Преданный волк - Сладков Николай Иванович - Страница 2

Волчонок уже попробовал мяса, и теперь нет смысла пичкать его одним супом. Считается, что волк до тех пор домашний, пока не попробует мяса и не лизнет крови. Но мой волчонок и после мяса все такой же ласковый и доверчивый.

Всегда готов играть и возиться. Но только со своими знакомыми, чужих он сторонится и боится. Меня же слушает беспрекословно: свистну — и где бы он ни был, чем бы ни занимался, появится как из-под земли. Правда, я всегда его угощаю при этом.

Я стреляю для него ворон и соек. Он сам сообразил, как надо с ними разделываться. Не набивает больше пасть, давясь и чихая, вороньими перьями. Слопать ворону ему пока не под силу: остатки старательно прячет в траву или кусты. Прятать тоже никто не учил, это у него в крови. Утром сразу же мчится к своему тайнику. И ни разу про тайник не забыл, хотя я нарочно и отвлекал его.

Оставлять его без присмотра боюсь. Ребятишек соседских он, конечно, не тронет: они для него тоже волки. А вот куры, индейки да кошки…

Уходя в горы, запираю волчонка дома. Ухожу тихо, когда он еще сладко спит на потнике от седла. Днем он один не очень тревожится, но к вечеру скука и одиночество становятся невмоготу. Мои шаги он узнает еще издали: я слышу, как он скребется и ломится в дверь, нетерпеливо визжит и скулит.

Волчонок набрасывается на меня, тычется носом в руки, виляет всем телом, юлит. От избытка чувств он опрокидывается на спину, машет всеми четырьмя лапами и даже делает лужу: чувства переливаются через край… Наверное, и в диком логове волчата так же радуются приходу волчицы. А она? А она скорее всего лижет их, тычет ласково носом. И я глажу волчонка по шее, тереблю ему холку, щекочу за ухом, а он, слюнявя, тихонько прикусывает мои пальцы. А мог бы и впиться — ведь дикий зверь. Клыки уже стали большими и белыми-белыми. Нет, не вопьется, не может нарушить закон родства: эти руки давали ему подогретое молоко. Я даже уверен, что встрече он рад не меньше, чем моему угощению. Иногда я ничего не приносил, но это не портило радости встречи. Я понимал зверя, примеряя его по себе. Глупо бояться очеловечивания: главные законы жизни едины. Радость движет и зверем, и человеком.

Вечером вместе ужинаем, вместе поем вечерние волчьи песни. Волчонок знает, что в шкафчике у меня спрятаны печенье и сахар. Вот он подходит к дверце, утыкает нос, словно ключ, в замочную скважину, умильно косит на меня рыжим глазом и понуждающе машет хвостом. Он любит сладкое, ведь он еще маленький. Волк-сладкоежка…

Во сне он все так же, как в раннем детстве, посапывает и похрапывает. Кладет нос на лапы, но тяжелая голова сползает. Он сонно ее вздергивает, а она снова сползает.

У аджарских ребятишек сегодня траурный день. Они весело играли с котенком, прибежал волчонок, ввязался в игру и мгновенно оторвал у «игрушки» голову. Сколько стенаний и слез! Котенка завернули в тряпицу и понесли хоронить. К похоронной процессии примкнул и волчонок, тыкаясь в ноги, не понимая — почему прекратили такую веселую возню? Но его, злодея, конечно, прогнали. Ах, как обидно: у тебя же отняли игрушку и на тебя же еще и замахиваются! Огорченный, он убежал в чужой сад и заел горечь обиды сладким виноградом и сочными помидорами. Вот и еще неожиданность: волк — травоядный! Виноград он объедает встав на задние лапы, а помидоры грызет как кость, только губы вовсю оттопыривает: больно уж сочная «кость».

Оставлять его без присмотра нельзя. Надо брать с собой в лес. В нем уже проснулся охотник, а охотнику нужен лес. Сбежит или нет? Я бы на его месте сбежал. Что может быть лучше свободы? Залезай в огороды и виноградники, души кур, отрывай кошкам головы — и никто тебе ни полслова! Но родство оказалось дороже свободы. Волк, как и мы, животное общественное. В одиночку ему плохо. Не так, конечно, как муравьям и пчелам, которые вообще не могут жить в одиночку. А все равно плохо. Волчья тоска одолевает одинокого волка. Худо ему одному.

Волчонок не убежал от меня в лес. Ни от меня, ни от старого коня Пистона. Пистон ведь тоже член нашей семьи. Так и бродим втроем по аджарским горам: человек, конь и волк. Впереди топочет старый подслеповатый Пистон, навьюченный палаткой, продуктами и посудой. За ним трусит волк. От избытка дурашливости он накидывается на мелькающие копыта Пистона, пробуя их на зубок. Пистон выше этих глупых затей, даже и не отбрыкивается. Позади с ружьем — я, глава семьи.

Волк знает и любит ружье. Все звери боятся выстрела. Еще бы: огнем и свинцом человек утверждал свой порядок. У волчонка же выстрелы из ружья вызывали только приятные ощущения. Стоило снять со стенки ружье — и волчонок начинал охотничий танец на задних лапах, толкал меня к двери передними, несся вперед, бросался на дверь всем телом и нетерпеливо скулил. Ружье для него — это поход в горы, встреча с бескрайним миром незнакомых существ и предметов, с головокружительным буйством запахов.

В эту пору дикие волки тоже начинают бродить: молодежь приглядывается к жизни взрослых и познает мир, в котором ей жить.

Меня и волчонка горы манили неудержимо. Дорогу выбирал я — вожак. Пистон давно привык, что по жизненному пути его ведет хворостина, — с ним никаких хлопот. Волчонка раздирал исследовательский инстинкт. То и дело он вдруг исчезал. Но я не тревожусь: найдет по следам и догонит. Этому тоже никто его не учил, это у него от рождения. Человек человека в лесу находит ухом: стоит лишь подать голос. Волк же еще и носом. Я и Пистон для волчонка как бы растягиваемся в пространстве на целые километры, словно идем и волочим за собой длиннющий канат: остается только за него ухватиться, а по нему уж ничего не стоит найти.

Однажды волчонок уснул под кустом, а я тихонько, на цыпочках, отошел. За полчаса я напутал по лесу немыслимых петель, навязал замысловатых узлов и накрутил самых хитрых зигзагов. Перепрыгивал через тропу, шлепал вверх по ручью, перескакивал через промоины. А потом притаился на склоне так, чтобы сверху все было видно. Волчонок проснулся, привычно прогнул спину, припав на передние лапы, и сладко, с подвывом, зевнул. И вдруг увидел — один! Заметался, зыркая по сторонам. И закружил, шаря по земле носом, наткнулся на мой след и покатил по нему, как по рельсам! Я сверху вижу, как точно он повторяет все мои зигзаги, узлы и петли. Нос его на следу — как ролик троллейбуса на проводе! У ручьев и промоин он замирал, задирал нос, водил им по сторонам, словно осматривался. И дальше прыжками по следу.

Волчонок проскакал у самых моих ног, но не оторвал нос от следа. Только распутав последнюю петлю, он на миг замер передо мною, поднял голову — глаза наши встретились, и он кинулся мне на грудь слюнявить и целовать! Опрокинул в траву, мягко хватал за руки и радостно теребил за рубаху. А вот домашняя скотина Пистон не стал бы меня разыскивать. Зачем я ему? Это он нужен мне, чтобы тащить вьюк.

Сентябрь. Идем по горной лесной тропе, поцокивают о камни копыта Пистона. Через тропу перекатил рыжий комочек — белка. В панике затрещал черный дрозд — увидел волчонка. Теперь его не трудно увидеть — вырос. И его тянет от «семьи» то вперед, то вбок. Подросток уже не желает жить по указке: ему не терпится познать жизнь своими боками. Ну что ж, жизнь не такой уж плохой учитель.

Первый урок скромности дали ему два черных ворона. Волчонок самонадеянно ускакал вперед по тропе, но скоро появился жалкий и перепуганный. Над ним, хрипло каркая, нависли два ворона, нацелив носище как пику. Ближний ворон кидается вниз. Тычет волчонка в спину. Взмывает, шумя широкими крыльями, освобождая место второму. Так и гонят, так и тычут попеременно! Волчонок с разгона бросается под копыта, прячется у Пистона под брюхом. Ага, и мы-таки тебе пригодились!

Километр волчонок послушно и оглушенно трусит позади. Но страх уходит, и глаза разбегаются снова. Когда мы проходим над хуторком, он опять исчезает, а внизу, у хуторка, слышится оголтелое кудахтанье кур и крики людей. И вижу: впереди скачет волчонок, а позади с палкой, пыхтя и ругаясь, ковыляет хозяин хуторка. Теперь волчонок кидается в мои ноги, ищет защиты у вожака. Из пасти у него свисает… котенок! Хватаю волка за морду и, насев сверху, разжимаю крепкие зубы. Котенок цел и невредим — чуть-чуть помят и обмусолен. А волчонок не может понять: он нес его мне, хотел обрадовать и угостить, а я отдаю добычу чужому. И это называется — своя семья! Он отводит обиженные глаза и уныло отходит в сторону. Хозяин уже не сердится: котенок цел, котенка вернули, он таращит глаза у него из-за пазухи. Хозяин удивленно цокает языком: волк, а отдал добычу! А он думал, что это собака, знал бы, что волк, не стал бы и связываться.