Побег обреченных - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 66

Рудольф Ахундович, сарказма в неведении такового не уяснивший, открыл рот, но сказать ничего не смог. Доброе лицо его поглупело от счастья.

– Оставайс-с-с… – прошипел, сводя и разводя руки.

– Спасибо, Рудик, – расчувствовалась Жанна и шмыгнула носом. – Н-да, – мрачно продолжила она, сдирая чалму и обращаясь уже к Ракитину: – Н-да, Саш… Бьюсь, бьюсь, а нигде не пробилась. Я тут думала в Питере в аспирантуру поступать, искусствоведом думала… Все же да? Диссертация… там. Работы отправила. И мне некто Хазарова Роза Павловна прислала такую разгромную рецензию с одними ругательствами, что просто волосы дыбом встали!

– Сколько у нас метров веревки, любопытно… – пробурчал Ракитин, занятый бог весть какими раздумьями.

– Што Москва! У нас жизн тож замычательный просто! – вскричал Рудольф Ахундович, вдохновленный прожектами Жанны.

– А ведь я послала великолепнейшие работы! – зажмурившись как от боли, поведала она Астатти. – «Кино среди других искусств», э… «О кинообразе», э… А! – махнула рукой. – А эта Хазарова Ре Пе мне сообщила, будто я понятия не имею о кино, и возмущалась, как я смогла закончить ВГИК. «Вы путаете понятия «кинообраз» и «киноязык», несовременно мыслите, элементарно запутываетесь в том, о чем пишете…» И тэ дэ. Грязи – целый воз! – Она замолчала, мотая головой.

Рудольф Ахундович решил, что самое время выразить соболезнование.

– Ай, я ее! – ударил кулаком в столешницу. – Ай, што я ее!..

– Эта женщина ответила вам некультурально, – глубокомысленно констатировал Астатти.

– Да, именно!

– А зачем веревка? – тихо спросил Градов Ракитина.

– И ни одного, ни одного хорошего слова! Но… хм… у нас в Литературном институте, когда я там… одно время… тоже было редактирование, три лекции… и нас учили в любой вещи искать и хорошее, и плохое… А тут – обругали с пеной у рта… с какой-то личной ненавистью. – Она пожала плечами. – Хотя Хазарову эту Ре Пе я знать не знаю, конечно.

– Веревка понадобится. Наверняка, – вздохнул Ракитин.

– Я ей ответила на такую рецензию, что она сама дура: не знает, как пишутся обычно рецензии, и попросила ее вернуть мне все мои вещи, на которые она прислала столь оскорбительный отзыв, и она мне фиг с маслом прислала. Наверное, обиделась! А вещи, которые я выслала, были в одном экземпляре у меня. Вот. А второй экземпляр был у Вовки, я с ним жила тогда… Ну, он на нем селедку разделал… Такой хам! А еще – человек искусства, барабанщик! Пол… вот вы были когда-нибудь знакомы близко с музыкантами?

– Я был женат в Лас-Вегас две недели на одной поющей женщина, – ответил Астатти с достоинством. – Из шоу-казино «Цезарь».

– На певице?

– Да! Когда была юность.

– А почему две недели? – поинтересовался Ракитин.

– Потом наркотики кончились.

– Значит, вы понимаете людей искусства! – сказала Жанна.

– О, да! – закивал Астатти. – Я очень стараюсь не встречать их на пути.

– Вы ничего не… А может, вы и правы! – Она всхлипнула и отправилась мыть посуду.

Рудольф Ахундович, вооружившись штыком, побрел на казнь барана, Градов занялся чисткой мангала, а Ракитин с Астатти – сортировкой риса к плову.

Гости прибыли к вечеру, окружив дом «уазиками» и «Жигулями». Произошло традиционное представление присутствия собранию, сладкий хор вошедших грянул осанну в честь Жанны, лукаво обозначив ее хозяйкой дома и вогнав тем самым в смятение немалое.

Далее, пожимая обеими руками руку каждого, Рудольф Ахундович провел гостей в гостиную, чью обстановку составляли подушки в узорчатых чехлах и ковры, наглухо застилавшие стены и пол.

Ракитин обреченно капнул в рюмку коньяк. Рудольф Ахундович поднял руку, призывая публику к молчанию.

И начался тост.

Ах, Юг и Восток, граничащий с государством российским! Где, в каких землях и странах способны встретить гостей сердечнее и пышнее? Где услышат они о себе столь много хорошего? Где пожелают им более благ и здоровья? Где на стол ставится все, что есть в доме и чего не сыскать, вероятно, даже в магазинах какой-нибудь развитой державы или же пусть, скажем, экзотического острова Ниуатопутапу? Однако да уберегись мудрый гость от обилия еды и напитков, будь терпелив, внимая речам застольным, и тогда обойдется, даст бог!

Летчик – с брюшком, густыми усами, двумя подбородками, в синем, с золотыми нашивками кителе – степенно выспрашивал Ракитина и Градова об их целях и планах, отправляя в рот щепоти оранжевого, обильно сдобренного специями риса. Из нового состава гостей он оказался единственным, чье славянское произношение отличалось значительной чистотой, и Ракитин, отвечая ему, вдруг поймал себя на идиотском желании говорить с местным акцентом.

– Так группа-то где? – спрашивал, ковыряя вилкой в зубах, летчик.

– Под Душанбе, дорогой, в учебном лагере, – уверенно врал Александр с какой-то неудержимой восточной интонацией. – А мы… ну, в общем, хотели бы осмотреть тут одну перспективную вершинку. С вашей помощью, разумеется. Склоны, маршрут выбрать… На будущее. Отсюда до нее, конечно, неблизко, но…

– Какую вершинку?

– Один момент. – Александр отлучился на кухню, откуда принес подробную карту Памира, имевшуюся у Рудольфа Ахундовича. – Здесь, – ткнул пальцем в точку с изображением высоты.

– Кх-мм. – Пилот с неодобрением посмотрел на его неухоженный ноготь. – Что делать там? Мертвый район, гора небольшая…

– За процветаний комбинат! – радостно закончил Рудольф Ахундович очередной тост.

Градов до краев наполнил рюмку пилота.

– За нами не заржавеет, – чокнувшись, со значением прибавил Александр.

– Непонятно все же… – упрямился пилот. – Ч-че-го вам там?..

Ракитин занервничал. Сомнения собеседника были, конечно же, закономерны, и нотка недоверия, отчетливо звучавшая в его тоне, вряд ли объяснялась врожденной или же приобретенной бдительностью. Странные скалолазы с далекой от спортивного шарма внешностью и их настойчивой просьбой о вертолете могли вызвать недоумение у кого угодно, исключение составляли разве Рудольф Ахундович и Жанна, да и то благодаря узам тесного знакомства и совместно пережитым передрягам. Поэтому Александр, преисполнившись всяческого обаяния, избрал радикальное решение, перейдя от сдержанной беседы к льстивым восхвалениям хмурого аса, в то время как профессор неусыпно следил за пополнением рюмки последнего.

Вскоре сказался результат: усы у пилота обвисли, взгляд осовел, выслушивал он Ракитина с непротивлением благосклонного соглашателя, тем более единству точек зрения немало способствовала сама атмосфера застолья, и в конце концов из уст самого нужного на земле и в небе человека с кряхтением прозвучало желанное:

– Хорошо. На этой неделе… посмотрим. Груз как будет попутный, так и… посмотрим.

– Вовек не забуду, – проникновенно поблагодарил его Ракитин. И выкрикнул в гам голосов и звон посуды: – За тех, кто парит над нами! За пр-рисутствующего здесь орла… беркута… Чтоб ему… мягкой посадки…

Инициативу гостя собрание горячо поддержало и шумно одобрило. Пилот, прослезившись, поцеловал Александра в нос.

Вскоре баран, который, по характеристике Рудольфа Ахундовича: «…самый свэжий мяс! Ишо три час назад думал!» – превратился в груду костей, опустели пиалы с зеленым чаем, и отяжелевшие гости начали расходиться. Одна за другой заурчали на улочке, отъезжая, машины, и компания осталась в первоначальном составе.

Астатти отправился побродить в поселок; Градов и Ракитин, сидя на кухне, предавались негромкому обсуждению надежд и тревог: выполнит ли свое обещание пилот, а если выполнит, то согласится ли высадить их в глубине горной страны?..

Изредка через застекленную дверь они посматривали в комнату, где, восседая на подушках, Рудольф Ахундович и Жанна взахлеб повествовали друг другу о личных достижениях и успехах.

Рудольф Ахундович, в частности, утверждал, что, не будь его, комбинат застопорился бы в сей же миг, а Жанна поверяла ему секреты новой формы эстрадного монолога, выстраданного ее творческим гением.