Спутники Волкодава - Молитвин Павел Вячеславович - Страница 107

— О Наам! Так эти разбойницы напали на мать с малышом! — пробормотала девушка, до которой только сейчас дошло, что никакой это был не бык. — Так вот почему гаяр не пытался прорваться в долину, стоял насмерть! Это же корова, защищавшая свое чадо!

Услышав мычание, пантера подняла голову, в глазах ее снова вспыхнул охотничий огонь. Узитави издала боевой клич мибу и, закусив губы, скользнула вниз по склону каменной гряды. Забыв об охотничьем законе, запрещавшем вмешиваться в схватки зверей, забыв о грозящей ей опасности, о клыках и когтях пантеры, способной ударом лапы вспороть ей живот или сломать шею, о таящихся, быть может, среди камней харим-даху, она прыгала с валуна на валун, обдирая кожу на ногах и бедрах, съезжала по шершавым склонам утесов, боясь лишь одного — не успеть добраться до пушистого убийцы прежде, чем тот зарежет жалобно мычащего, тянущегося к изуродованному, окровавленному телу матери бычка. И она успела. Не потому, что расстояние, отделявшее ее от поля боя, было незначительным или сама она проявляла чудеса ловкости и проворства, совсем нет. Просто спуск ее был столь шумен, что привлек внимание пантеры, и та, завидев нового противника, перестала обращать внимание на бычка, бестолково тычущегося в бок погибшей на его глазах матери. О, она, разумеется, еще прирежет его: пантеры, как известно, прирожденные убийцы, и то, что туши гаяра хватило бы дюжине хищников, не имеет никакого значения. Но сделает это она после боя, после того как выпустит кишки тощей глупой девчонке, голое тело которой разрисовано чудными красно-белыми узорами.

Узитави не могла знать, что думает о ней пантера, да это ее и не интересовало. Уверившись, что бычку-малолетке ничего пока не грозит, она вновь обрела способность трезво мыслить. И, припомнив советы Уйята — оружейник, покалеченный некогда пепонго, был некогда, по его словам, отличным охотником и часто рассказывал девушке о повадках всевозможных зверей, — остановилась в полусотне шагов от пантеры, предоставляя ей возможность напасть первой. На ощупь вытащила короткую легкую стрелу, наконечник которой был пропитан смертоносным цайаном — рисковать в подобной ситуации она не собиралась и вложила ее в духовую трубку.

Сердце девушки бешено колотилось, в коленях ощущалась предательская слабость, ведь прежде ей не случалось охотиться на дичь крупнее зайца. Но разве она не мибу? Разве она не дочь доблестного Мараквы, одного из тех, кто заставил пепонго оставить ее племя в покое и, убив множество врагов, ушел в мир Наама с песней Последней атаки на устах, как полагается воину и мужчине? Разве она, в конце-то концов, не Супруга Наама?! Будь проклята тварь, убивающая матерей и готовая зарезать беспомощного сироту!

Яростно шипя сквозь стиснутые зубы, Узитави заставила свои сильные ноги врасти в камень, свое храброе сердце биться ровно, свои твердые, способные выжимать влагу из валунов руки не дрожать. Она каменная! Она — скала, и напрасно эта жалкая паршивая пантеришка хлещет себя жирным хвостом по бокам, напрасно скребет своими когтишками землю, ей тут не обломится!

Узитави знала, что не может, не должна промахнуться, пустить вторую стрелу ей не удастся, разить надо с первого раза, и потому тянула до последнего. До того момента, когда тело пантеры взметнулось в воздух. Короткая и легкая, с ладонь величиной, стрела впилась в светлое брюхо хищницы, но остановить ее, конечно, не смогла, и, готовая к этому, девушка успела отпрыгнуть, откатиться, увильнуть из-под пантеры. В падении она выпустила духовую трубку, схватившись за шершавый бок валуна, ухитрилась остановиться и не ссыпаться вниз по склону, на котором царапинами и ушибами ей было бы не отделаться, и, вскочив на ноги, выхватила из деревянных ножен старый и сточенный, но все еще годный в дело нож, вполне способный заменить девчонке ее возраста меч.

Пантера успела прыгнуть еще раз и, несмотря на стремительность Узитави, полоснуть ее лапой по правой груди. Выбитый из руки нож со звоном упал на камни, но необходимости в нем уже не было — цайан достиг сердца хищницы, глаза ее остекленели, и лапы с выпущенными когтями в последнем усилии вытянулись вперед, как будто пытаясь дотянуться до врага, и замерли.

— О Наам! Неужели тебе мало татуировки на моем теле? Разве может шрам от когтей пантеры украсить мою грудь? — слабым голосом пробормотала девушка, пытаясь зажать ладонью льющуюся из глубоких рваных ран кровь. — Странный у тебя вкус, супруг мой! И все же я благодарю тебя за жизнь этого бычка. Прости, что я нарушила закон охоты, но мы с ним сироты и оба слишком одиноки, чтобы я могла отдать его на растерзание этой пушистой красавице…

12

Вслед за другими слугами и рабами Нумия подошла к люку, ведущему в носовой отсек трюма, куда уже спустилось десяток мореходов. Ее не особенно интересовал прятавшийся там человек, но она чувствовала: все, касающееся Вивиланы, каким-то образом связано с Хрисом — и не желала давать своей сопернице ни малейшего преимущества. Достаточно уже того, что она ушла тогда из каюты, — Хрис ничего не сказал ей по этому поводу, не упрекнул, не обругал, но по его взглядам женщина поняла, что он огорчен и ожидал от нее чего-то иного. В самом деле, снятый с нее ошейник означал, что она свободна, но разве истинно свободная женщина покинула бы вот так, по первому знаку соперницы, своего мужчину? Никогда и ни за что! Разве имеет значение в любви, что она — бывшая рабыня, нищая служанка и хромоножка, а эта девчонка — дочь богатого купца? Нет, раз он избрал ее! И все же она вела себя как рабыня, и Хрис в который раз уже проявил удивительную доброту и терпимость, не запретив ей показываться ему на глаза. За прошедшие с того утра дни он стал с ней значительно сдержанней, но, слава Нааму и всем прочим богам Подлунного мира, Вивилана не спит в его каюте и, судя про всему, еще не сумела завладеть сердцем Странника. И если она, Нумия, постарается и вспомнит все, что ей пришлось претерпеть от пепонго и других хозяев, если как следует припомнит, чему ее научили, и использует свой немалый опыт рабыни для удовольствий, то эта высокомерная и наглая девка Хриса не получит…

— Нашли! — крикнул, высунувшись из люка, матрос. — Сейчас вытащим, он, подлец, отбивается!

Мореходам понадобилось довольно много времени, чтобы найти, схватить, связать и доставить на палубу невысокого щуплого человечка средних лет, единственной отличительной чертой которого были коротко подстриженные усики, придававшие лицу его сходство с крысиной мордой. Нумия едва успела подумать, что где-то уже видела этого мужчину, когда выступившая вперед Вивилана удивленно воскликнула:

— Да это же Фрок! Слуга моего отца! Как ты здесь очутился? Что тебе понадобилось в Мономатане? Почему ты скрывался в трюме? — Девушка повернулась к Хрису: — Надо было давно о нем сказать, не пришлось бы бедняге в темноте и одиночестве маяться.

— Дочь Верцела, слуга Верцела, не удивлюсь, если у берегов Монолатаны на моем судне объявится и сам Верцел! — проворчал капитан Бикавель и рявкнул на Фрока: — Что тебе понадобилось в моем трюме, человече?! Отвечай, пока тебя не отправили за борт, на корм тварям морским!

— Верцел поручил мне следить за своей дочерью. Велел глаз с нее не спускать, но так, чтобы она об этом не проведала, — ответил сиплым голосом Фрок. — Вот и пришлось в трюме отсиживаться.

— Отец? Откуда он мог знать? — Вивилана растерянно захлопала глазами. — Неужели Неморена?..

— Ага, голубушка! — радостно пробормотала Нумия. — Не такая ты смелая, как хочешь казаться! Побег из дома с посланным Верцелом слугой больше похож на хитрую попытку женить на себе Хриса, чем на порыв обезумевшей от любви девчонки! И выглядит он совсем не так красиво, как твое первое появление в каюте Хриса!

Оправившаяся от изумления Вивилана, вероятно, продумала о том же, потому что на глаза ее внезапно навернулись слезы, и она гневно крикнула:

— Ты врешь! Этого не может быть! Отец… Ты… Хрис, я не знала!