрочем, как и в победе Эвриха над Гитаго. Собственно, даже три выброшенных подряд «мешка» изумили его значительно меньше, чем готовность арранта рисковать своим благополучием ради совершенно незнакомого ему человека, проявленные им терпимость и доверие, результат коих был у него перед глазами.

— Я хотела бы как-то отблагодарить Эвриха, — сказала Афарга, получив из рук арранта обещанный им пергамент. — И приготовить праздничный ужин.

— Изволь, — ответствовал Тартунг, и они отправились за покупками.

Тратиться на всякие разносолы ему не слишком-то хотелось, однако Эврих любил вкусно поесть, кошель с дакками, переданными ему аррантом, отправившимся навещать своих недужных, приятно оттягивал перекинутую через плечо суму, а слух о том, что давеча он убил телохранителя Гитаго, должен был удержать на приличном расстоянии всех местных любителей легкой поживы. Юноша пребывал в самом благодушном расположении духа и был настроен весьма легкомысленно, так что, когда Афарга, мило улыбнувшись ему, попросила его изготовить ей кванге и снабдить отравленными стрелами, не просто удивился, а прямо-таки застыл столбом между шатрами. Услышать такое от девицы, ещё ночью пытавшейся прикончить Эвриха, он, право, не ожидал. И ему потребовалось некоторое время и кое-какие разъяснения, дабы понять, что Афарга вовсе не намерена их покидать. Убивать кого-либо и сводить старые счеты вчерашняя рабыня тоже не собирается, но, предвидя, что у Эвриха ещё могут возникнуть из-за неё неприятности, желала бы встретить их во всеоружии. Иными словами, она заявила, что намерена защищать арранта ценой собственной жизни! Вот вам и доверчивый, прекраснодушный землеописатель! Он же и друзей, и серебро походя прямо из грязи лепит!

До этого момента Тартунга больше всего поражали и привлекали неуемное любопытство Эвриха и способность его удивляться и восхищаться тем, что он называл «малыми и большими чудесами мира». Умение замечать то, мимо чего большинство людей проходило, едва удостаивая взглядом — зачастую недоумевающим или даже пренебрежительным. Теперь же юноша начал понимать: и любопытством, и удивлением Эвриха двигала любовь ко всему окружающему, и прежде всего к людям. Таким разным, странным, непохожим, в которых арранту каким-то образом удавалось отыскать что-то достойное уважения, сочувствия, жалости и любви. Хотя сейчас, оглядываясь назад, Тартунг вынужден был признать, что сделанное им открытие лежало на поверхности, и, если бы не эти Эвриховы качества, чего бы ради стал он разбиваться в лепешку, помогая страждущим? И не тянулись бы к нему люди, не радовались его радостям, да и сам Тартунг давно бы уже удрал, отправился на поиски селения траоре, дабы повидать мать и Узитави…