Падение «Вавилона» - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 6

Да, не любили нас, москвичей, соотечественники. И почитали за какую-то особую, чуждую народу русскому нацию. Сначала такому отношению я искренне удивлялся, после же, свыкшись, начал воспринимать его с презрительным равнодушием. Но природа болезненной внутренней зависти провинциалов к обитателям столицы оставалась для меня неизменной загадкой. Отчего происходила эта зависть? От того, что жителям Москвы больше привилегий перепадает? Или от того, что по складу ума и характерам мы иные, нежели наши периферийные российские собратья — истинные, так сказать, русские, кондовые?..

По дороге развязный ефрейтор многократно пытался завести разговор на ту или иную тему, но я упорно отмалчивался, и до железных ворот с намалеванными на них красными звездами, за которыми располагалось двухэтажное кирпичное здание конвойного подразделения, мы, будущие сослуживцы, дошли в сосредоточенном молчании, минули пустовавший КП и очутились у входа в казарму, где наши пути разошлись: ефрейтор отправился к «прилавку» ружпарка для сдачи оружия и боеприпасов, а я пошел в канцелярию роты, дабы отрапортовать местному начальству о своем прибытии по назначению для дальнейшего прохождения и так далее.

За столом канцелярии, спиной к окну, сидел капитан лет сорока с желчным лицом хронического язвенника и гладко зачесанными назад редкими волосами, тронутыми проседью.

Капитан курил вонючую папиросу местной марки. Мой рапорт он выслушал равнодушно, откинувшись на спинку обтянутого черным дермантином кресла, и по завершении монолога спросил кратко и внятно:

— Пьешь?

— Ну так… — замялся я. — По торжественным случаям.

— А торжественный случай — когда есть что выпить?

Я молчал, теряясь в догадках, чем вызван такой настойчивый интерес ротного к моим неуставным отношениям с зеленым змием.

— Я в смысле — злоупотребляешь? — уточнил капитан.

— Вот это нет, — отозвался я искренне.

— Уже хорошо, — сказал капитан. — Если не брешешь. Парень ты, вроде, ничего, приличный с виду…

Он загасил папиросу и, встав из-за стола, тяжело заходил по тесной, как ножны охотничьего тесака, канцелярии.

— Так, — почесал в раздумье коротко стриженный затылок. — Значит, ты к нам на должность инструктора по инженерно— техническим средствам охраны. Так?

— … точно, — добавил я.

— Ну и какие-такие средства ты изучал? — испытующе зыркнул на меня капитан.

— Всякие… Телеемкостную систему, радиолучевые датчики, ограждение «Їж»…

— … твою мышь, — сказал капитан.

— Что?

— ¤ж твою мышь, — процедил капитан со вздохом. — Нет у нас тут никаких телеемкостей и всякой там, понимаешь, аппаратуры…

— А что есть? — поинтересовался я — безо всякого, впрочем, интереса.

— В основном заборы, — прозвучал ответ. — Ну, на жилой зоне по ним еще проводки натянуты, на разрыв чтобы срабатывали… Изоляция, правда, вся прогнила, менять надо… Да и заборы-то с доисторических времен стоят, труха, а не заборы. В общем, работы у тебя тут сержант, невпроворот. Людей не дам, — быстро проговорил капитан, словно опасался, что именно такое требование от меня сейчас и поступит. — Личного состава не хватает, службу нести некому. Но зеков бери, я с начальником колонии потолкую, предоставим тебе бригаду расконвоированных…

— У которых срок, что ли, вышел?

— Если бы вышел, здесь бы они не задержались, — покривися капитан саркастически. — Какого хрена тут делать?.. — Он задумался, словно и сам всерьез озаботился вопросом, какого действительно хрена тут делать, в этом поселке, затерянном в бескрайних степях. — Кому полгода осталось, кому месяц… — пояснил он. — Такая вот категория. Но аккуратнее с ними, понял? Отношения — исключительно уставные! Не забывать, товарищ сержант: они — продукт преступного мира! Уясни это отчетливо.

— Уясняю, — отозвался я послушно.

— Теперь так, — продолжил капитан. — Помимо жилой зоны у нас еще семь рабочих объектов. В основном строительных. Твоя задача — проверить там… ну… как, чего… В смысле ограждений, средств связи…

— То есть? — не понял я.

— Ну… в смысле, как ограждения установлены, в каком состоянии… Работают ли телефоны на постах… Слушай, — внезапно с раздражением сказал капитан, — по-моему, не меня, а тебя специально выучивали, как все эти заборы сооружать и разные там провода протягивать… Вот и контролируй… твоя… кавалерия! — это хозяйство. Чего там сложного? Забор, ворота, караулка, две вышки. Рация и три телефона. Вот и весь рабочий объект. Что внутри его — нас не касается. То же самое и с жилой зоной. Главное, чтоб вышки не падали и заборы стояли прочно, без вибраций. Вся задача. Чего-то неясно?

— Вопросов, товарищ капитан, не имею, — откликнулся я. — Разрешите идти?

— Давай, — согласился капитан устало и потянулся за очередной папиросой. — Да, учти: предшественник твой сразу же по демобилизации убыл на лечение от алкоголизма. Мамаша его мне письмишко написала, ругает, что не уберегли, мол… А как уберечь? Передвижение у тебя согласно должности свободное… что по поселку, что по объектам; много нежелательных контактов… В общем, рассчитываю на вашу моральную устойчивость, товарищ Подкопаев… — внезапно перешел капитан на «вы». Фамилия у вас какая-то, кстати, того…

— Какая?

— Ну… В общем, чтобы без подкопов тут у меня! Я где нормальный, а где и беспощаден! И хоть академиев не кончал, но высшее образование тебе даду! Понял?

— В общем, да, — сказал я. — Смысл примерно ясен.

— Свободен, — процедил капитан сквозь прокуренные зубы, на чем диалог начальника и подчиненного завершился.

Далее я посетил каптерку, куда сдал на хранение шинель и парадную форму, подписанные с внутренней стороны ядовитым хлорным раствором, выбелившим на ткани фамилию их владельца; затем проследовал в ротную столовку, где в алюминевую миску мне зачерпнули из котла серое картофельное варево, а сверху на варево бухнули два куска селедки с неочищенной чешуей.

То был ужин, завершенный кружкой жиденького, пахнущего веником чая, после чего я отправился наверх, в казарму, где застелил указанную мне койку чистыми простынями, выданными старшиной роты по фамилии Шпак — человеком с плоским лицом, замедленной речью и деревянными движениями ожившего манекена в форме прапорщика.

Так называемое личное время, отведенное на смену подворотничков и чистку обуви, промчалось незаметно, и вскоре старшина Шпак, широко расставив ноги в яловых сапогах с высокими голенищами, встал перед строем роты, вперившись каким-то загипнотизированно— мутным взором в список личного состава, и начал вечернюю поверку, монотонно зачитывая фамилии бойцов:

— Рядовой Никифоров!

— Я.

— Рядовой Лебединский!

— Здеся…

По развязной интонации можно было догадаться, что в данном случае голос подал кто-то из «старичков».

— Отвечать следует согласно уставу, — бесстрастно прокомментировал Шпак, глаз от бумаги не отрывая.

В строю хохотнули.

— Рядовой Зельгутдинов?

— Я! — на издевательской ноте пискнули из конца строя.

Шпак недовольно пожевал тонкими губами, на секунду задумавшись. Затем, уяснив, видимо, что предъявить претензии по поводу ернической, однако же уставу не противоречащей интонации отклика затруднительно, продолжил каменно-терпеливым голосом:

— Ефрейтор Харитонов!

— Я-аа! — разнесся рык, потрясший стены казармы.

Лицо старшины помрачнело, хотя и осталось бесстрастным.

— Рядовой Голубкин!

— Йа-яяя… — пронесся томный выдох.

Старшина Шпак медленно отвел взор от списка, переместив его на рядового Голубкина, стоящего напротив.

Голубкин — широкоплечий двухметрового роста богатырь, бочонком выпятив грудную клетку и дурашливо откинув голову назад, невинными глазами встретил оловянный взгляд старшины, милейше при том улыбаясь. Бобрик его блондинистых волос совершал странные движения, то наползая на лоб, то отодвигаясь к затылку.

— Рядовой Голубкин, выйти из строя, — скучно произнес Шпак.

Сотрясая сапогами сорок седьмого размера крашеный суриком настил казарменного пола, солдат шагнул вперед, круто развернувшись лицом к хихикающей роте. Лик его не утратил благостного выражения, как и бобрик — противоестественных перемещений по сфере крепкого черепа.