Падение «Вавилона» - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 28

Я невольно усмехнулся. Вот он каков, тихий, интеллигентный «хозяин»… Умело контролирующий подчиненных с помощью технических средств прослушивания их кабинетов. Прав ротный: еще та лиса!

А вот и гнездо для наушника в динамике…

Грамотный старикан! С большим опытом тюремной чекистской работы!

Разговор между тем продолжался.

— Во-первых, — сказал комитетчик, — ты, Звягин, принципиально не прав. Мы тебе всегда помогали. Но помогали в тех случаях, когда ты нас ставил в известность… о своих художествах. А тут сам и контрабанду наладил тихой сапой, и сбыт иконок…

— Но вы бы мне запретили, ясный день!

— Неизвестно, Звягин, неизвестно… А во-вторых, почему мы не помогли? Откуда такая точка зрения? Ты получил всего пять лет, сидишь в колонии общего режима, работаешь в уютном медпункте, оперативному работнику стучать не призван, поскольку мы тобою рисковать не намерены, имея на тебя серьезные дальнейшие перспективы…

— Да какие там перспективы, Григорий Алексеевич!

— А в-третьих, — безучастно продолжил комитетчик, — кто знает, не будешь ли ты уже через месяц разгуливать без конвоя по улицам Москвы или Амстердама?

— Это… как понимать?

— Тебе известен осужденный Олег Меркулов? — прозвучал отрывистый вопрос.

— Ваш бывший? Полковник?

— Наш бывший.

— Ну да… Здесь он, в третьем отряде. Кукует.

— Обстановка вокруг него тяжелая?

— Не то слово! «Петушкам» — и тем легче.

— Понятно. Вот мы и проявим акт гуманизма. Освободим человека от страданий…

Пауза.

— Мокруха?.. — хрипло спросил Звягин.

Даже из динамика различалось его дыхание — затравленное, с одышкой…

Из меня буквально все антенны вылезли.

— Ну, друг дорогой, — вздохнул комитетчик, — тебе не привыкать, данную заповедь ты нарушал уже дважды… Что лично я в состоянии доказать с таким количеством обличающих…

— Ясно! Но тут не воля, тут зона!

— У меня хорошее зрение, — согласился собеседник. — Я вижу. Зона. Что значительно упрощает операцию.

— Как… упрощает? Это какой риск!

— Никакого. Риска. Вот тебе таблеточка. В воде или же в баланде растворяется моментально. Вечный сон наступает через три часа, а любое вскрытие констатирует смерть без каких-либо явных причин.

— Если по науке, то — картину внезапной смерти, — вяло поправил Звягин.

— С бывшим хирургом не спорю, — последовал учтивый комплимент.

— И каким будет вознаграждение?

— Будет, будет, — заверил комитетчик.

— Насчет Амстердама — серьезно?

— Ох, Звягин-Звягин! — донесся сокрушенный вздох. — Так тебе и не привился патриотизм… Не любишь ты Родину!

— Не столько Родину…

— А нас, да?

— Ну почему…

— Да ты, Звягин, не стесняйся, так и говори: век бы вас не знал и не видел, а я с тобой соглашусь, причем безоговорочно, но… никуда ведь теперь не денешься, дорогой ты мой стукачок, никуда!

— Так как насчет Амстердама? Затравочка? Сладкая сказка? Пища для грез?

— Я работаю с тобой уже шесть лет, — жестко сказал комитетчик. — Так?

— Ну.

— Что «ну»?

— Так, так…

— Я хотя бы раз тебя обманул? Пообещал и не выполнил?

— Нет.

— Тогда какие вопросы?

— Дьявол, — сказал Звягин вдумчиво, — порою обязателен в мелочах, чтобы кинуть по-крупному!

— Да ты просто философ! — рассмеялся гэбэшник. — Однако, философ, придется тебе поверить мне на слово, выбора у тебя никакого. Теперь так: я твой бывший следователь. Приезжал к тебе для выяснения некоторых эпизодов твоего уголовного дела.

— Это ясно, — сказал Звягин уныло.

— Меркулова уберешь дней через десять после моего приезда, не торопись излишне…

— И это понятно…

Я отключил матюкальник и вышел из кабинета, закрыв за собой обитую ватой и грубым дерматином дверь, — полагаю, не случайно «утепленную» таким образом.

Ремонт розеток я решил перенести на более позднее время, когда комитетчик покинет административный барак. Предосторожность, вероятно, напрасная, хотя — кто знает?

У «вахты» я столкнулся с жуликом Леней. Не глядя на него, произнес шепотом:

— Звягина знаешь?

— Медика?

Вопрос словно бы соскользнул у него с уголка губ.

— Да.

— И что?

— Стукач, — сказал я, покосившись в сторону административного барака. — Проверено.

— Вас понял, перехожу на прием.

— Надо выждать дня три.

— Не учи, у меня пятая ходка.

Я скинул на «вахте» одолженную гимнастерку, сказав, что вернусь в зону позднее.

Я думал.

Что подтолкнуло меня сдать информатора КГБ уголовникам? Его прошлое и настоящее хладнокровного, видимо, душегуба? Опасения за судьбу симпатичного мне Олега? Не знаю… Сомнения в правомерности такого поступка мной испытывались немалые. Я ведь тоже подставил под удар чужую жизнь, распоряжаться которой не имел ни малейшего права. Но меня просто заело это мерзейшее в своем бесстрастии планирование тайного отравления, да и персонажи, планирование осуществляющие, ничего, кроме гадливости, не вызывали.

Именно такие соображения, а точнее, эмоции руководили мной, когда, вернувшись в компанию заборостроителей, я поведал, оставшись наедине с Олегом, все услышанное, упомянув также и о своем разговоре с авторитетом Леней.

— Они достанут меня, — грустно молвил Олег. — Не сегодня, Толя, так завтра. А я уже и успокаиваться начал, вот же дурак…

— Да, взъелось на тебя гэбэ основательно, — посочувствовал я.

— Причем тут гэбэ… — поморщился он.

— Ну а кто же?

— Страна, в которой ты родился, на меня взъелась!

— Объясни.

— Он слишком много знал — вот и все объяснение, — сказал Олег. — Ладно, придумаем что-нибудь, главное — информация получена, а значит, мы вооружены…

— Чем, лопатой?

— Оперативным знанием обстановки. Большой козырь, кстати. Учти на будущее.

— Я-то учту, — сказал я. — Но в гроб ты свое знание унесешь, если только не сдернешь отсюда. Причем в самое ближайшее время.

— Помоги, — произнес Олег. — Ну, слабо?

— Слушай, — сказал я. — Не знаю, чему вас там натаскивали в шпионских школах, но меня в сержантской учебке науку о побегах заставляли изучать дотошно. И я изучал. Тем более интересная наука, живая. И скажу тебе так: способов совершения побега — сотни, но нет ни одного, гарантирующего успех. Затем. Сбежать — одно дело. А вот скрыться от преследования — другое, не менее сложное. Как правило, длительность пребывания на воле у беглых составляет от получаса до трех суток… Посади сейчас под охрану меня, инструктора, я бы еще поломал голову, как сделать ноги… И не уверен, что получилось бы.

— Но ведь бегут же…

— Я тебе говорю о правиле, Олег, а не об исключениях. Крайне редких, кстати.

— Так! — сказал он. — О чем мы вообще, гражданин сержант? Что за тема разговора? Еще тебе не хватало брать на себя мои головные боли. Закончили! — И он отправился к бригаде, устанавливающей очередной столб.

На душе у меня было погано.

Я не мог помочь этому человеку. Ничем. И никак. А хотел.

Я не признавал игру без правил с теми, кого правила ограничивали.

Через несколько дней меня постигла беда: кэп угодил в госпиталь с обострением язвы, командование ротой принял на себя Басеев, и я, предчувствуя грядущее ограничение вольности своего режима, поспешил удариться во все тяжкие: срочно перетащил в зону двадцать ящиков алкоголя, свернул строительные работы и под предлогом поиска недостающих материалов интенсивно предавался рыбалке, купанию в канале и ловле питательных раков, тем более стоял август, и быстротечные прелести лета истаивали на глазах.

Труболет практически ежедневно таскал из частных хозяйств то кур, то гусей, одновременно наведываясь и в огороды, где вызревали помидоры с огурцами, так что качественной жратвой мы себя обеспечивали.

Наведавшись на колхозное поле и накидав в кузов початков молочной кукурузы, я уже намеревался возвратиться обратно к зоне, но тут убийца предложил нанести визит к бахчеводам-армянам, чье обширное, многогектарное хозяйство располагалось неподалеку.