Брайтон бич авеню - Молчанов Андрей Алексеевич - Страница 3

Таким образом, для благотворительной организации Адольф Бернацкий оказался клиентом тяжелым и неудобоваримым, как ему напрямик и сообщили, лишив одновременно всяческой помощи.

Казалось бы – крах! Но Алик не унывал.

Скоренько отправился он в магазин, расположенный в центре религиозного еврейского квартала, где, поблуждав между ломящихся от товаров полок, напихал за пазуху, не очень-то таясь от охраны, всякой всячины долларов на тридцать. У выхода его вежливо задержали частные детективы и препроводили в подсобку.

Не возражая, Алик выложил краденое, позволил себя сфотографировать, но когда ему предложили проваливать и более в данный магазин не соваться, возразил: дескать, это как?! – он – вор, преступник, почему не вызвана полиция?

Детективы и любопытствующие продавцы, услышав такое заявление, уставились на Адольфа с недоумением, высматривая на лице его черты нездоровой психики.

– Двигай, парень, отсюда, двигай, – сказал неуверенно один из детективов. – Go and be cool![1]

– Хочу полицию! – произнес Алик настойчиво.

Явился хозяин магазина. Борода, какие-то шнурки торчат из-под полы старомодного сюртука, религиозная тюбетейка… Хозяин был в районе человеком почитаемым.

Заподозрив в желании вора обязательно установить контакт с полицией некую тонкую провокацию, он принял парадоксальное решение, предложив Бернацкому взять все, что тот похитил, уйти и отныне никогда сюда не наведываться.

– Хочу полицию! – повторил Алик упрямо.

– В чем дело?! – всерьез занервничал хозяин, не зная, как вытолкать настойчивого вора.

И Алик изложил, в чем дело. И про свинину рассказал – о ней, как о мясе грязном, он, выросший в голодной большевисткой России, даже и не подозревал; и о сексуально озабоченной старухе поведал, и о педерасте с ножевым ранением, и о бессердечности благотворящих чиновников…

– Так что – зовите полицию! – закончил убежденно. – Будет о чем писать советским газетам, как нас тут принимают, беженцев из коммунистического мира насилия…

Ох, не прошел бы в девяностые годы подобный демарш, не прошел бы… Вытолкали бы Бернацкого взашей или даже вызвали бы стражей порядка, но в начале семидесятых такие слова прозвучали как крупнокалиберные пулеметные очереди – хозяин аж голову бородатую, тюбетейкой увенчанную, в плечи вжал, бормоча:

– Иди в магазин, бери, что хочешь, сколько унесешь…

– Полицию! – сказал непреклонный Алик.

Хозяин дотянулся до телефона, набрал номер. Тут Алик несколько струсил, представив себя в тюрьме, в клетке с черными людьми, большими охотниками насиловать людей белых… Однако страхи Алика оказались напрасны. Хозяин что-то записал на обрывке бумажки после разговора с неизвестным абонентом на непонятном иврите и – протянул листок Алику.

На листке был записан адрес.

Оказывается, благотворительная организация перед Бернацким извинялась, квартиру ему предоставляла, а хозяин, лично нагрузив Адольфа тремя объемистыми пакетами, проводил его до порога, причем детективы поймали Адольфу такси и наперед такси оплатили.

И этим же чудным днем въехал Алик в однокомнатную квартиру, по-местному – «студию», где засел за зубрежку правил уличного движения, дабы освоить водительское ремесло.

Довольно скоро получил он и лицензию таксиста, после чего началось практическое изучение города.

Бруклин с его несколькими основными магистралями и обозначенными по алфавиту периферийными улицами Алик усвоил легко, едва ли не за неделю. Манхэттен, при всей его пестроте и плотности, тоже оказался не архисложным, укладываясь в простую схему «авеню-стрит».

Быстро разобрался Алик и с помойкой Нью-Йорка, островом Стейтен-Айленд, а вот с двумя остальными районами – Бронксом и Куинсом – обстояло нелегко, тут приходилось плутать в многочисленных закоулках, выезжая по ошибке на скоростные трассы и не чая добраться до съезда с них. Однако по прошествии года Алик знал Нью-Йорк если не досконально, то весьма прилично. Сотня долларов в день зарабатывалась без особого напряжения, денег хватало на все, но главное – на «Смирновскую» и продажных девок, а потому Алик был счастлив. Точила, конечно, ностальгия по далекой родине, прежним дружкам с телевидения, старушке-маме… Увидит ли он когда-нибудь покинутое? Думалось, вряд ли. Отношения между Штатами и Союзом накалялись, и не приходилось мечтать даже о турпоездке, не то что о гостевой… А как жаждалось Алику вернуться одетому в пух и прах, с чемоданом сувениров, оказаться в окружении восторженной зависти глупеньких провинциалочек, готовых отдаться за двухдолларовые колготки… Здесь же, в Америке, он был тем, кем был, – занюханным таксистом, подувядшим кавалером, а потому любовь обходилась не менее сотни за ночь, дружбы – никакой и ни с кем, ибо равные Алику боролись круглосуточно за хлеб насущный, а серьезные люди обитали в иных сферах и кругах, говорили на отменном английском и общаться с ними было – ну просто невозможно!

Тщеславием не обремененный, Алик далеко и не устремлялся. Главное, что имелось жилье и все, что к нему прилагалось: холодильник с жратвой и выпивкой и основательная кровать «кинг-сайз» – королевский размер… Как выразился один из приятелей Бернацкого по эмиграции, малоизвестный поэт Гриша Варшавский, Алик мыслил лишь своими эмоциями и поллюциями, причем то от другого мало чем отличалось.

На такую характеристику Алик страшно обиделся, заявив: «Чья бы корова ухала, а твоя бы нюхала», быстро, впрочем, Гришу простив, тем более был тот один из немногих, кто искренне с Аликом дружил, разделяя все его слабости и увлечения, а как-то: хорошую жратву с обильной выпивкой, похождения на стороне от жены, вскоре его оставившей, и отличал их в принципе лишь интеллект и образование, натуры же не разнились. Равно как и генеральные жизненные устремления. Так что насчет коровы – верно.

Поэт Гриша сидел на «вэлфере» – пожизненном, можно сказать, пособии, одновременно выпускал не пользующиеся популярностью книжечки лирических стихов и остро страдал по России, откуда вывез настоявшую на эмиграции молодую жену, вышедшую в Америке замуж за лицо англосаксонского происхождения.

Побочным доходом Гриши являлся крупномасштабный аферизм малорезультативного свойства. Гриша посещал советское консульство, в ту пору еще функционировавшее в Нью-Йорке (до афганской войны), крутился там с предложениями всяких культурных программ среди дипломатов, подвизающих его на вербовку, и в итоге на вербовку подвизался, быстренько угодив в ФБР, где тоже дал согласие на сотрудничество.

Обоим ведомствам около года он морочил мозги, настойчиво требуя денег и деньги исправно получая. Обедал за счет агентов ФБР в дорогих ресторанах и пьянствовал с советскими шпионами в консульстве, куда часто прихватывал за компанию и Алика.

Когда Земля обернулась вокруг своей оси и минул год, Гришины брехливые обещания и прожекты обе стороны раскусили и с довольствия агента-афериста сняли, причем в советском консульстве ему предложили более на порог не ступать, а американские озлобленные контрразведчики пообещали, что отныне он никогда не получит гражданства. Что и исполнили.

Жертвой же Гришиных плутней пал Алик, ибо совместные их хождения к красным дипломатам на дармовую водку обошлись ему также дорогой расплатой со стороны ФБР в плане получения гражданства: иммиграционные власти попросту игнорировали все заявления Бернацкого.

Вскоре дружба с Григорием прервалась. По обстоятельствам невеселым. Заболел Гриша раком легкого, перенес безуспешную операцию и – скончался.

За месяц до смерти прорвался в советское посольство, упросил выслушать его, показал выписку из госпиталя, слезно моля о визе, дабы умереть на родной земле.

Выслушали, приняли заявление, а после категорически-лаконично отказали в официальной отписке…

Хоронить Гришу едва не пришлось «за счет города» – в яме под строящейся дорогой, как бездомного, но все-таки на оставшиеся от покойного гроши Алик организовал похороны – скромные, но приличные.