Священный лес - Гэсо Пьер Доминик - Страница 13

Как вошел Вуане, я но слышал. Внезапно он вырастает посреди хижины.

— Берите машины и идите за мной, — тихо говорит он.

В темноте ночи мы молча идем гуськом через пустую деревню. Только далекие молнии, время от времени освещающие темную, плотную массу леса, помогают нам не сбиться с пути. Мы минуем последние хижины и подходим к узкому символическому входу. Я на мгновение останавливаюсь. Бурное волнение охватывает меня у этого запретного порога. Но Вуане не дает нам насладиться этой долгожданной минутой и погружается в густую тень.

Глядя поверх его плеча, я различаю впереди неясный свет.

Мы выходим на широкую утрамбованную поляну, границы которой теряются во мраке.

Колдуны, человек пятнадцать, уже стоят там вокруг лампы-молнии.

Мы знаем этих людей. Они всегда дружески, приветливо относились к нам.

Они не приветствуют нас ни словом, ни жестом. Опустив головы, они упорно смотрят в землю. Вокруг звучит таинственный концерт лесных насекомых.

Зэзэ Соховоги сидит на корточках перед старым сундуком, забрызганным разжеванными орехами кола. Он вынимает оттуда какую-то тунику, заскорузлую от запекшейся крови жертв и инкрустированную прямоугольниками из блестящих каури[21]: бубу-«снадобье». Мне вспоминаются рассказы Вуане, и я невольно напрягаюсь.

Важное выражение лица Зэзэ, медлительность его движений, сосредоточенность мужчин достаточно ясно говорят о том, что сейчас будет совершаться один из важнейших обрядов. Я хотел было начать съемку, но Вуане простым пожатием руки дал мне понять, что еще рано.

Зэзэ раздевается догола, надевает священную тунику, натягивает поверх нее крест-накрест два длинных мешка-талисмана из кожи, приобретших от крови бурый цвет, надевает на голову что-то вроде меховой шапочки. Затем он хватает свой трезубец, и один из помощников протягивает ему черный пузатый глиняный сосуд.

Зэзэ медленно подносит его к губам. Хриплый, дикий призывный крик пронзает густой мрак ночного леса. Вэго, появившись из темноты позади Зэзэ, вторит ему, дуя в такой же сосуд. Их завывания сменяют друг друга.

Это какие-то вздохи допотопных чудовищ, нечеловеческая музыка первых веков существования земли, рождающая в душе невыразимую тоску. Вскоре к этим главным голосам присоединяются дьявольски пронзительные звуки свистков других участников церемонии. Вуане делает нам знак, что можно начинать.

На мгновение ослепленные вспышками магния, люди шарахаются в стороны. Они никогда не видели такого. Но священная музыка не смолкает — это голос Великого Духа, и Афви не может поддаться страху, далее перед изобретениями белых. При свете ламп поляна, как бы выхваченная из ночной темноты, приобретает очертания собора: огромные прямые стволы возносятся ввысь, словно колонны, а тяжелые ветви образуют над головой стрельчатый свод.

Там, в деревне, устрашенные столь близким присутствием духов, женщины и билакоро должны сейчас прятаться в темных хижинах.

Лес вокруг нас затаил дыхание: обычные лесные голоса смолкли. Кажется, будто жизнь замерла.

Блюстители культа уже забыли о нашем присутствии и медленно кружатся посреди площадки в каком-то диком экстазе. Они вырвали эту музыку у земли, у скал, у чудовищной растительности и зверей бруссы[22]. Ее вой передает первобытный страх человека перед природой.

Вуане говорит мне с каким-то отчаянием:

— Вот великое дело, которое не должен был видеть ни один белый, — и его голос дрожит. — Теперь это уже не тайна тома.

Мы потеряли всякое представление о времени. Жан почти непрерывно снимает, и только смена ламп дает нам представление о том, сколько минут все это длится.

Вдруг вся группа блюстителей культа начинает двигаться на нас с вызывающим, почти злобным видом. На мгновение они забыли свою обрядовую мимику, и мы видим их подлинные лица, кажущиеся особенно трагическими в резком свете ламп.

Зэзэ, идущий впереди, останавливается. Кажется, что он только что очнулся от какого-то кошмара. Он смотрит на нас так, будто увидел впервые, но его изумление тут же сменяется безграничной скорбью. Он понял в свою очередь: но его вине белые держат теперь тайну тома в своей проклятой машине. Ритм замедляется; призывы Афви становятся все реже, все глуше. Свет лампы мерцает, бледнеет. Зэзэ бросает на меня горестный взгляд. Плечи его опустились, тело словно придавлено тяжестью огромной усталости. Лампа вспыхивает в последний раз и гаснет. Тьма вновь обступает нас.

Слабый свет ламп-молний не может разогнать темноты, лес все еще молчит. Мы не смеем шелохнуться. Наконец я различаю приближающегося к нам Вуане. В знаю, что должен что-то сказать, но чувствую себя опустошенным; мне хотелось бы взять Зэзэ за руку, не говоря бесполезных слов.

— Скажи Зэзэ, что я никогда не забуду этого.

5

Несмотря на наши протесты, Вуане упорно будил нас каждый день на заре, причем находил все новые убедительные аргументы.

— Во времена Самори [23], когда шла война между местными племенами, — сказал он как-то раз, — великие полководцы тома вставали незадолго до рассвета и плотно завтракали. Они не разговаривали и не открывали дверей. Когда они выходили, готовые к бою, раньше всех, они одерживали победу.

Польщенные уподоблением таким знаменитым личностям, мы попытались робко объяснить нашему советчику, что так было в давно прошедшие времена, но он ничего не желал слушать.

— Белые, которые впервые входят в священный лес, — это все равно что война.

Однако сегодня утром он дал нам возможность выспаться: после церемонии со священной музыкой знахари обсуждали это событие, должно быть, до глубокой ночи.

Вуане вошел со словами:

— Старикам известно, что вы хотите узнать тома. Они хотят рассказать вам историю Тувелеу. Когда будете готовы, выходите на площадь.

На самой большой могиле, черные плиты которой занимают около двадцати квадратных метров, сидят старейшины. Они молча смотрят, как мы подходим. Мы останавливаемся рядом с ними. Старейший житель деревни в огромной серой ковбойской шляпе на зеленой подкладке, которую он несомненно привез из Либерии, встал в центр кружка. Вуане переводит каждую фразу.

— Око, предок Зэзэ, пришел однажды из восточных саванн. Он прошел всю страну тома, но не нашел места для жилья. Тогда он взошел на большую черную скалу по ту сторону долины. Земля в то время была еще мягкая, и на скале остался след его ноги.

Старик прерывает рассказ и поворачивается к соседям. Они наклоняют головы и хором произносят сакраментальное «эгов» — «воистину».

— Он решил основать деревню совсем рядом со скалой. Ему помогали жена и шурин. Когда хижина была построена, ее сожгла молния, и он пришел сюда, где теперь стоит Тувелеу — земля, где растут орехи кола [24].

— Эгов! — дружно скандируют старейшины.

Он продолжает свой рассказ:

— Гораздо позже, когда в страну тома проникли белые, жители деревни пробовали с ними сражаться, но убедились в бесполезности борьбы и стали их союзниками. Два человека, Вэвэго и Багвила, предки нынешних вождей, согласились служить белым проводниками. Ково, великий военачальник района Бофосу, решил устроить засаду и убить их. Но старый Крэан из Доэзиа, тогдашний верховный вождь тома, запретил ему это. «Если ты чувствуешь себя способным победить белых, — сказал он, — продолжай войну один; они слишком сильны для нас, и мы предпочитаем заключить с ними мир. Я буду защищать Вэвэго и Багвила от тебя». Ково, разъяренный, атаковал белых, но они пустили в ход против него пушку, оружие дотоле неизвестное. Потерпев полное поражение, Ково остался в одиночестве и вынужден был бежать в Либерию.

К нашей группе подошли дети. С серьезным видом, застыв на месте, слушают они этот рассказ, хотя, наверное, уже знают его наизусть.