Падение «Вавилона» - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 45

— И дадут консула?

— Дадут-дадут!

— С Богом? — уточнил я.

— А-а как же!

4.

Полицейский автомобиль остановился у казармы немецкой воинской части.

Нас попросили освободить салон, проводив через проходную в роскошный кабинет местного военачальника: со стенами, отделанными темным полированны деревом, оленьими и кабаньими головами, кожаной мебелью и старинными бронзовыми торшерами.

За столом, по своей величине напоминавшим небольшой аэродром, сидел белобрысый человек лет сорока в светлой спортивной куртке, надетой на свеженькую шелковую рубашку. У человека было открытое приятное лицо.

— Вы полковник Кусачкин? — произнес он по-русски с сильным акцентом, указав пальцем в сторону Михал Иваныча, замершего по стойке «смирно».

— Так точно-с… — просипел мой бывший начальник, не удосужившись подкорректировать произнесение своей фамилии, и согнулся в каком-то нелепом полупоклоне, подобострастно выпятив толстую задницу, туго обтянутую галифе.

Мне было жаль чистого узорчатого ковра, на котором я стоял, иначе бы сплюнул, точно.

Человек, сидевший за столом, посмотрел на мою физиономию и снисходительно улыбнулся. Затем продолжил:

— Мы выполнили свое обещание, господин Кусачкин. Ваша семья у нас, и прямо сейчас вы отправляетесь на Запад.

— Сердечно признателен, — молвил подлый предатель.

— Идите, вас проводят. — Человек за столом небрежно махнул рукой.

Не меняя позы, характерной для лиц, пораженных приступом аппендицита, полковник, пятясь задом, вышел вон из кабинета. И — из моей жизни.

— Садитесь, сержант, — указал белобрысый на кресло. — Чай, кофе? Водка?.. — Он принужденно рассмеялся.

— У вас здесь что, кафе? — спросил я. По-английски.

— О да, я совершенно забыл! — воскликнул он, также переходя на язык моего детства и отрочества. — Вы же американец…

— Американцы, — заметил я, — живут в некотором отдалении от того места, где мы находимся.

— Американцы живут везде, — возразил хозяин кабинета. — Итак. Анатоль, да?

— Примерно, — не стал оспаривать я.

— Что будем делать? У вас есть выбор: возвратиться в свое подразделение или просить политического убежища.

— У кого просить? У вас?

— Нет, зачем же? У нас существуют специализированные учреждения. Но. — Он выдержал паузу. — Я мог бы вам серьезно посодействовать.

— Содействуйте, — согласился я.

— Но тогда вам придется ответить на некоторые вопросы. Вопрос первый. Вы попали в Германию благодаря рекомендации второго мужа вашей мамы, не так ли? Правда, он почему-то носит условное наименование «дяди»…

Ах, Покусаев-Кусачкин, ах, сука!..

— Да, — коротко произнес я. — Было дело.

— Очень хорошо! Вы знаете, чем занимался ваш… отчим?

— Знаю, — сказал я.

— Так… И чем же?

— Ходил на работу, приносил маме зарплату.

— Сержант! — Лицо белобрысого внезапно стало замкнуто— враждебным. — Я ценю юмор, но порой он может привести к слезам… Сейчас решается ваша судьба. И если вы хотите, чтобы она разрешилась благополучно…

— Послушайте, — перебил я. — Вот — вы… Человек из спецслужб. Наверняка с опытом и определенными знаниями. У вас семья. Сын. Может, пасынок. Вы приходите домой и фонтанируете служебной информацией? Вряд ли. А если это так, то долго в разведке или в контрразведке вы не продержитесь. Может, я ошибаюсь. Может, случаются всякие исключения. Но муж моей мамы от второго брака держится в своем ведомстве прочно. И никогда ни единого слова по поводу своей ответственной службы он в моем присутствии не произносил. Я понимаю ваш интерес, он закономерен… Скажу больше: кто знает, вероятно, и стоило бы данный интерес удовлетворить, однако я просто не в состоянии этого сделать. Если очень хотите, давайте я чего-нибудь совру, только подумать надо, навскидку не получается…

— Врать бесполезно, тут вы правы, — согласился белобрысый. — Но тогда… извините, не усматриваю ни малейших причин для оказания вам помощи.

— Жаль, — отозвался я. — Но не это главное.

— А что?

— Главное, чтобы вы не усматривали ни малейших причин навредить мне, вот что главное.

— Не волнуйтесь, — сказал белобрысый устало. — Сдавать вас в когти вашей военной контрразведки мы не будем. Сейчас вам выделят гражданскую одежду, и вы отправитесь в приют для беженцев. Он далеко отсюда, на границе с Чехией. Дайте ваш военный билет…

Я передал ему свой главный документ, опустошенно сознавая, что с этого мгновения становлюсь никем.

— Вы бы позвонили маме… — неожиданно предложил белобрысый. — Пока небезызвестные вам органы не поставили на прослушивание ее телефон.

— А можно?

Собеседник зачем-то посмотрел на часы.

— Да, теперь уже, пожалуй, можно…

Я набрал номер.

— Что такое? — раздался в трубке взволнованный и одновременно сонный голос маман. — Что случилось, Толенька?

— В общем, так, родная, — сказал я. — Произошло интересное событие. Мой командир дал деру с секретной ракетой. Меня прихватил с собой в качестве шофера. Сижу у немцев в плену. В их сегодняшнем демократическом гестапо. Возвращаться из плена считаю нецелесообразным. Ибо — зароют. Ты нашу Чека знаешь. С ее традициями.

— Ты куда не пойдешь, все в беду попадешь… — горестно вздохнула маман, окончательно просыпаясь. — Значит что, отслужил?

— Я хотел бы услышать твой совет, — произнес я. — Это — важно. Может, я горячюсь с решением?

— Ты мне… звони, — сказала она, помедлив. — А я завтра побегу оформлять паспорт…

— Я целую тебя, — сказал я и положил трубку.

— Остаемся в плену? — поинтересовался белобрысый и вдруг прибавил, усмехнувшись: — С Богом?

Я хмуро кивнул. Потом, спохватившись, спросил:

— Я могу просить убежище в США?

К такому вопросу белобрысый был готов, ответив заученной скороговоркой:

— Я представляю германские власти. Обращение в дипломатические представительства Соединенных Штатов — ваше личное дело. Но на сегодняшний момент я имею предписание отправить вас либо в приют, либо в вашу часть. Как скажете.

— Где я могу переодеться?

— Прямо здесь. Сейчас вам все принесут… Кофе хотите? Последний раз предлагаю!

— Водки.

— Будет исполнено, господин сержант!

Утром я очутился в приюте, именуемом по-немецки «азюлем», что по смыслу соответствовало российскому понятию «на дне».

По сути, приют представлял из себя благотворительную ночлежку для иностранцев, претендующих на статус беженца.

С помощью переводчика, знавшего русский язык в такой же степени, в какой мне был известен японский, я с грехом пополам заполнил необходимые анкеты, был сфотографирован для документа, позволяющего пребывать на германской земле, снабжен карманными деньгами, талетными принадлежностями и строго проинструктирован о необходимости ежесуточного ночлега по месту приписки, запрете на любые виды работ и перемещения, выходящие за радиус протяженностью в пятнадцать километров от расположения общежития. При нарушении указанных условий мое заявление аннулировалось и мне предстояла депортация в стальные объятия родины.

Далее мне показали мою комнату, где уже проживал беженец украинского происхождения. Помимо беженца в комнате находились две кровати, стол, пара стульев и тумбочка с небольшим телевизором под названием «грюндик». Беженец, в свою очередь, именовался Николаем.

Комната совмещалась с душевой и туалетом. По окончании осмотра помещения нас пригласили на завтрак. За завтраком и идиоту бы стало понятно, насколько благосостояние и культура Германии отличаются от аналогичных категорий развитого социализма.

В столовой царила просто-таки операционная чистота. На каждом столике в вазочках стояли свежие гвоздики. Изобилие продуктов поражало: колбасы и ветчины, сыр трех сортов, йогурты, бананы, клубника и апельсины…

Беженец Николай — высокий сутулый парень в очках, с каким-то испуганным выражением лица, будто его каждую минуту убивали, сидел за столом напротив меня, рассуждая: