Спутники Волкодава - Молитвин Павел Вячеславович - Страница 63

— Полагаю, Тайлар на этот раз проследит за исполнением своего приказа и лучше будет мне самому перерезать тебе горло. Не бойся, это легкая смерть, — добавил он, обнажая кинжал.

Ей нравился этот порывистый юноша, столь же искренний, сколь и отважный. Не знавшая до сих пор мужских ласк, она порой ловила себя на том, что представляет, как его губы накрывают ее уста, а руки обнимают ее стан. Наверное, лучшее, что ей остается, это принять смерть от его милосердного кинжала, подумала девушка и запрокинула голову, подставляя горло под удар.

Несколько мгновений, показавшихся ей вечностью, Найлик колебался, а потом, рывком подняв с земли, перебросил через плечо и потащил в конюшню, где мерно жевали свежескошенную траву кони командиров мятежников. Подумав, что Найлик решил все же нарушить клятву и попользоваться ею, прежде чем убить, Ичилимба приготовилась отбиваться и даже успела лягнуть его, сразу вслед за этим с удивлением ощутив, что руки ее свободны от стягивавшего их ремня.

— Бери любого коня и гони во всю прыть. Надеюсь, без седла удержишься, — сухо сказал командир разведчиков, пряча кинжал в ножны.

Ичилимба отрицательно помотала головой. Она вновь ничего не понимала. Он не должен был так поступать, это было глупо! Тайлар не простит ее бегства, особенно после того, как она узнала о планах мятежников напасть на посольство Азерги.

— Нет? Так чего же ты хочешь? Может быть, этого? — спросил Найлик и положил руку на плечо девушки. Она вздрогнула и подалась назад. Уперлась спиной в щелястую стену конюшни и замерла, завороженно глядя, как приближается к ней загорелое лицо юноши.

Его жесткие, обветренные губы сначала лишь коснулись ее губ, потом накрыли их, вобрали, заставляя Ичилимбу закрыть глаза. Этот поцелуй показался ей бесконечно долгим и в то же время ускользающе быстрым. Руки Найлика коснулись ее груди, а губы снова слились с ее губами. Она испугалась охватившей ее вдруг тоски и предчувствия какого-то высшего блаженства. Сознавая, что давно уже ждала и боялась этого мига, девушка закинула голову, открывая горло губам Найлика с таким же точно чувством, с каким подставляла его под удар кинжала. Но времени бояться уже не было, за стенами конюшни ее, скорее всего, ожидали пытки и смерть, а первые любовные прикосновения были так сладостны, что Ичилимба лишь содрогнулась всем телом, когда затрещал ворот рубашки и руки Найлика коснулись обнаженного тела.

Девушка издала тихий стон, понимая, что так или иначе неизбежное случится. Впившийся в плечи медный ошейник напомнил ей, что она всего лишь рабыня, уступающая домогательствам своего господина, но, как это ни странно, мысль эта не возмутила дочь Байшуга, а придала ей смелости, позволила откинуть сковывавший страх. То, что зазорно для знатной дамы, не может опозорить рабыню. Руки ее охватили плечи Найлика, показавшиеся ей удивительно твердыми — выпуклые мышцы так и перекатывались под тонкой тканью рубахи.

Между тем юноша, все больше распаляясь, целовал уши Ичилимбы, покусывал мочки и грудь, его губы скользили по выгибающемуся телу девушки, которой чудилось, что она вот-вот умрет от невыносимо сладостной муки. Рубаха сползла с ее плеч, а его неумолимые руки уже коснулись ягодиц, скользнули по бедрам девушки. Тонкая ткань шаровар оказалась плохой защитой от жгучих прикосновений, и Ичилимба, извиваясь всем телом, сама помогла Найлику освободить ее от остатков одежды. Его руки пробежали по плоскому животу девушки, она задышала быстрее, пытаясь притянуть к себе его лицо, приникнуть губами к его губам и хотя бы так скрыть от него свою наготу, но Найлик, угадав ее намерение, отстранился и рассмеялся, окинув Ичилимбу долгим оценивающим взглядом с головы до ног. Смех этот заставил ее затрепетать, а откровенный взгляд напомнил об ошейнике, о том, что она всего лишь рабыня, исполняющая прихоть хозяина. В следующее мгновение, однако, губы Найлика снова начали странствовать по ее телу, чуткие, умелые руки исторгли из нее всхлипы, стоны и вздохи, от которых даже лошади перестали жевать и укоризненно уставились на любовников огромными карими глазами.

Но что за дело было Ичилимбе до лошадей? Лишившись вместе с остатками одежды остатков стыдливости, она стонала и взвизгивала, уже не пытаясь сдерживаться, и когда руки Найлика приподняли ее за ягодицы, охватила ногами его бедра, помогая ему сломать «заветную печать». Это оказалось больно и непросто, и ей пришлось вцепиться зубами в свои мелкие косички, чтобы рвущиеся из груди крики не привлекли сидящих в харчевне воинов или тех, кого Тайлар послал отыскать ее. Сейчас, впрочем, ни грядущие пытки, ни смерть не страшили Ичилимбу — она готова была принять их после того, как тело ее упьется Найликом. Потом — все что угодно, но эти мгновения Богиня должна подарить ей, и конечно же подарит, если только существует она и люди не выдумали ее себе в утешение…

Ни пытки, ни казнь, ни посланцы Тайлара не ждали ее за воротами конюшни. Хотя Найлик, не желая рисковать и тоже, вероятно, не вполне понимая, как собирается поступить комадар с едва не убившей его дочерью Байшуга, решил на всякий случай воротами не пользоваться. Накинув на Ичилимбу собственный плащ, чтобы хоть как-то скрыть ее наготу, он ударом ноги высадил одну из трухлявых досок в стене конюшни и, отведя девушку в соседний дом, где утоляли голод его разведчики, вернулся в харчевню.

Что сказал Найлик Тайлару, а Тайлар — Найлику, Ичилимба так и не узнала, но путь, проделанный ею в мужском седле, вместе с тремястами отобранными комадаром всадниками, во вторую половину того же дня, запомнится ей, надо думать, на всю жизнь как самая лютая пытка. Новый день дался легче, а последующие ночи вознаградили за все страдания. Жизнь начала на глазах обретать смысл, а мир — краски. Все, правда, выглядело совсем иначе, чем прежде, но это было даже интересно.

Она, дочь Байшуга, комадара северного Саккарема, примкнула к мятежникам, но разве Тайлар тоже не был комадаром? Найлик нарушил клятву, прикоснувшись к ней, но тем самым, вероятно, спас ее от смерти, которую сама же она и накликала на свою голову. Она — знатная дама— стала любовницей и соратником какого-то охотника из приморских болот, но чувствовала себя в его объятиях по меньшей мере равной Богине, и та, верно, не сердилась на нее за подобные мысли и простила Найлику нарушение клятвы, ведь она и сама была в какой-то мере женщиной и, говорят, в древности не чуралась мужчин…

— Дитя, — прошептала Ичилимба, глядя в безмятежное лицо спящей Ниилит. — Она лишь тогда начнет правильно судить о людях, когда научится доверять не словам, и даже не делам, а голосу сердца. Слова слишком приблизительны и призваны скорее скрывать, чем обнажать истинную суть вещей, людей и явлений. Поступки можно толковать по-всякому, но голос сердца безошибочен, особенно если сердце это принадлежит избраннице Богини. Сердце не знает корысти и потому-то его, наверно, так редко слушают, предпочитая внимать голосу разума, голосу рассудка. Но рассудок, подобно судье, редко бывает беспристрастен и неподкупен, вечно он хитрит, вечно пытается сам себя обмануть, выдавая фальшивую монету за полновесный лаур…

Услышав снизу заразительный смех Найлика, Ичилимба усмехнулась собственной зауми и, подхватив лохань с мыльной водой, вышла из комнаты, мысленно пожелав избраннице Богини поменьше спрашивать о Тайларе у других, а получше присмотреться к нему самой и послушать, что скажет собственное сердце.

Ниилит проснулась от того, что Ичилимба нещадно трясла ее за плечо, причем глаза у девицы были совершенно безумные, а из нижней закушенной губы сочилась кровь.

— Кто? Чего? Что случилось?..

— Скорее! Скорее, помоги! Найлик выпил отравленное вино, — всхлипывая, проговорила Ичилимба, стаскивая избранницу Богини с кровати.

Отравленное вино! Воспоминания о кипящем без видимой причины в роге неизвестного зверя вине сделали дальнейшие пояснения ненужными. Мятежники, конечно же, слегка пограбили шатер мага и притащили поставец со старинными винами своим командирам…