Монастырь - Вагант Игорь - Страница 81

Хэвейд поднялся с кресла.

– Да. Я уже старик.

Не дожидаясь сигнала от короля, сир Ронан хлопнул в ладоши, и тут же в распахнутых дверях показались четверо солдат, в кольчугах до колен и бармицах; на шее каждого висел стальной горжет с изображением пламенеющего солнца.

* * *

Плыть вниз по течению было легко. Большую часть времени Гвендилена сидела или полулежала на корме, разглядывая берега, а Эдвин с Вульфаром, меняясь, махали единственным веслом. Тэлейт плавно, но быстро несла свои воды к морю Арит, и от гребцов требовалось только удерживать лодку ближе к середине течения.

– Река только миль за двадцать от Лонхенбурга расширяется, – сказал Вульфар, – вот там грести надо будет по-настоящему. В тех краях луга заливные, Тэлейт большая и полноводная, течение неспешное.

Высаживались они на берег только для ночевок, а утром как можно раньше старались продолжить путь. Места здесь были глухие и спокойные; огромные деревья едва не смыкались над руслом своими раскидистыми кронами, пение птиц не давало уснуть. И – ни одного селения на заросших чащей берегах, причем складывалось ощущение, что южный берег Тэлейт более дик, непроходим и безжизнен. Деревья там стояли на оголившихся корнях, подступали к самой воде, черной и маслянистой, а прямо из реки торчали коряги.

– Там – Дубрен, – говорил Вульфар, кивая в ту сторону. – Уж такие ужасы про этот лес рассказывают, что не знаю, верить или нет.

– Расскажи, – просила Гвендилена, и у ее нового знакомого каждый раз находилась очередная страшная история.

– Вон коряги, например, отсюда видать, так то, может, и не коряги вовсе, а неки.

– Кто такие? – спрашивал Эдвин, косясь, и Вульфар удовлетворенно кивал.

– Духи водяные, да не просто духи, а чудища. Нек в любую вещь может превратиться: например, иногда как нос лодки из воды торчит, а иногда – как деревяшка простая. И стоит только приблизиться, как он человека хватает, и в пучину утягивает. Но не днем, а после заката. При солнечном свете неки – мертвяки мертвяками.

– О, я знаю, – сказал Эдвин. – В Срединных горах их матолухами называют. Только они у нас не в деревья обращаются, а обычно, как говорят, в лошадей. Стоит себе, пьет воду тихонько, путников поджидает.

– А еще, сказывают, там живут тальвы – с виду совсем как люди, только высокие. Узнать их очень просто: тальвы белолики и светлокожи, всегда в длинных полупрозрачных одеждах. Их девушки красивы и хрупки, у них сладкие соблазнительные голоса и смех колокольчиком. Они танцуют и играют с заката и до того времени, когда обычно начинают кричать петухи. Говорят, часто танцуют голышом, и не дай боже их увидеть за таким занятием, или, точнее, чтобы они заметили, как за ними наблюдают. Тогда пасти они раскрывают красные и стозубые, такого размера, что собаку проглотить смогут, а руки их удлиняются на десять локтей, и нет возможности от них спастись. Но как только прокукарекает петух, им нельзя больше оставаться на земле. Если же они не успеют спрятаться в свои подземные норы, то после третьего крика петуха превращаются в каменные фигуры на том самом месте, где застало их утро. Дотрагиваться до них нельзя: либо умрешь в мучениях, либо рука отсохнет. Так что ежели услышишь в лесу девичий смех или пение, бежать надо без оглядки.

– А я бы посмотрел, – сказал Эдвин, – интересно же.

Гвендилена легонько его ущипнула.

– Тебе меня мало? – шепнула она. – Смотри, сколько хочешь.

Первой же ночью, когда Вульфар крепко уснул, она утащила Эдвина в лес. Уселась рядышком, тесно прижавшись и заглядывая ему в глаза. Губы ее были полуоткрыты. У Эдвина внутри все дрожало.

– Ты – дочь графа, – пробормотал он, – невеста короля. Ты не должна… и я не могу…

– Кто может мне запретить? Или я не нравлюсь тебе больше?

– Я никого не видел красивее тебя…

Улыбаясь, она спустила платье с плеч.

– О-о… – Эдвин вздохнул, сдавшись.

Гвендилена тихо засмеялась. В мгновение ока она повалила его на ковер из листьев и уселась верхом, расправив юбки в стороны. Сердце Эдвина заколотилось, когда он ощутил жар, исходящий от ее тела. Она чуть помогла себе рукой, застонав от удовольствия.

– Я твоя, – зашептала Гвендилена, ее дыхание прерывалось, – только твоя…

На третий день лес кончился, и Тэлейт потекла среди широких лугов с редкими рощицами. Справа и слева уже виднелись дороги, большие и малые, петляющие между холмов; чем дальше, тем чаще стали попадаться села и деревеньки. Рыбаки, сидя в своих утлых челноках, внимательно, но без особого интереса разглядывали проплывающую мимо лодку.

Эдвин покупал у них рыбу и иногда отправлялся в какое-нибудь селение, если оно находилось недалеко от реки, возвращаясь с целым мешком вкусностей: колбас, пирогов, фруктов и дешевого вина. Последний раз, уже ближе к вечеру, когда они пристали к берегу на ночлег, за припасами пошел Вульфар и прибежал обратно с пустыми руками, но возбужденным лицом.

– Смотрите, – выдохнул он, показывая на восток. Там, за одним из холмов, на фоне темнеющего неба явственно виднелись какие-то огоньки.

– Лонхенбург.

Глава 25

Лонливен

Эдвин с Вульфаром вытащили лодку на берег, спрятали в кустах и забросали ветками, чтобы скрыть от посторонних глаз: на всякий случай, вдруг пригодится.

Они поднялись по крутому склону и остановились, открыв рты.

Лонхенбург их поразил.

Город не походил на дворец из сказки, как Килгерран, а квадратный королевский донжон, высившийся на горе, и вправду казался на вид каким-нибудь пристроем в Анге, но такого скопления народа и бурлящей жизни, словно выплескивавшейся через края огромного котла, путники не видели никогда. Это был не замок, а самый настоящий город, окруженный частоколом из гигантских бревен, в добрых тридцать футов высоты. Стена тянулась вдоль берега Тэлейт и, закругляясь на север, терялась между холмов – понадобился бы, наверное, целый день, чтобы обойти столицу по окружности.

В распахнутые настежь городские ворота, всего в четверти мили от них, вливалась целая человеческая река, и даже до того места, где стояли путники, доносился гомон из криков, блеянья овец и лошадиного ржания.

Красный солнечный диск уже коснулся вершин далекой горной гряды.

– Быстрее, – сказал Вульфар, – а то ворота на ночь закроют.

Они прошли в город одними из последних. Дорога перед Лонхенбургом, несмотря на сухую погоду, представляла собой грязное месиво, разбитое сотнями телег и тысячами копыт; Эдвин пару раз ругнулся, вляпавшись в свежие коровьи лепешки.

– Пошевеливайся! Пошевеливайся! – уставшими за день голосами подгоняли опаздывающих стражники.

Как узнал Вульфар, эти ворота, еще сырые на вид, из непросохшего дуба, с новенькими медными заклепками, назывались Ремесленными, и вполне оправдывали свое название. Среди стремящихся до темноты попасть внутрь города Эдвин не заметил ни одного человека в богатых одеждах: тут были крестьяне с женами и без оных, в грубых холщовых платьях, с котомками за спиной; торговцы-коробейники, даже в толчее не забывавшие нахваливать свои дешевые побрякушки; рабочие с кирками; наемники в пропыленных плащах, некоторые на лошадях; нищие, кто заунывно, а кто довольно бодро просящие на пропитание – так много народа, что Эдвину, Вульфару и Гвендилене поминутно кто-нибудь наступал на ноги или дергал их за рукава.

Пройдя внутрь, путники попали на неровной формы площадь. От нее веером расходилось штук пять улиц – и среди них ни одной приличной. Сама площадь даже не была замощена, покрыта грязью, в которую ноги увязали до щиколоток, и целыми лужами конской и коровьей мочи.

– Ужас, – пробормотала Гвендилена, – даже в Брислене чище.

Она крепко держалась за локоть Эдвина; Вульфар, шедший впереди, не церемонясь, расталкивал толпу, пробивая дорогу к самому тихому на вид проулку между домами. Нырнув туда, они переглянулись и дружно вздохнули. Эдвин принялся обивать с сапог комья грязи. Проулок оказался неглубоким, заваленным старыми ящиками и разбитыми бочками.