Клуб Колумбов - Бианки Виталий Валентинович - Страница 8

— Ай! Глаза!.. Вон! Вон там!

И правда, я тоже увидал: два таких зловещих глаза загорелись при этих словах в полной темноте, что и у меня мороз по коже. Вспыхнули зелёным огнём, потом красным — и погасли.

— Это водяной за нами подглядывает! — шепчет Си дрожащим голосом.

Я ей:

— Молчи ты!

А глаза опять зажглись. Эх, как я тут пожалел, что не взял с собой ружья! Я, конечно, сразу подумал на волка. Грохнуть бы в него — и дело с концом! Девчонки прижались ко мне, дрожат, — а я что могу сделать? Нападёт кто, — разве голыми руками отобьёшься. Явно следят глаза за нами.

Тут я смекнул: «Ведь звери здорово боятся человеческого голоса. А ну — пугну его!» Предупредил девочек шёпотом да как гаркну громовым голосом: «Ух-та-та-та!!!» Девчонки как завизжат, аж совсем оглушили.

— Гром-то хрипловатый у тебя получился, — заметила Си.

— Теперь — «хрипловатый», а там, небось, как обрадовалась, что глаза исчезли.

— Всё равно потом опять появились! — не сдавалась Си.

— Совсем-то ему, — продолжал Колк, — наверно, и не убежать было: может, скоро там коридор и кончается или просто завал там.

В общем я придумал не орать, а спички жечь. Как только начнут приближаться глаза, я — раз! — чиркну спичку — и в него! Хорошо, — лето: не такая уж длинная ночь. Вверху забрезжил, наконец, свет. А там и Вовкин голос услыхали. Ми сразу его узнала!

Си подтвердила, что всё так и было, как Колк рассказывал, и честно созналась:

— Ох, и натерпелись мы, ребята, страха! Вы подумайте только, — как зажгутся эти жуткие глазищи, — сердце в пятки — бух…

Что за зверь сидел в подземном ходе, так и осталось неизвестно. Анд, Вовк и Колк решили выяснить это на днях. Но у всех было столько срочных дел, что обследование таинственного подземелья пришлось отложить.

5 августа началась охота. Вовк и Колк каждый день теперь приносили то тетерева, то утку, то куличков. Колумбы подробно рассматривали каждую птицу. Всё, до последнего пёрышка, в ней шло в дело: размеры и вес записывались, мясо жарилось, красивые перья шли в птичьи альбомы, куда их подклеивала тонкими полосками бумаги Си. У Колумбов было строгое правило: лишил жизни для науки или хоть для еды прекрасное существо, так сохрани о нём память. С более редких птиц снимали шкурки и набивали их ватой или мягкой куделью.

Выяснился тетёркин кукид. На следующее утро, после того как было подложено куриное яйцо к тетёркиным, девочки не застали тетёрку на гнезде: в нём были совсем холодные — покинутые, значит, — жёлто-коричневые яйца и валялись белые скорлупки. Куда исчез курёнок, — неизвестно. Уж не заклевала ли его дикая кура — со злости, что её птенцы так и не вывелись? Её четыре яйца колумбы выдули, — все они тоже оказались болтунами, как и первое.

И вдруг однажды утром Колк приходит из леса и рассказывает:

— Иду кромкой поля у дремучего леса, — овёс там посеян. Вижу по росе — тетерева тут были, — наброды их в овсе, росу стряхнули. Фырр! — так и есть: тетёрка поднялась! А за ней маленький тетеревёнок, один всего, — да какой-то дурацкий: не жёлтый, а пёстрый весь, пегий!.. Я и ружьё опустил: что такое?

Тетёрка далеко улетела, а этот чудик тут и бряк на ветку! Вполдерева сел да так близко, что я без бинокля разглядел: курёнок это! Нашей пеструшки сынок. Вот здорово!

Тут тетёрка его нежно так позвала: «Фиу! Фиу! Ко-ко-ко!» Он сорвался и полетел. Да хорошо так летит, будто настоящий тетеревёнок! Скажи пожалуйста: мачеха его и летать научила! Перелетел на другое дерево — и в ветках спрятался, в хоронушки со мной играет. Ну, прямо — дикий кур, настоящая дичь для охотника! Слыхивал я про одичалых кур, а своими глазами первый раз вижу. Ведь этак мы, пожалуй, кукидом-то новую породу диких кур вывести можем: перевоспитанных домашних!

Рассказывал всё это Колк за завтраком, когда все колумбы сидели под большой елью. Подросшие уже птенчики, жившие на воле, слетались к ним в часы еды, садились на плечи, прыгали по столу, подбирая крошки.

Барсучонок Бибишка послушно сидел у ног Ля и ждал, не перепадёт ли ему со стола что-нибудь вкусненькое.

Наступило 21 августа — ежегодный день исчезновения у нас последних стрижей. Об отлёте их в известный срок за неделю предупредил Таль-Тин, — и колумбы убедились теперь, что эти быстрокрылые птицы строго придерживаются своей календарной даты, хотя спешить им было некуда: в воздухе летало ещё сколько угодно их дичи — мух и комаров. Ласточки, козодой-полуночник, тоже питающиеся мухами, ещё и не думали об отлёте.

Пора было и колумбам собираться в город: с 1 сентября начнутся занятия в школах. Через неделю Клуб Колумбов вернётся в Ленинград.

Решено было накануне отъезда всей компанией собраться на озеро Прорву, — провести там целый день на каком-нибудь острове.

Месяц шестой

Странное дело: вместо того, чтобы из Нового Света становиться для колумбов понемногу Старым Светом, Земля Неведомая делалась все более удивительной и загадочной. Кукид открывал перед юнестами совершенно новые возможности. Таинственное дерево алейна — переселенец из неизвестных стран, взять листья которого, до сих пор так и не собрался тяжёлый на подъём Паф, — осталось не определённым. Таинственный подземный ход, куда так неожиданно провалились Ми, Колк и Си, так и остался загадкой: кто, когда, зачем его вырыл? А в последние дни охотники Колк и Вовк начали приносить таких крылатых-пернатых, которые никак не могли быть сочтены за туземцев Земли Неведомой.

С самого начала охоты Колк и Вовк устроили себе на берегу озера Прорвы из камыша и веток шалашки; Колк — на одном берегу залива, Вовк — на другом. С рассвета до обеда — полную упряжку — как называют эти часы новгородцы, просиживали юнесты с ружьём и биноклем в своих шалашках, а Колк часто ещё и вторую упряжку, — с обеда до захода солнца. Много любопытного наблюдали охотники, скрытые от зорких птичьих глаз.

Первой обычно появлялась на берегу ночевавшая в лесу серая цапля. Махая круглыми, будто из тряпок сделанными, медленными крыльями, она снижалась, выпускала свои прямые длинные ноги и не спеша приземлялась. Расхаживая по самой кромке берега и оставляя на сыром песке большие следы трёхперстых лап, она внимательно обследовала мелкую у берега воду. Миг — и её клюв-кинжал молниеносно разил зазевавшуюся лягушку, длинная шея поднималась к небесам, словно благодаря их за вкусное угощение, — и судорожно дрыгающие ножки лягушонка исчезали в глотке большой сутулой птицы. Спокойным, размеренным шагом цапля отправлялась, дальше по берегу, и не раз случалось, что проходила так близко от притаившегося в шалаше охотника, что он мог бы достать её стволами своего молчаливого ружья.

Прилетали, снижались, опускались на гузку, поблёскивая изумрудным зеркальцем на крыле, садились в камыши чирки и большие, грузные кряковые утки, голубокрылые широконосики, стройные свиязи. Переходили из одной рощи камышей в другую кургузенькие болотные курочки. Медленно пролетал в вышине коршун, высматривая на берегу дохлую лягушку или рыбу, перевернувшуюся в воде белым брюхом вверх. Ружья юнестов всё молчали. Однако наука требует жертв. Появится на озере быстрокрылая стайка невиданных здесь летом куликов и рассыплется по берегу, мелькая высокими тонкими ножками, — из шалашки вылетит быстрый огонёк и громыхнёт выстрел. На песке останутся лежать внезапно кончившие свой путь на далёкие зимовки крылатые странники.