Лесные сказки и были (сборник) - Бианки Виталий Валентинович - Страница 60

Утонуть утка, живая или мёртвая, не может? Никогда не тонет. Разве камень ей на шею привязать. Так где ж она?

Другой говорит:

– Дело ясно: стреляли мы в неё, стреляли – и так дробью её начинили, что ко дну пошла. Дробь-то свинцовая – тяжелей камня.

Посмеялись.

Жарко – у меня в горле пересохло.

– Вы, – товарищам говорю, – глаз с воды не спускайте. Я напьюсь только.

Ружьё положил, сам через борт перегнулся.

– Давай, – говорю, – ребятки, греби к берегу. Обманула нас гоглюшка – ушла от троих охотников. Так уж, значит, жить ей да жить.

Куда там! Они, конечное дело, и слышать ничего не желают. Нам, говорят, стыд и срам подранка бросать. Да и нельзя так домой, не узнавши, куда она подевалась. Спать не будем от такого вопроса.

Мне что? Я молчу.

Хватило у них терпенья ещё с полчаса дожидаться.

Наконец один и говорит:

– Ну, – говорит, – если уж столько времени не показалась, – значит, ушла. А уж как ушла – совершенно даже непонятно.

Меня смех разбирает, только виду не подаю.

– А может, – говорю, – никуда не ушла? Может, ещё покараулить желаете?

– Да нет, – говорят, – чего уж там.

– Домой, куда же больше.

– Так, – говорю, – охотнички дорогие. Выходит, с носом?

Переглянулись между собой и в стороны глаза отвели.

– Выходит, что так, – признались.

– Ну, гребите.

У берега подвёл я лодку прямо к тресте?.

– Ну, а теперь, – говорю, – глядите, как эта водоплавающая нас, умных, провела.

Сейчас весло кладу, за борт свешиваюсь – и вот вам, пожалуйста: двумя руками поднимаю оттуда живую гоглюшку!

У охотников моих глаза на лоб.

Я гоглюшку всю оглядел, вижу, – крыло у неё маленько только попорчено.

– Ничего, – говорю, – срастётся, только крепче будет. Поживёт ещё, полетает. Нашего брата, охотника, не раз ещё в задор введёт. И пустил гоглюшку в тресту?.

Она – нырк! – и пропала.

Товарищи мои:

– Ахти! Ахти! Как можно такую добычу из рук выпускать?

И за ружья.

Забыли, что ружья-то у них пустые.

Так и ушла гоглюшка в тресту?.

Навещал я её после – с неделю прожила тут, пока не зажило крыло.

Тогда улетела.

Сами скажите: ну как такую умницу не пожалеть было, не отпустить на вольную волюшку?

Ведь пока мы её по всему плёсу искали, она сама к нам поднырнула, под бортом притулилась да вместе с нами и плавала. Куда мы, туда и она.

Не наклонись я за борт – воды испить, – так бы нам и не догадаться, где она посреди озера от нас схоронилась.

А и сказал бы кто, – не поверили б, пожалуй.

ХРАБРЫЙ ВАНЯ

Да что я всё про птиц да про птиц!

В прятки ведь и зверь, рыскучий и гад ползучий умеет играть. Спросите-ка вот нашего Ваню – того самого, что зайца, косого-то Саньку, тогда напугался, – он знает.

С того случая, с зайца-то, его девчонки Храбрым Ваней прозвали. Задразнили парнишку. А он возьми да и пойди храбрость свою доказывать.

Есть у нас в лесу место, куда ребята не ходят, – опасаются. Сырое место: тут ручей бежит и весной разливается, затопляет лес. Кочки, осока, жёлтые все цветы, – просто сказать – болото. Прозывается – Гаденячье. И не зря: как ни пойдёшь, всегда тут две-три гадюки увидишь. Любят они это место.

Ваня и расхвастался:

– Один пойду на Гаденячье, один всех гадов побью!

И верно: пошёл. Тросточку себе вырезал, расщепил с одного конца – и пошёл.

Уж не знаю, долго ли он там бродил, нет ли, – только сам я его там и застал.

– Глянь, – говорит, – дедушка: я двух гадов убил. Храбрый я?

Правильно: две гадюки у него битые, – перед собой на палочках несёт. Одна серая с чёрной зигзагой на спине, другая как есть вся чёрная, только брюхо серебром отливает. Эта у нас самая опасная считается: сильный у неё в зубах яд.

– Как же, – говорю, – ты не храбрый, Ваня. Эких страшных забил.

– Я, – говорит, – их прутом, прутом. А они всё шевелятся. Умаялся очень.

– Дак что ж, Ваня, давай сядем, – отдохнёшь. Домой вместе пойдём.

Уселись на кочки один против другого. Добычу свою он на куст повесил.

– А что, – спрашивает, – дедушка, коли б гад меня за ногу хватил, умер бы я?

– Чтоб умирали у нас, – говорю, – от гадючьего яда – что-то не слыхать. А поболеть бы ты шибко поболел, – это уж верно. И вот зря ты, Ваня, сюда босиком пожаловал, – сапоги бы надо обуть. Через сапог гадючьим зубам не достать до тела.

– Я, – говорит, – нарочно так, дедушка: пускай все видят, что я не робкого десятка. Я ещё и штаны закатал. Тут только спустил. Ты не сказывай.

– Мне что? Я не скажу.

– Штаны, вишь, у меня долгие – до самых пальцев. И толстые горазд. Через такие штаны разве гад возьмёт?

– Пожалуй, что и не возьмёт. Да ведь снизу может, – под штанину-то.

Не успел я это договорить, гляжу, – что такое с Ваней моим сделалось: разом вся кровь с лица сбежала, посерел весь, глаза остекленели, – сейчас закатятся…

Я – к нему. Опустился перед ним на коленки.

– Ваня, Ванюшка! Что с тобой? Ваня, приди в себя. А он мёртвыми губами:

– Мне под… под шта… штан… – выговорить не может. Шепчет: – Склизкий… Гад…

Глянул я ему на ноги, – под одной штаниной у него шевелится что-то. Ну, так и есть: гад заполз!

Сказать правду, и я тут растерялся: что делать?

Хватить парнишку палкой по ноге?

Гад его же и куснёт.

За хвост оттудова вытащить?

Хвоста уж и не видно. Уж под коленкой у него топорщится.

– Ваняшка, – кричу, – Вань! Да ты брыкнись что есть силы: может, и вылетит.

Ваня мой ни жив ни мёртв.

– Да ну, Вань! Ну!..

Ваня мой на спину повалился – да как взбрыкнёт!..

Я наклонившись стоял, – отскочить не успел.

И прямо в лицо мне плюхнуло – холодное, мокрое, мягкое!

И отскочило.

Я за щеку схватился.

Глядь, на земле между нами – кто бы вы думали?.. – здоровенная лягушка на спине барахтается.

Ах, чтоб тебе неладно было!

И вот, – хотите верьте, хотите нет, – перевернулась на брюхо, прыг-прыг – да прямо Ване на босу ногу – и опять под штанину хочет: так вверх и лезет!

Тут уж Ваня опомнился, – как поддаст её! Кувырком через кочки улетела.

И, скажи ты на милость, – не иначе это, как от нас же она и отправилась. Нашла норку.

Так вот какие прятки на свете бывают.

МИШКА-БАШКА

Из прибрежных кустов высунулась толстая звериная башка, в лохматой шерсти блеснули зелёные глазки.

– Медведь! Медведь идёт! – закричали перепуганные ласточки-береговушки, стремительно проносясь над рекой.

Но они ошиблись: это был всего только медвежонок. Ещё прошлым летом он вприскочку бегал за матерью-медведицей, а этой весной стал жить сам по себе, своим умом: решил, что он уже большой.

Но стоило ему только выйти из кустов – и всем стало видно, что большая у него только голова – настоящая толстая лохматая медвежья башка, а сам-то он ещё маленький – с новорождённого телёнка, да смешной такой: на коротких косолапых лапах, хвостишко куцый.

В этот знойный летний день в лесу было душно, парно. Он и вышел на бережок: так приятно тут обдувал свежий ветер.

Мишка уселся на траве, сложил передние лапы на круглом брюшке. Человечком сидел и степенно поглядывал по сторонам.

Но ненадолго хватило у него степенности: он увидел под собой весёлую, быструю речку, перекувырнулся через голову и на собственных салазках ловко съехал с крутого бережка. Там стал на четвереньки – и давай лакать прохладную воду. Напился всласть – и вразвалочку, не спеша закосолапил вдоль берега. А зелёные глазёнки так и сверкают из шерсти: где бы чего напроказить?

Чем дальше он подвигался, тем выше и круче становился берег. Всё громче и тревожнее кричали над ним ласточки. Некоторые из них проносились мимо самого его носа с такой быстротой, что он не успевал разглядеть их, кто такие, и только слышал жужжание их крылышек.