Рыбьи дорожки - Заборский Михаил Александрович - Страница 6

Наконец я перешел в соседний омуток… Та же история!

«Всегда вот так! — досадливо подумал я. — Уйдешь за тридевять земель, а счастье-то, оно под носом! Ну и ловил бы лещей у себя на Унже… Чем не рыба? А то вон куда понесло! Хариуса захотел!»

Солнце жгло. Пришлось скинуть ковбойку. Хорошую ковбойку я купил в Москве, в магазине «Динамо», плотную, не всякий комар одолеет. И очень, на мой взгляд, красивую: пеструю, в красную клетку.

Удочку я воткнул под углом в берег: чего зря руку оттягивать, если не клюет?

— Ну-ка, подвинься! — сказал я растянувшемуся на густой траве Тельке и присел рядом.

Бульк!..

Будто кто бросил в воду маленький камешек. Я посмотрел вокруг и вдруг увидел на середине омутка широко расходящийся круг. А кончик удилища все ниже и ниже кренился к воде.

Я вскочил, схватил удочку, подсек.

Большая серебристо-зеленая рыба вылетела из воды и на долю секунды как бы замерла в воздухе, распустив высоченный верхний плавник. Затем она грузно шлепнулась и тотчас же вылетела вновь. Я поводил ее немного и выбросил на берег.

Видавший всякие рыбацкие виды Телька поднял морду, одобрительно поглядел и стукнул раза два по траве тяжелым хвостом: «С добычей, хозяин!»

Спустя минуту клюнул еще хариус, такой же, граммов, пожалуй, на четыреста. Отлично!

Солнце стало палить нещадно, и вдруг, как на грех, навалились на нас комары. Да еще в компании с мошкой. Вот уж не вовремя! Пришлось одеться.

Хариусы больше не клевали.

Я обошел всю лужайку. Омутков оказалось много. Но рыба не брала — как вымерла речка.

— Эй, рыбачок! — раздался сверху голос хозяйки. — Небось не ловится?

Она стояла на пригорке, неподалеку от избы, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца, и, улыбаясь, смотрела на меня.

— Рубаху-то, рубаху смени! Иди, я тебе старикову дам, зеленую. Ишь, разрядился, словно девка на беседе! Разве он так возьмет? Боится!

Я ожесточенно треснул себя рукой по щеке, по затылку, по лбу. Но что такое укус комара, даже костромского, в сравнении с охотничьим упоением! Через пять минут, облачившись в зеленую, выгоревшую дедову гимнастерку, я уже тащил осыпанного черными звездами красавца.

— Опасается он пестроты. Не приучен! — говорила мне к вечеру хозяйка, ставя на стол сковородку жареной рыбы, от которой исходил тонкий аромат, будто от лесных трав. — Мало на берегу цвета такого красного. Хвойный у нас край — ель, да сосна, да мозжуха. А вот белую рубаху мой старик наденет — ничего, хорошо ловится. Белая, как облачко летнее, в воде отражение имеет — сорьёз ее мало боится.

Так подсказала мне лесничиха, как маскироваться, если захочешь на прозрачной речке поймать осторожную рыбу хариуса.

Хариус красив. Серовато-зеленый, подобно форели, в темных крапинках, с серебристым брюхом и очень высоким радужным спинным плавником, он необычен по сравнению с большинством других рыб. Второй, верхний, словно бы припухший «жировой» плавничок, загнутый по направлению к хвосту, разъясняет эту необычность: хариус — рыба «благородной» лососевой породы.

В крохотных лесных речушках, стекающих в бассейн Унжи, не загрязненных промышленными стоками, избегнувших сплава, хариусы едва ли не единственные обитатели. Они начисто выедают икру всяких чужаков, пытающихся проникнуть в эти прохладные захламленные ручьи. Шахра надежно охраняет хариусов от тяжелого взгляда браконьера. И только неуемная страсть приводит через лесные завалы, топи, болота на эти почти необитаемые берега рыболовов-любителей — истинных друзей природы.

Несколько лет подряд мы с приятелем жили на Соре. Потерял я своего верного Тельку, и теперь вместо него мы загоняли в воду грязнуху Рогдая, костромского «гончего» — собаку лесника с большими черными пятнами вокруг печальных глаз. Издали казалось, что Рогдай носит защитные очки.

Разыскивая хариусов, мы оказались в настоящих лесных дебрях, куда еще никогда не ступала человеческая нога. Чаще всего мы просовывали удилища в какую-нибудь щель среди сучьев и веток. Если это был омуток, мы подползали к нему и ловили, не вставая с колен. Мы забирались на причудливо нависавшие над водой стволы деревьев и оттуда спускали лески. Словом, мы проделывали чудеса эквилибристики, но зато нам удавалось как следует наблюдать повадки этой рыбы.

Надо было осторожно положить слепня на воду, а самому, затаив дыхание, спрятаться, притаиться, слиться с каким-нибудь древесным стволом, стать, должно быть, таким же неразличимым, как хариус в светлой воде. И ждать. Впрочем, если маскировка оказывалась удачной и хариус находился поблизости, ждать почти не приходилось.

Рыба появлялась внезапно. Появлялась непонятно откуда — ведь только сейчас в омутке ровно никого не было! Поднявшись прямо на слепня, она описывала под ним круг, видимо нацеливаясь, затем высовывала из воды пасть и очень нежно, одними губами схватывала насекомое. В этот же момент и раздавалось тихое бульканье, звучащее для уха рыболова приятнейшей из мелодий.

После бульканья натягивалась леса и начиналась борьба с сильной рыбой, осложнявшаяся ограниченностью места.

Ведь кругом сучья, ветки, кусты! Очень обидно, что много хорошей рыбы при этом срывалось.

Вечером мы жарили хариусов, а потом, поужинав, настилали на берегу елового лапника, накрывали его плащом, крепили веревки, натягивали марлевый полог, подтыкали по бокам марлю и лезли в наше убежище. Это было вовремя — начиналось «генеральное наступление» комаров…

Ну как же забыть такое!.. Вот мы лежим теплой, безветренной ночью под прозрачным пологом на берегу, в самой что ни на есть шахре. Совсем рядом с нами, точно под изголовьем, журчит вода. Где-то хариус плеснулся. Птица крикнула ночная. Над нами теперь вполне безопасные комары; еще выше — звезды.

Рядом с пологом бродит Рогдай. Он добросовестно подчистил остатки ужина и, видимо, решает остаться, чтобы выразить признательность. Пес долго устраивается, крутится, ложится и тут же начинает неистово выстукивать ногой. Потом, повизгивая, срывается с места и убегает… Значит, дожрали-таки комарики!

— Ах, ну и сорвался же один у меня! — мечтательно мычит приятель.

И внезапно смолкает. А через минуту слышится глубокое дыхание крепко заснувшего человека. Мы спим, и, наверное, спят хариусы.

Вьюн

Если весенний паводок на Днепре оказывается «велыким», то недели на полторы село Прохоровка преображается в своеобразную Венецию. В хаты, разумеется, вода не попадает; хаты для такого случая построены на высоких насыпных бугорках. Но до соседа пешком не дойдешь, и народ плавает в лодках. Плавают по разным надобностям: в колхоз на работу, на базар, в амбулаторию, в гости. И даже хлопчиков и девчат в школу и обратно доставляют на развалистом плоскодонном баркасе.

А когда вешние воды уйдут в речное русло, на низких местах оставит Днепр свои памятки: залитые водой канавы, лужи, полные до краев «ставки». Некоторые из них глубокие — «с ручками», другие помельче. В тех и других — рыба. Рыба, можно сказать, обреченная: месяца через два большинство таких микроводоемов высохнет до основания. Но в первую половину лета это настоящие густонаселенные аквариумы.

В лужах рыбу на удочку ловить как-то не принято. Тем более, они так поспешно и плотно зарастают от берегов травой, покрываются ряской, что вроде и некуда подкинуть червяка. В лужах «бродят» кому не лень со всякими бредешками, наметками, а чаще с «саками». Такой сак, на деревянном, треугольном каркасе, погружают в воду и «вытаптывают» в него различную живность. Различную по той причине, что вместе с рыбой случается загнать в сак и черепаху с морщинистой складчатой шеей, и желтощекого молодого ужа.

…Хозяин наш, дид Сашко?, невысокий, коренастый, заросший черным волосом колхозный конюх, — великий специалист по ловле саком. Саков у него «багацько» — целый набор, одни побольше, — с этими он залезает по самую бородку в любую яму и, отфыркиваясь, всплывает обратно боком, точно краб, уцепившись за свою снасть. Есть саки поменьше, есть совсем маленькие. И у каждого свое назначение. Дид Сашко умеет воткнуть сак в любые «ко?рчи» и достичь пальцами ног глубочайшей норы, чтобы выгнать оттуда затаившуюся рыбу.