Спутники Волкодава - Молитвин Павел Вячеславович - Страница 42

Повисшая в зале тишина красноречивее всяких слов должна была поведать шаду о впечатлении, которое прочитанный им стих произвел на собравшихся. Потом кто-то из дам всхлипнул, кто-то вздохнул, слушатели принялись перешептываться, а Марий Лаур задумчиво пробормотал:

— Смотри-ка, у него, оказывается, все же есть душа! О качестве стиха ничего не скажу, но написан и прочитан он человеком, чье сердце затронуто любовью.

На этот раз Дильбэр повернулась к мужу и несколько мгновений пристально всматривалась в его загорелое, обветренное лицо, столь непохожее на обрюзгшие и размалеванные хари шадских блюдолизов. Потом по изящно очерченным, капризным губам ее скользнула пренебрежительная усмешка, и она спросила:

— Тебе, наверно, интересно знать, что же за девушка тронула сердце Менучера? На чью смерть написал он столь проникновенные стихи? — И, не дожидаясь ответа, продолжала: — Это стихотворение братец мой сочинил примерно два года назад. До тебя, я полагаю, доходили слухи, что достойной невесты он себе пока не нашел, но зато содержит целый гарем наложниц. Так вот одну из них он застал любезничавшей в уединенной беседке с весьма миловидным юношей из своей свиты. Юношу этого с тех пор никто не видел, а наложницу Менучер приказал удавить у себя на глазах.

— Удавить?.. — Марий окаменел, а Дильбэр как ни в чем не бывало закончила:

— Был ли этот юноша любовником шадской наложницы — доподлинно неизвестно. Скорее всего, не был — духу бы не хватило, не великого мужества был воздыхатель, — но Азерги сумел убедить Менучера в обратном и так все обставил, что у братца моего никаких сомнений в измене не осталось.

— Чушь! Ты клевещешь и на брата, и на его советника, — с явным облегчением проговорил Марий после недолгих размышлений. — Ну какое дело Азерги, который, как я слышал, на дев не глядит и никогда не заглядывался, до какой-то наложницы? И зачем было ему толкать Менучера на убийство? Кровь — не вода, просто так ее даже дикие звери не льют.

— Звери не люди, им человечьи подлости не знакомы. Но мыслишь ты верно. Остальные тоже постарались убедить себя, что ничего подобного не было и быть не может. Безопасней всего в шадском дворце, в Мельсине, да и во всем Саккареме жить, делая вид, будто ничего не видишь и не слышишь. Я рада, что ты усвоил это так быстро, — дерзко сообщила Дильбэр.

На скулах Мария вспухли и затвердели желваки, лоб прорезала вертикальная складка. Некоторое время он сидел неподвижно, не то слушая славословия очередного ценителя поэзии непревзойденным стихам шада, не то превозмогая желание свернуть шею надумавшей поиздеваться над ним молодой жене.

— Так зачем нужна была Азерги смерть ни в чем не повинной наложницы? Быть может, она знала какие-нибудь дворцовые тайны? — спросил наконец нардарский конис, не глядя на Дильбэр.

— Нет, она не знала никаких тайн. Сначала я подозревала что-то подобное, но потом до меня дошло, для чего магу нужно было, чтобы братец мой совершил эти и другие, не менее бессмысленные убийства. Все ведь делается на моих глазах: от сестры, да еще такой, как я, зачем что-то скрывать? Азерги приучал Менучера ко вкусу крови. Заставлял поверить, что его окружают изменники и предатели. Одно, два, три тайных убийства, дальше — больше. Сначала рабы, потом слуги, наложницы, а там, глядь, и до саккаремской знати дошло. Тут и заговор подоспел столь своевременно, будто его специально подготовили, дабы проверить, усвоил ли братец мой преподанные уроки. А ведь раньше Менучер совсем другим был…

— Странные вещи ты говоришь. Но здесь обсуждать их не место и не время, — хмуро промолвил Марий. — Тошно мне тут. Пойду на свежий воздух… А ты замолви за меня словечко. Мол, живот прихватило или еще что. Сама придумай, тебе виднее, как этот клоповник успокоить.

Поднявшись с подушек, нардарский конис скорчил страдальческую мину и торопливо вышел из «поэтического чертога».

Медленно двигаясь по анфиладе богато убранных залов, он с недоумением и брезгливостью всматривался в изящные шпалеры, вычурные напольные подсвечники и привезенные из Аррантиады статуи, размещенные в специально выдолбленных стенных нишах. Собранные со всего света богатства неузнаваемо изменили помещения дворца, хорошо памятные Марию по последнему посещению Мельсины.

Он приезжал сюда с отцом одиннадцать… нет, двенадцать лет назад. Тогда еще живы были блистательный Иль Харзак и Аситах, Бизар, Ганглас и многие-многие другие, а шадский дворец убранством своим почти не отличался от скудно обставленного нардарского замка. Иль Харзак, чью душу уж верно святой Лан Лама без проволочек доставил на Праведные небеса, больше заботился о процветании своих подданных, чем о великолепии собственных покоев. После смерти Харзака Саккарем разительно изменился, и кто бы мог подумать, что виной тому было не вторжение завоевателей, не злая воля узурпатора, а бездарное правление его сына! Изменились Мельсина, дворец шада, сам Менучер, и лишь в Дильбэр еще можно было временами признать дочь прежнего правителя Саккарема.

Разумеется, нынешняя шаддаат мало чем напоминала беззаботную десятилетнюю девчонку, слишком занятую своими игрушками, подругами, нянюшками и недавно подаренным белым жеребцом, чтобы обращать внимание на приехавших к отцу гостей из какого-то далекого горного княжества. И все же что-то от прежней самоуверенной, дерзкой и совсем не умеющей лгать девчонки в ней, безусловно, сохранилось. Отправляясь за женой, конис прежде всего заботился о том, чтобы обезопасить свои южные границы и обеспечить в случае вторжения в Нардар халисунцев если не военную поддержку, то хотя бы твердый нейтралитет Саккарема. При этом, однако, он не забывал приглянувшейся ему когда-то девчонки и полагал, что, несмотря на отвратительные слухи о ее распутном образе жизни, доходившие даже до Нардара, Дильбэр едва ли могла столь разительно измениться. Известно ведь: о служанке таверны никто слова худого не скажет, если она спит чуть не с каждым постояльцем, а знатную даму за откровенный взгляд ославят расфуфыренной потаскухой.

Увидев Дильбэр, обменявшись с ней десятком фраз на свадебной церемонии и проведя потом несколько бурных ночей, он вынужден был признать, что ему редко встречались такие страстные и многоопытные женщины и, следовательно, оснований для слухов было более чем достаточно. Открытие это, как ни странно, не особенно расстроило Мария. Будь даже Дильбэр распоследней шлюхой, Нардару нужен был этот брак, а женитьба кониса вовсе не означала, что тот должен спать со своей женой или хотя бы видеть ее вопреки своему желанию. Кроме того сам Марий, будучи многоопытным в любовных делах, умел ценить искусных и страстных женщин и не рассчитывал, что двадцатидвухлетняя невеста его — по саккаремским и нардарским понятиям явный перестарок — окажется девственницей. Ко всему тому — и это хоть как-то скрашивало пребывание в душном, нечистом, невзирая на всю роскошь и благолепие, дворце Менучера — Марий с радостным изумлением обнаружил, что порывистая, открытая ко всему доброму и светлому девчоночья душа все еще живет в распутно-холодноватой Дильбэр. Смелость ее, горячее сердце и независимость мышления в конечном счете понравятся нардарцам, а умение скрывать свои чувства и замечать то, на что другие предпочитают закрывать глаза, помогут заслужить высокий титул Матери Нардара. Что же касается любовных похождений, то он постарается, чтобы у нее не возникала потребность искать мужской ласки на стороне; в остальном же беспокоиться не о чем — дел на ее долю хватит и маяться дурью будет попросту некогда…

Услышав голоса, доносившиеся из-за полуприкрытых дверей, Марий остановился как вкопанный. Он мог бы поклясться светлым ликом Богини, что, когда входил в зал, эти двери, как и все остальные, охраняемые похожими на статуи «золотыми» из дворцовой стражи, были широко распахнуты. Стоявшие за дверями стражники говорили громко, можно даже сказать, слишком громко и намеренно внятно, словно произносили речь, а не шушукались в пустом и гулком зале.

Подойдя к покрытым затейливой резьбой дверям, нардарский конис остановился и не был особенно удивлен, отчетливо услышав то, что, по-видимому, было предназначено именно для его ушей: