Медовая ловушка - Млечин Леонид Михайлович - Страница 35

Голодная Кристи глотала ломтики яблок и груш. Груши были сочные, яблоки вялые. Петра есть не стала. Выглядела она ужасно. Кристи вытрясла ей в стакан побольше льда, налила на два пальца виски и добавила содовой. Петра храбро сделала большой глоток и закашлялась. Вновь поднесла стакан к губам и выпила свою порцию. Потом опустила стакан и заплакала.

Ее словно прорвало, она рыдала, что-то кричала и бормотала. Ее всю трясло. Это была настоящая истерика.

Кристи смотрела на Петру с сочувствием. Перед ней сидела не опасная террористка, а глубоко несчастная женщина, которая вдруг поняла, что она никому не нужна, что у неё нет и не будет семьи, что природа и судьба лишили её обычного женского счастья.

Кристи перерыла всю сумочку в поисках успокоительных таблеток, но ничего не нашла. Тогда она заставила Петру допить виски. Последние шесть месяцев Петра безвылазно провела в лагере, где царил сухой закон, и с непривычки мгновенно опьянела. Она начала сползать со стула, и Кристи помогла ей добраться до кровати.

Все было, как тогда, несколько лет назад, когда Кристи привезла её из тюрьмы. Только Кристи за это время стала другой. Ей нужно было, чтобы Петра заговорила. Она легла рядом с Петрой, прижалась к ней и стала гладить её волосы, лицо, шею. Она нашептывала ей на ухо что-то приятное. Пьяненькая Петра обняла Кристи. Она так нуждалась в сочувствии и утешении.

Кристи целовала Петру и спрашивала её — о жизни, друзьях, планах. Кристи уже была опытной женщиной. Она понимала, на какие кнопки надо нажать, чтобы Петре стало хорошо. Она работала с податливым телом Петры, как старательный музыкант с любимым инструментом. И Петра отзывалась. Ей стало жарко и сладко, она сбросила с себя юбку, блузку, лифчик, трусики. Она просила Кристи не останавливаться. Она говорила. Она говорила все, что она знала. Салим и Рольник задумали новое дело.

Когда Петра добралась до вершины, Кристи оставила её в покое. Она прикрыла Петру одеялом, умылась и пошла в соседнюю комнату спать. Кристи осталась совершенно спокойной. Она просто работала.

Утром Петра, у которой раскалывалась голова, решительно ничего не могла вспомнить. Кристи, напротив, помнила все, что она узнала от Петры Вагнер.

Начальник управления нелегальной разведки генерал Калганов был очень доволен последними телеграммами из Бейрута.

— Кристина дает хорошую информацию по Ливану. Надо её поблагодарить. Я дал указание разрешить Целлеру командировку в Бейрут. Кристина пробудет в Бейруте долго. Пусть Целлер порадует девушку. Она заслужила.

— Я категорически против, — немедленно ответил полковник Федоровский.

Это он руководил работой Кристины фон Хассель. Он даже был с ней знаком и регулярно встречался с важным агентом. Правда, Кристина знала его как «Григория Алексеевича». В реальности полковника звали Игорем Мокеевичем.

— Это почему же? — недовольно спросил Калганов.

— Очень опасно, — ответил Федоровский. — Когда они встречаются в Австрии, шансы провала невелики. Но в Ливане все западные люди на виду. Совсем не надо им показываться вместе.

Калганов разозлился. Федоровский отвечал за безопасность агента, и пренебречь его мнением было невозможно. Но и отказываться от своих слов Калганов не любил. Когда в достаточно молодом возрасте достигаешь генеральского звания и становишься начальником управления, то быстро привыкаешь к тому, что твои слова немедленно принимаются к исполнению, а не оспариваются подчиненными.

— Хорошо, — сквозь зубы сказал Калганов. — Я отменяю распоряжение о командировке Целлера. Но в Ливан поедете вы. С Кристиной нужно работать. Там трудная оперативная обстановка. Она нуждается в повседневном оперативном руководстве.

Когда капитану Целлеру, который уже оформлял заграничный паспорт, сказали, что его командировка отменяется, он чуть не заплакал. Для него это был ужасный удар. Ежегодные загранкомандировки составляли главное удовольствие его жизни.

А полковник Федоровский, напротив, был счастлив. Генерал Калганов думал, что унижает Федоровского, отправляя его всего лишь заместителем резидента, хотя полковник вполне мог рассчитывать на самостоятельную должность резидента. Но Федоровский давно рвался на оперативную работу. Он засиделся в центральном аппарате.

Поздно вечером во вторник шифровальщик резидентуры советской политической разведки в Бейруте получил срочную телеграмму из центра. На телеграмме была пометка — «только для резидента». Шифровальщик понял, что придется вызывать резидента в посольство, лишив того возможности приятно провести вечер.

Советник посольства в Ливане Олег Червонцев находился на приеме, устроенном в честь пятидесятилетия крупного банка. Он поехал на прием вместе с женой — молодой высокой блондинкой.

Для Червонцева это был второй брак. Его первая жена, которой он обязан своей карьерой, умерла от рака. Она уехала в Москву, чтобы проследить за дочкой, поступившей в институт, и почувствовала себя плохо. Врачи, сделав анализы, положили её в больницу. Но было поздно, она сгорела буквально в два месяца. Червонцев прилетел уже на похороны.

Вторая жена, бывшая машинистка из секретариата Министерства иностранных дел, была младше Олега на двадцать лет и выше на пять сантиметров. Посол Вавилов, увидев её, меланхолически заметил:

— Тощие высокие блондинки доводят мужчину до инфаркта быстрее выпивки и сигарет.

Личный помощник посла, худой, как щепка, ухмыльнулся в знак полного согласия с шефом. Посол ошибся. Инфаркты случаются не от блондинок.

В советском посольстве все решили, что история с захватом заложников на конференции нефтяных министров закончилась для посла Вавилова благополучно. Его выпустили с первой группой заложников, освобожденных террористами. В него не стреляли, его не били. Терорристы даже не знали, что среди заложников оказался советский посол.

Но ужасный день, проведенный под дулами автоматов, сломал Михаила Петровича Вавилова. Страх, который он испытал, нельзя сравнить с обычным страхом, который время от времени испытывают люди.

В тот день посол не сомневался, что его убьют. Он постоянно думал о том, как именно это произойдет. Он представлял себе, как его тело обнаружат в луже крови после того, как полиция все-таки одолеет террористов.

Виктору Шумилову пришлось ещё хуже. Ему, как и другим молодым мужчинам, завязали глаза. Это только усилило чувство беспомощности. Они поняли, что ничего не могут поделать. Если станут жаловаться, повязку завяжут ещё туже или вообще изобьют. Они не знали, в какой момент и с какой стороны ждать новых мучений.

Каждый выстрел, крик, вопль, грохот, вообще любой шум усиливал страх. Человек не способен такое спокойно выносить. Эмоциональная система не выдерживает. И Вавилов, и Шумилов вышли из этой истории тяжело больными людьми.

После всего того, что с ними случилось, любое напоминание о том, что произошло тогда, немедленно возвращало их в состояние животного страха, пережитого в Бейруте.

На пятый день после освобождения у Вавилова развился обширный инфаркт. Он месяц пролежал в бейрутской больнице. Потом его вывезли в Москву и с почетом отправили на персональную пенсию.

Шумилов улетел в Москву первым самолетом. Но к работе в ЦК он не вернулся.

Врачи приехали к нему домой и, посмотрев на него, немедленно положили в больницу. Через три месяца, убедившись в том, что душевная болезнь приобрела хронический характер, Шумилова перевели в Институт марксизма-ленинизма. Для занятий наукой душевные переживания не помеха.

Олег Червонцев, женившись во второй раз, открывал для себя неведомые ему прежде радости бытия. На приеме они с женой отвели в сторону владельца большого автомобильного магазина. Командировка Червонцева заканчивалась, он знал, что в Москве уже подобрали ему замену, и потому занялся устройством хозяйственных дел. Сам он предполагал, вернувшись, купить в Москве «Волгу», но жена хотела «мерседес». Теперь Червонцев обрабатывал владельца магазина на предмет скидки.