Лесные сказки - Сладков Николай Иванович - Страница 12

В лесу деревьев — не сосчитать. И на каждом найдётся укромная трещинка. С дерева на дерево, с сучка на сучок, от трещинки к трещинке. Куда жука, куда зёрнышко; осенью еды много. А зимой и сушёному комару будешь рад.

Сотни деревьев, тысячи кладовых. Но разве все их запомнишь?

А их и не надо запоминать: кладовые-то эти для всех! Не всё ли равно, чей запас ты найдёшь: свой или чужой? Ты чей-то склевал, и твой кто-то забрал. Ты для всех, и все для тебя.

Чёрный день всем страшен: всем надо иметь запас. А собирать его можно по-разному. Можно как крыса — только себе. Или как синичка-хохлатка — для себя и для всех.

Какой заяц длины?

Какой заяц длины? Для кого как. Для человека — с берёзовое поленце. А для лисы или собаки заяц длиной километра в два. А то и ещё длиннее! Потому что для них заяц начинается не тогда, когда они его схватят или увидят, а когда учуют заячий след. Короткий след — два-три прыжка — и зверь невелик. А если заяц успел наследить, напетлять, то становится он длиннее самого длинного зверя на земле. Ох как непросто такому в лесу схорониться!

Из всех своих сил старается заяц стать короче. То след в болоте утопит, то прыжком-скидкой надвое его разорвёт. Мечта заячья — стать наконец самим собой, с берёзовое поленце. Живёт и грезит, как бы от своего следа ускакать, спрятаться, как бы его, негодного, укоротить, разорвать, отбросить.

Жизнь у зайца особая. Всем от дождя и метели мало радости, а зайцу они на пользу: след смывают и заметают. И хуже нет для него, когда погода тихая, тёплая: след тогда горячий и запах держится долго. В такую погоду заяц длиннее всего. Куда бы ни спрятался — нет покоя: может, лиса хоть и за два ещё километра, а уже держит тебя за хвост!

Так что трудно сказать, какой заяц длины. В тихую погоду и умный заяц растягивается, а в метель да ливень — и глупый укорачивается.

Что ни день — длина у зайца другая.

И очень редко, когда уж очень здорово повезёт, бывает заяц той длины — с берёзовое поленце, — каким мы его видим. И знают про это все, у кого нос лучше глаз работает. Собаки знают. Лисицы и волки знают. Знайте и вы.

Подводные ежи

Верше, как и в еже, заметнее всего — колючки. Голова, хвост, посредине колючки — вот и весь ёрш. И ещё глаза: лилово-синие, большие, как у лягушки.

Ростом ёрш с мизинчик. А если с указательный палец, то это уже ершовый старик.

Напугали меня эти старики. Плыву и вижу: дно зашевелилось и уставилось на меня точками тёмных глаз. Это ерши — старик к старику! Самих-то незаметно: хвосты, головы, колючки — всё такое же пятнистое, как дно. Видны одни глаза.

Я повис над ершами, свесив ласты. Ерши насторожились. Пугливые вдруг стали падать на дно, выгибаться и нарочно поднимать облачка мути. А сердитые и отважные взъерошили на горбу колючки: не подступись!

Как ястреб над воробьями, стал я кружить над ершовой стаей. Ерши выжидали. Я стал похрипывать в дыхательную трубку. Ерши не испугались. Я вытаращил глаза — им хоть бы что! Тогда я… чуть не сказал: «плюнул на ершей»… Нет, я не плюнул, под водой ведь не плюнешь, а махнул на ершей ластом и поплыл прочь.

Да не тут-то было! От резкого взмаха ластом со дна взмыла и завихрилась муть. Все ерши устремились к ней: ведь вместе с мутью поднялись со дна вкусные червячки и личинки!

Чем быстрее я работал ластами, торопясь уплыть, тем больше поднимал со дна ила. Тучи ила клубились за мной как тёмные грозовые облака. За тучами тянулись стаи ершей.

Отстали ерши только тогда, когда я выплыл на глубину. Но на глубине мне стало не по себе. Я ещё не привык к глубине, это были ведь ещё мои первые шаги под водой.

Дно опускалось всё глубже и глубже. А мне казалось, что я лечу над землёй и взмываю всё выше и выше. Так и хотелось за что-нибудь ухватиться, чтобы не грохнуться с этой высоты!

Я повернул назад.

Вот опять заросли. В зарослях ерши. Вроде и веселей — всё живые души! Ерши-мизинчики плавают вполводы, а старики — на дне. Теперь я нарочно поднял ластами муть. «Старики» и «мизинчики», как воробьи на просо, кинулись на неё. Я уже больше не пугаю ершей: не хриплю в трубку, не таращу на них глаза. Просто смотрю. И поэтому даже самые пугливые больше не падают набок, чтобы поднять со дна муть и спрятаться в ней. А самые сердитые не топорщат колючки на горбах.

Покладистые ребята. Сообразительные!

Голубой рак

Всем известно, что рак красный. Даже говорят: «Красный как рак!» Но красным рак становится только в кипятке. Живой рак бурого цвета. Это тоже всем известно. Но вот известно ли кому, что среди обыкновенных раков встречаются голубые?

Однажды летом я поймал такого в Грязной речке. Всё у него как у бурого рака: клешни, глаза на стебельках, раковая шейка. А цвет — голубой!

Панцири обыкновенных раков всегда под цвет тёмного дна, а этот голубой, как весеннее небо. А что, если и его в кипяток, каким тогда станет? Неплохо бы сварить. Ракоеды говорят, что в те месяцы, в которых нет буквы «р» — летом, — раки особенно вкусны!

И всё-таки я голубого рака не сварил, пожалел. Выбросил обратно в речку. Ведь, может, это всем ракам рак. Может, от него вся порода рачья переменится. Может, не будут они, как водяные крысы, прятаться по тёмным норам, не станут пятиться задом. Может, поднимутся с тёмного дна к подводному небу и заживут среди ярких и красивых рыб. И может, нашу Грязную речку все назовут тогда: речка Голубых Раков!

Так что вот: не все раки бурые. Бывают и голубые. Да будет и вам это известно!

Санитар

Сумрачно под водой: туча закрыла солнце.

Мои жёлтые руки вдруг стали зелёными. По зелёным рукам забегали чёрные мурашки: это закружили вокруг рыбьи мальки. Без солнца даже серебряные мальки становятся чёрными.

Я тихо гребу ластами, настороженно вглядываюсь в тёмные заросли. Вот топляк — затонувшее бревно. Вот стебли водяной травы. Они бледные, будто выросли в тёмном погребе. А вот… глаз! Он тоже какой-то травяной — жёлтый, с зелёным зрачком.

И вдруг всё вокруг посветлело. Дно поднялось, водоросли надвинулись со всех сторон. Зелёные руки опять стали жёлтыми. Солнце выглянуло из-за туч!

Тут я увидел, кто следит за мной зелёным глазом: щука! Плосконосая, пятнистая, настороженная. Прямо водяной волк!

А мальки щуку не видят. Толкутся у самого щучьего носа серебряным облачком. Чуть хвостишками нос не щекочут. Сами в рот просятся. Но щука и плавником не ведёт!

Стайка искроглазых плотвиц пролетела мимо. Водяной волк не шевельнулся!

Но вот плывёт вперевалочку тощая уклейка. Полхвоста объедено, на спине болячка, на боку ссадина. Смотреть противно! А щука к ней со всех плавников! Даже из воды выскочила и проскакала на брюхе, пуская «блинчики».

Вот он каков, водяной-то волк!

Только волка ноги кормят, а щука рыскать не любит. Рыбаки говорят, что при движении рыбы в воде возникает чуть слышный шум. Мирным рыбкам — ершам, плотвицам — хорошо знаком шум щучьих «шагов». Даже не видя щуки, рыбы узнают её по «походке». Потому щука и не любит ходить.

Щука ждёт…

Её никому не видно и не слышно, а она слышит каждый рыбий «шаг». Ей не нужны здоровые рыбки — пусть куролесят хоть у самого носа. Она ждёт, когда послышатся неверные «шаги» рыбки больной. Стоит рыбке «захромать» хоть на один плавничок — щука тут как тут! Как на «скорой помощи» прикатит!

Но больных рыбок что-то не радует такая помощь. Прикатит — и хап рыбью болезнь… вместе с рыбкой.