Медовая ловушка - Млечин Леонид Михайлович - Страница 33

Патриах старался сохранять отношения с мусульманами и призывал жаждущих крови предводителей христианских вооруженных подразделений к умеренности. Патриах надеялся на согласие между мусульманами и христианами, оставаясь во все большем одиночестве. Патриарх не соглашался благословить восстание христиан против мусульман. Он не хотел превращаться в предводителя партизанской борьбы.

Горячие маронитские головы упрекали его в нерешительности. Он предпочитал сдержанность. Но он не был отрешенным от мирских забот князем церкви, который произносит далекие от интересов прихожан елейные проповеди о пастыре и его пастве.

Патриарх был сам себе хозяином. Он мог говорить тогда, когда другим приходилось молчать.

— Я не буду участвовать в окончательном разрушении и без того истерзанной страны, — повторял патриарх своим единоверцам. — Все мы прежде всего ливанцы.

Радикальные христиане смотрели на дело иначе. С тех пор как их веру основал в конце четвертого века монах Мар Марон, объявленный позднее святым, они постоянно подвергались преследованиям.

Эту католическую секту в пятом веке изгнали из Сирии, и она нашла убежище на территории современного Ливана. Марониты закалились в борьбе за выживание. С отвагой безумцев они восставали и против властителей Византии, и против римских пап.

Но когда они сами с помощью французов пришли к власти в Ливане, то не проявили великодушия к друзам, суннитам и шиитам. Конституция страны закрепила за христианами место президента. Они занимали важнейшие посты в армии и в финансовом мире. Представитель мусульманской общины получал пост премьер-министра и формировал правительство.

Христиане процветали в Ливане. Последнее слово всегда оставалось за ними, и мусульмане чувствовали себя ущемленными. Но мусульманское население росло быстрее христианского, и времена изменились. Теперь уже мусульмане стали мечтать об освобождении Ливана от христиан.

Кристи тоже получила аудиенцию у патриарха.

Пожилой маленький человек в одеянии, доходившем ему до лодыжек, излучал тихий авторитет. Он пожаловался Кристи на то, что западный мир оставил на произвол судьбы свой форпост на Востоке.

— Ливан — это необычная страна, — говорил патриарх тихим голосом. — Если здесь в Ливане три мировые религии, семнадцать конфессий не смогут жить в мире, то это будет дурным примером всему человечеству. Разве у мировой общественности нет никаких обязательств перед Ливаном? Неужели никто не чувствует себя призванным помочь нам?

На вопрос, заданный Кристиной, о Башире Амине патриарх с отеческой улыбкой заметил:

— Слишком молод и горяч. Но он думает о будущем Ливана.

После аудиенции во дворе патриаршего дома Кристину ждала удивительная встреча. Петра Вагнер, подруга её детства, как ни в чем не бывало сидела за рулем своего автомобиля и наблюдала за тем, что происходит в доме патриарха.

Кристи не заметила и не узнала бы Петру: та коротко постриглась, сильно похудела и загорела дочерна. Но Петра узнала Кристи и бросилась к ней. Петра рада была увидеть знакомое лицо. Ей нужно было с кем-то поговорить. И, кроме того, Кристи ей нравилась. Она вызывала у неё сильное желание.

Петра увела Кристи в свою машину с ободранным крылом, но исправным кондиционером и, не спрашивая, желают ли её слушать, начала рассказывать. Она говорила горячо и сбивчиво. Кристи слушала её с затаенным сочувствием. Даже в жестоком мире террора люди страдали от неразделенной любви.

После захвата нефтяных министров Гюнтер стал в арабском мире героем. Сама операция ничем не закончилась. Рольника заставили освободить министров, не причинив им никакого ущерба, и палестинцы получили значительно меньше денег, чем они рассчитывали.

Но имя Гюнтера с восхищением произносилось на всем Арабском Востоке. Для палестинцев большое значение имело его мужественное поведение после ранения.

Гюнтер не жаловался, получив пулю в живот, не кричал и не плакал, а продолжал охранять заложников. За ним укрепилась репутация смельчака и героя. Когда он немного поправился и смог ходить, началась его триумфальная поездка по некоторым арабским странам.

Министр иностранных дел одной страны пригласил его на ужин, президент другой страны предоставил ему личный самолет для поездки со всеми удобствами. У трапа Гюнтера встречала целая свита, и телевизионная съемочная группа ловила каждый его шаг.

Гюнтер обедал с начальниками секретных служб, которые охотно откликались на все его просьбы. Он жил в правительственных резиденциях с охраной и ездил на бронированных лимузинах. Это была жизнь героя, и он, вне всякого сомнения, наслаждался такой жизнью.

Но постепенно Гюнтер стал ощущать себя умелым наемником, который оказал своим хозяевам важную услугу. Разговоры с местными правителями смущали его. Они наслаждались властью и забыли о том, ради чего они завоевали власть в долгой и беспощадной борьбе за независимость своей страны. Пышные приемы в нищем государстве казались Гюнтеру отвратительным расточительством.

Постепенно с Гюнтера спал весь революционный энтузиазм. Он стал тяготиться своей ролью героя. И принял решение выйти из этой игры. Прямо посреди пустыни в окружении людей, которые не понимали этого шага и ещё меньше хотели ему помочь уйти.

Он попросил перевести его из уютного особняка Жоржа Хаббаша в тренировочный лагерь, где все жили в спартанских условиях. В доме его раздражало угодничество перед начальниками. Хаббаш возглавлял палестинскую боевую организацию «Народный фронт освобождения Палестины», которая тесно сотрудничала с немецкими «Революционными ячейками».

Гюнтеру была предоставлена полная свобода, ему прощалась даже некоторая наглость, потому что Хаббаш обращался с ним, как с сыном. Хаббаш распорядился, чтобы Гюнтера всячески обихаживали, и следил за тем, чтобы он не перенапрягался.

Большую часть времени сам Жорж Хаббаш проводил в разъездах. Он старался получить от жизни все удовольствия, которые можно купить за деньги. У него и у тех, кто его окружал, было то, чего начисто лишили рядовых бойцов, — наличные деньги, кредитные карточки, драгоценности.

Иметь деньги — эта привилегия распространялась только на нескольких немцев, которые руководили обучением. Остальным немцам денег тоже не давали.

Вождь был просто без ума от Гюнтера. Почему — одному только богу известно. Это не могло быть связано с одной только операцией в Бейруте.

Возможно, все дело было в том, что Гюнтер не желал вести себя так же почтительно, как это делали другие. Когда в особняке садились есть, а трапезы всегда были общими, то перед Хаббашем ставили самые лакомые и дорогие блюда. Никто не решался притронуться к ним, пока он не насытится.

Гюнтер, напротив, садился рядом с Хаббашем и старательно налегал на еду. Кроме того, Гюнтер постоянно жаловался Хаббашу на недостойное обращение командиров с рядовыми палестинцами, а сам никому не позволял себе приказывать.

Гюнтер провел в лагере больше полугода с небольшими перерывами. Для начала он прошел четырехнедельный курс военной подготовки вместе с другими немцами — скидки на его слабость никто не делал, хотя после ранения прошло всего полтора месяца.

Эти четыре недели были тяжелыми. День начинался в пять часов утра получасовой пробежкой, затем час политзанятий, и ещё полтора часа они постигали искусство ближнего боя — с оружием и без него. Перед обедом изучалось взрывное дело. После обеда — стрелковое дело, автомат Калашникова, пистолеты Макарова и Вальтера. Затем им предлагалось самим собрать взрывное устройство с часовым механизмом. Они учились бросать ручные гранаты и подкладывать мины. Они тренировались до полного изнеможения. Многие получили легкие ранения во время занятий со взрывчатыми веществами.

Потом Гюнтера самого сделали инструктором. Он обучал группу из семи новичков, прибывших из Западной Германии, обращению со всеми видами оружия, имевшимися в наличии.

Немцы приехали на четыре недели и намеревались сразу после завершения курса вылететь назад. Но Хаббаш уехал. А без его приказа никто не мог покинуть лагерь. Немцы скисли, но ничего поделать не могли. Они надолго застряли в лагере.