Лесные сказки и были (сборник) - Бианки Виталий Валентинович - Страница 57

Случалось, конечно, я и не совсем хорошо вёл себя при нём. Мало ли что на ум взбредёт, когда бабушки дома нет. Бывало, конфеты у неё из комода стащишь или там варенья ложечку-другую.

Правда, я всегда честно делился с Лаем всем, что удавалось стащить вкусного. Если два кусочка сахара стяну или два баранка, – один ему отдам. И он ничего – берёт.

Потом, бывало, всегда попрошу его:

– Ты, Лаюшка, ничего про это не говори бабушке. Тебе-то ничего не будет, тебя бабушка никогда не трогает, а мне… сам знаешь! Уж больно она скора на руку.

Лай: «Вау!»

Придёт бабушка со службы, – Лай сразу передними лапами ей на плечи и что-то ей на ушко шепчет.

То есть это я тогда думал так, что он ей про меня шепчет, хорошо ли я вёл себя. А он, конечно, просто лизал ей ухо, – привычка у него такая была здороваться с бабушкой.

И сама бабушка делала вид, будто Лай что-то ей докладывает. Вот я и боялся, как бы он чего лишнего ей про меня не сболтнул.

Бабушка окинет глазами избу, увидит, что в ней всё в порядке, и говорит мне:

– Ну, вот молодец. Лай сказал мне, что ты сегодня хорошо себя вёл.

И я уж совсем стал думать, что Лай во всём со мной заодно, что при нём можно пускаться на любые проделки.

И вот раз я заметил на полке над плитой забытый бабушкой коробок спичек. Конечно, я сейчас же решил устроить в комнате небольшой костёр.

Мне – маленькому – необычайно нравился огонь. Да и теперь я могу часами сидеть у открытой печки и смотреть, смотреть, как жёлтое и красное пламя, то притаиваясь, то разгораясь, весело пляшет, то ручейком побежит по полену, то вдруг выстрелит, как из ружья, – треск, дым!

Угольки тоже люблю, когда они пышут живым золотом и загораются над ними синие язычки. Мне всегда какие-то фигурки чудятся в огне, разные там жар-птицы, чертики хвостатые, чьи-то лица.

Теперь я знаю, что бабушка ничего так не боялась, как того, что я, оставшись один, наделаю пожар. Она всегда брала с собой все коробки со спичками, когда уходила на службу. Попробуй я при ней потянуться к спичкам, – она как даст мне по руке, крикнет – «нельзя!» – прямо как на Лая. И уж как в этот раз она оставила коробок на полке, – она сама не знает.

В углу стоял ящик с бумажками и разным мусором. Я вытащил его на середину избы, вытряс на пол и сложил из бумаги, лучинок и щепочек отличный костёр. Потом поставил под полку табуретку и полез за спичками.

Но только я схватил коробок – и спички в нём тихонько громыхнули, – вдруг слышу, кто-то рычит сзади. Обернулся, – Лай! Стоит, шерсть на шее поднял – совсем на себя не похож. Главное – зубы оскалил, страшные волчьи клыки.

Я так перепугался, что и с табуретки полетел. При этом спички выпали у меня из рук и рассыпались по полу.

Я поднялся на ноги. Потираю ушибленную коленку и спрашиваю самым добрым голосом:

– Ты что, Лаюшка, что с тобой? Ты не думай: я всего только одну спичку возьму, остальные все бабушке останутся. Мне только костёр разжечь.

Лай слушает и молчит. Шерсть у него на загривке улеглась и зубы под губой скрылись.

Но только было я потянулся к спичкам, – вот уж предо мной опять волчья пасть! Губы сморщены, белые клыки оскалены.

Я скорей от него в дальний угол.

Тогда Лай лёг и голову на лапы положил. Опять мой добрый, хороший Лай.

Я стал ему говорить, что, ладно уж, я не буду костра делать, – я только спички соберу и на место их положу, а то бабушка увидит, – горячих задаст… Долго его уговаривал, ласковыми именами называл.

Он весело на меня смотрит, даже хвостом виляет. Но чуть я к спичкам, – у него сразу глаза злющие делаются, зелёным огоньком зажгутся – и губа поднимается.

Так и не подпустил меня к спичкам до тех пор, пока бабушка не пришла.

Ну, и, конечно, было мне за это дело от бабушки – ой-ой! До ночи на стул не садился.

– Так и знай раз навсегда, – сказала бабушка, – у Лая дружба дружбой, а служба службой. Коли тебе сказано – «нельзя!»– так и не думай делать: всё равно Лай не даст.

В том-то и был весь фокус: ведь бабушка, когда я к спичкам тянулся, всякий раз говорила мне: «Нельзя!» А Лай это слово отлично знает.

Теперь-то всё просто объясняется, а маленький я ничего такого понять не мог. Вот и думал, что Лай вроде бабушки. Думал, – он глядит за мной и боится, как бы я избы не спалил.

Так он меня напугал, что после этого случая я при нём не только делать, – даже думать плохое что-нибудь и то боялся.

ПРЯТКИ

КОСОЙ САНЬКА

Прятки – или по-нашему, по-новгородски сказать: хорону?шки, – игра не одним людям – всему свету известная. Лесом идёшь, – много глаз на тебя глядит, за каждым шагом твоим следят. А ты и не видишь, кто? с тобой в прятки играет.

Не дале, как прошлой осенью, один случай был у нас в колхозе.

Вечером затеяли пятеро наших ребятишек – Ваня, Маня, Таня, Паня и Саня – игру у сенного сарая. Им бы спать пора ложиться: сумерки уж начинаются. Ребятишки-то все мелкие, – долго ли до беды!

Как водится у нас, стали в круг, каждый свои два кулачка перед собой выставил. Сосчитались:

– Шла кукушка мимо сети,

А за нею – злые дети,

И кричали: Ку-ку! Мяк!

Убирай один кулак.

На кого «мяк» выпадет, тот один кулачок убирает.

Потом по второму разу считаются, по третьему, – пока у последнего один кулачок не останется. Этому, значит, водить.

Водить выпало Ване.

Ваня взял палочку-выручалочку, стал носом к стенке сарая, локтем глаза себе закрыл. Стоит – выкрикивает:

– Раз, два, три, четыре, пять —

Я иду искать!

– Раз, два, три четыре, пять, шесть,

семь, —

Я иду совсем!

– Раз, два, три, четыре… десять —

Я иду на целый месяц.

Когда всё до конца выкрикнул – палочку к стене приставил и поскорей обернулся.

Ребятишки давно успели схорониться – кто куда. Никого нет. Только – глядь! – будто чьи-то босые ноги – брык! брык! – под сарай лезут, под дальний угол. И пропали там.

– Вижу, вижу! – закричал Ваня – и бегом к тому углу.

А в это время из-за другого угла сарая – Таня с Паней, а из-под куста – Маня. И к палочке-выручалочке.

Стук, стук, стук! – и все трое «дома».

Ну, да Ваня на них только рукой махнул: пускай! Одного-то он приметил, – уж этот от него не уйдёт.

Добежал до угла.

– Вылазь! – кричит в дыру под сараем. – Вылазь, Санька, вижу!

Сам, конечно, ничего не видит, потому что под сараем яма, а в яме темно. Да ведь чьи-то ноги под сарай лезли? Лезли. Чьи же, как не Санькины? Девчонки уже все «дома».

А тут сам Санька выскакивает в стороне из канавки – и бегом к палочке-выручалочке.

Надо бы и Ване скорей к ней, – чтобы первому постучать, – да он растерялся.

Как же так: ведь Санька под сараем сидит!

И Ваня ещё раз крикнул в дыру:

– Вылазь, Санька! Всё равно – вылазь!

Девчонки так со смеху и покатились.

А Саня уж у палочки – стук, стук стук! – и кричит:

– Вот он – я! Води-ка в другой раз.

Тут Ваня опомнился.

А от угла не идёт.

– Ребята, – говорит, – тут что-то не так. Тут с нами ещё кто-то в хоронушки играет. Вот сюда залез, – я своими глазами видел.

Ребятишки к нему.

Он стоит белый, как берёза, глаза большие, и шепчет:

– Вот тут, вот тут сидит… Я ноги видел. Лезет – ногами брыкается.

Ребятишкам стало не по себе.

Сумерки гуще. Лес рукой подать – и стоит тёмный, страшный. В лесу – волки, медведи и – как знать? – кто ещё.

Неизвестно, кто под сарай забрался. Сидит там…

Санька – боевой парнишка – как крикнет толстым голосом:

– Кто там в яме? Объявись!

А под сараем как шебуршнёт!

Таня, Паня, Маня как взвизгнут, как припустят бежать!

Хорошо – на меня набежали: как раз я из лесу шёл – с охоты. Еле их остановил.