Свора - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 13

– Спасибо… – сквозь щемящий в горле слезный ком выдавил Шкандыбаев.

– Тебе спасибо… Работай, дорогой мой товарищ…

Относительно банка Миша не врал, реализация аферы в стенах респектабельного финансового учреждения представлялась ему вполне вероятной: компаньон Анохин подружился с поверенным «Ассаф-банка», зарегистрированного в Центральной Океании, республике Науру, чей филиал, ведший незаконную банковскую деятельность на территории Российской федерации, располагался в помещении отечественного банка «Атлет». Через представительство «Ассаф-банка» регистрировались различного рода оффшорные компании и переводилась за рубеж за тот или иной процент долларовая наличность.

В данного рода деятельности Анохин участвовал в качестве активного посредника, арендовав в «Атлете» офис по соседству с оффшорными деятелями.

Вариант обмена сувенирной купюры на реальные деньги Миша и компания предусматривали под занавес рыбной аферы, завершение которой стремительно приближалось.

Изнемогавшим от нетерпения дилерам было выставлено категорическое условие: все заключенные договоры с учетом незапятнанной репутации «Ставриды корпорейшн» и колоссальными объемами ее закупок подписываются на условиях исключительно стопроцентной предоплаты.

Выбора у дилеров не было…

Впрочем, в дееспособности и добропорядочности «Ставриды», осаждаемой подпрыгивающими от возбуждения оптовиками, никто не сомневался. А основательное здание хладокомбината, с которого ранее без проволочек и в срок отпускалась высококачественная продукция, подогревало воображение торговцев ожидаемыми барышами.

И – хлынули на банковские счета «Ставриды» долгожданные деньги, часть из которых снимал в виде наличности увлеченный бизнесом полуголодный Шкандыбаев, честно принося рубли и доллары в офис к обожаемому шефу Мише, которого, надо отметить, он знал под именем Александра Гринько.

В достоверности этого имени ничуть не сомневался и остальной нанятый на работу в «Ставриду» несчастный контингент бывшей научно-технической и культурно-просветительской интеллигенции, вынужденно переквалифицировавшейся в кладовщиков, уборщиц, секретарей и сторожей.

Рухнувшая советская система, давшая этим людям образование и профессию, похоронила эти дары под своими обломками, и, как жильцы обвалившегося дома, сумевшие в спешке покинуть его незыблемые, казалось бы, стены, они разом оказались растерянными приспособленцами в жестком и неправедном пространстве того мира, где основной ценностью стала нажива, диктующая свои циничные и простенькие законы.

Адаптация к этим законам у всех была разной: кто-то презирал их, кто-то с ними смирялся, а Миша и его партнеры воспринимали новую социально-политическую погоду, как воспринимают после засухи блаженное ненастье земноводные: в мутной мороси и мошка под носом, и сам неприметен, и куда нырнуть имеется… Было бы с чем! А вынырнуть можно и в той же Океании, под пальмами, где предусмотрительный Миша уже завел банковский счетик и где мечталось приобрести со временем симпатичное личное строение со всеми, разумеется, удобствами, включая голубенький, наполненный солнцем бассейн.

Именно в эту благодать хотелось бы воплотить бесконечную рискованную суету с клиентами, разъездами, договорами, накладными, нервотрепкой, конспирацией, страхом, враньем и спекшимися в грязном льду серыми рыбьими тушками…

Впрочем, рыбы на складе уже давно не было. И кладовщик, он же бывший штатный районный скульптор, уволился, поступив на службу по специальности: изготовителем то ли могильных плит, то ли надгробий в соответствующее заведение.

Гримасы судьбы…

Бандитские будни

Финансовый кризис, начавшийся в августе девяносто восьмого года, на личном капитале Геннадия не отразился: прекрасно осведомленный о персональных качествах и богатом криминальном прошлом многих выдающихся банкиров, он предпочитал наличные расчеты и деньги хранил в тайниках, игнорируя сомнительную завлекательность банковских процентов. Мировоззрение финансовых воротил он полностью соотносил со своим собственным, уверенно сознавая: случись в стране очередной кавардак, связанный с изменением политического курса, – банкиров и доверенные им вклады можно будет найти лишь силами военной и политической разведок, за морями и долами… Хотя с банковским счетом все-таки рискнул, открыл таковой, доверился… Будь что будет! Правда, назывался банк «Чейс Манхэттен», а не какой-нибудь «Российский кредит». И полагал Гена, что если этот финансовый монстр – составляющая большой мировой политики – рухнет, то исключительно в случае либо глобального вселенского катаклизма, либо столь же глобальной ядерной войны. И уж тогда коли суждено денежкам гикнуться, туда им и дорога: на том свете иная валюта, и чего там не существует наверняка, так это всякого рода долларов и пунктов их обмена.

Однако сбережения как таковые – категория аморфная, способная удовлетворить разве ленивого рантье, ведущего замкнутое существование, а Геннадию же, человеку общественно активному и возглавляющему определенного рода коллектив, требовались доходы прогрессивные и каждодневные, а с доходами этими в условиях нагрянувшей всеобщей нищеты становилось все туже и туже.

Долларовая лавина, пронесшаяся по стране в начале девяностых, унеслась на Запад, уместившись в сейфах тех банков, что, в отличие от разбойничьих российских, являлись не временными аккумуляторами предназначенной к хищению валюты, а распределительными базами стабильной, бережно пестуемой экономики. И контролировали экономику не жулики, а лица, претендующие на тотальную мировую власть. И не существовало в этих изощренных, холодных умах формулы «украл – убежал», потому что украдено ими было уже практически все, а потому бегать им было не от чего и не от кого.

К ним бегали… В том числе – российские бонзы и капиталы этих бонз.

В перспективе, как и любой жулик, Геннадий вынашивал план проведения обеспеченной старости в курортном местечке развитой державы, однако только после составления определенного капитала. Какого именно, он и сам не ведал, руководствуясь принципом: покуда прет фишка, гони игру…

Вот только с фишкой стало плохо, причем у всех и повсеместно, в том числе и у соседа-конкурента Пемзы, а посему по прибытии с теплой Мадейры в холодные московские джунгли Геннадий получил информацию о возобновлении территориальных претензий со стороны старого бандита, о закрытии многих «закрышенных» компаний, а также о пяти бойцах-дезертирах, решивших попытать счастья в Праге, Берлине и Чикаго. Еще один дезертир поменял группировку: ушел патрульным потрошителем в ГАИ.

Плачевная финансовая ситуация и неурядицы в трудовом коллективе повергли Геннадия в озлобление и расстройство. Одновременно в его сознании утвердилась агрессивная установка на добычу денег любыми путями.

Следуя договоренностям, достигнутым с Константином, сразу же после похорон Грыжи он предъявил материальные претензии вдове Люське, запальчиво принявшейся возражать, что к делам покойного она ни малейшего отношения не имеет и ответственности по его долгам не несет.

– Я-то что?.. – горестным тоном говорил любовнице Геннадий. – Я-то ничего… А вот пацаны… У них ведь понятия твердые: брал из общака – верни…

– Не знаю я общаков ваших! И знать не желаю!

– Вот это ты им и объясни… А они тебе объяснят и про квартиру твою, и про «кадиллак», и про дом загородный… И спросят: откуда все эти прибамбасы взялись? Если не в курсе, расскажут…

– Ты мне не угрожай, скотина!..

– А мне-то чего тебе угрожать? Я-то что? Я ничего… С Костей вон поговори, он к тебе очень даже душевно относится… Вдруг подскажет чего?

Вероломный Костя, следуя тщательно разработанному плану Люськиного «развода», в последнее время выказывал новоиспеченной вдове всяческое сочувствие и участие, играя роль «доброго» следователя, и именно его поддержки искала наивная жертва.

– Вот такой у нас, значит, базарчик идет, – с ухмылкой говорил Константин Геннадию, включая запись своего телефонного разговора с экс-супругой умерщвленного товарища.