Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 16

— Сынишки родимые, — запела она голосом, похожим на вой горной чекалки, — не довольно ли позабавились мы?.. Я другую затею придумала, куда смешнее. Глядите на меня и делайте то же… Умрем со смеха!

С этими словами она стала дуть под Дева.

Последовали её примеру и сыновья. Снова поднялся бешеный вихрь в сакле вдвое сильнее предыдущего.

Теперь уже не катился, подпрыгивая от полу, как мячик, Дев, но как пушинка, взвился он на воздух, взлетел в трубу великановой сакли, перелетел в один миг все пространство до своей усадьбы и влетел в ворота, в дверь собственной сакли. Там он наткнулся со всего размаха на жену свою Зару и пребольно ударился лбом о каменный таганчик с похлебкой, который она держала в руках. Упал и вдребезги разбился таганчик… Разлилась похлебка… Огромная шишка вскочила у Дева на лбу…

— Ха, ха, ха, ха!.. — раздается вдруг хохот княжны.

— Что это? Бог Всесильный!

Смолкла старая Барбалэ, оборвала рассказ.

— Ха, ха, ха, ха!..

— Создатель Гори, Грузии и всего мира! Будь милостив к нам!

Бросилась к Нине-джан, хватает смуглыми руками плечи девочки.

— Батоно-князь! Батоно-князь! — кричит, как безумная, старуха. — Воды и таз… воды и таз скорее…

— Ха, ха, ха, ха! — заливается княжна хриплым смехом, а алая пена и кровь так и брызжет у неё изо рта.

Кровь льет фонтаном, но лицо проясняется, и глаза становятся светлее с каждым мгновением, и багровый лобик и щечки принимают свой прежний, нормальный цвет.

— Велик Бог, Творец гор и неба, зеленых чинар и розовых кущ! Лучше Нине-джан… Удалось рассмешить больную старой Барбалэ её сказкой, лопнул в горле от смеха ужасный нарыв! Спасена маленькая княжна! Спасена!

Князь Георгий глазам не верит.

Подает полосканье, вату, полотенце, а у самого лицо сияет, как солнце весной.

— «Нина-джан, дочка любимая, сокровище его, спасена, спасена!»

— Глупый Дев спас! — лепечет Барбалэ, и слезы льются потоком из старушечьих глаз.

— Ты спасла мне дочь, Барбалэ! Святая Нина да сохранит тебя долгие годы на радость нам всем, верная старуха!

Князь и служанка обнялись, как родные. Смахнул слезу Михако, старый казак, нависшую на конце сивого уса, предательскую слезу.

А Ниночка не хрипит уже больше… Нет предсмертного глухого клокотанья удушья в освобожденном горле. Избавлена больная гортань от нарыва. Свободнее и легче дышит больная.

Смех спас ее, спасла сказка про глупого Дева, вообразившего себя силачом, спасла старая, верная Барбалэ, милая, верная, преданная, как никто, Джаваховскому роду Барбалэ.

— Испытанное средство, — лепечет она, сияя от счастья, покрывая несчетными поцелуями лицо своей Нины-джан, своей звездочки восточной, солнышка светлого, — говорила я — испытанное. Старые женщины в аулах, горянки, так лечат, и наши грузинки не раз сказывали: рассмешишь — от смерти спасешь. А только рассмешить не всегда можно, вот беда!.. Но тут помог Дев-джигит меднолобый, и слава и честь ему от княжны!

И сама смеется, тихо смеется счастливым смехом старая Барбалэ.

И целует, без счета целует княжну.

Седьмое сказание старой Барбалэ

Невеста водяного царя

Опять лето.

Опять спеет янтарный виноград на солнце.

Опять наливаются соком под тонкой эластичной, кожицей ягод пышные грозди на кустах. Опять багряно рдеют розы, и кровянисто-алые, как кровь и пурпур, и темно-красные, бархатистые, почти черные, и палевые, как топаз, и молочно-белые, и нежно-розовые как зори в мае.

В каштановой аллее, что спускается к реке уступами, тенисто и прохладно. Кругом зато душно от зноя. Сохнут губы, накаляется тело. Влагой обильно покрыты лица. Жарко.

— Ой, задохнусь, душенька-радость, — кричит Бэла и смеется, — сердце сердца моего, умру сейчас, черноглазая джан!

— Жива будешь! Ишь, избаловалась у себя в ауле. Небось, в жару не выглянешь за порог сакли, — вторит голосу молоденькой тетки звонкий Нинин голосок.

— На Койсу хожу по жаре купаться, райская пташка садов пророка! Студеная водица в Койсу. Ай, хорошо! — сверкая белыми зубами, восторженно лепечет татарочка.

— Неправда! Неправда! В ваших Койсу джайтан копыт не умоет по весне, да осенью вода только и есть в ваших Койсу, а летом в них хоть дыни сажай, так сухо! — хохочет княжна и звенит далеко серебряный колокольчик милого голоска Нины, — вашим Койсу далеко до Куры нашей. Гляди, воды сколько! На весь мир хватит! Пойдем купаться вниз!

— Бирюзовая Нина, а не страшно? — боязливо поглядывая в сторону хрустально-сонной, зеленовато-мутной реки, шепчет дочь Хаджи-Магомета.

— Вот выдумала тоже! Или боишься, что водяной джин тебе нос откусит, горная коза?

И хохочет юная грузиночка, так хохочет, что не только в предместье Гори, на самом городском базаре слышно.

— Эй, Барбалэ, неси простыни, мы с Бэлой-красоточкой идем купаться! — властно звучит минутой позже звонкий голосок. Повелительные в нем отцовские нотки. Нельзя ослушаться. Рассердится Нина-джан.

Выползает из-под навеса кухни старая Барбалэ с двумя простынями.

— Ишь, что выдумали горные серны! Обед время готовить, а они купаться. Вот еще!

— Ну, ну, не сердись, не ворчи, Барбалэ, не то состаришься рано, — кричит княжна и неудержимо заливается смехом. — Уж кажется старее Барбалэ и быть нельзя. Седой Эльбрус-великан разве ее старше да Казбек мохнатый там в небесах…

И Бэла смеется. Сверкают газельи глазки, блестят белые миндалины зубов. Обе девочки прыгают вниз по уступам, туда к берегу, к самой воде.

Пыхтя и отдуваясь, спешит за ними Барбалэ.

— Выдумщицы, проказницы, скажу батоно-князю, достанется ужо вам.

Вот и река. Журчит и ропщет. Чуть дышит от зноя мутновато-зеленая Кура в берегах изумрудных. Дальше горы. Благодать!

Сонно кругом. В жару ни души на берегу. Купальня князя ютится одиноко. В нее вбегают обе девочки. За ними Барбалэ. Хлопает дверь.

— Стой! Не входи в воду, княжна-радость, Нина-джан! Стой, не входи! — внезапно оживляясь, тревожно кричит старуха.

— Что ты, Барбалэ? Аль и ты водяных джинов боишься? — смеется Нина.

— Молчи! Молчи!

Быстро опускает руку в карман Барбалэ, вынимает оттуда блестящий камушек и, размахнувшись, бросает его в воду.

— Господь и Святая Нина, будьте милостивы к ним, — шепчут чуть слышно блёклые старческие губы.

— Что это значит, Барбалэ?

— В первый раз купаетесь нынче, надо умилостивить джинов воды, а не то случится с тобою то, что случилось с глупенькой девушкой Тамарой из Мцхета.

— А что с ней случилось? Что? — так и всколыхнулись обе девочки, и тетка и племянница, впиваясь загоревшимися глазами в лицо старой Барбалэ.

И про купанье забыли обе. Чуют занятное что-то. Новую не то сказку, не то быль.

— Расскажи, светик жизни, солнце счастья, расскажи! — зашептали обе в раз, подбегая с двух сторон к старухе.

— Ума решились! А обед? А пилав кто будет варить нынче? А оладьи с персиковым сиропом кто спечет? Вы, что ли, разбойницы, непоседы?

Обеими руками открещивается старая Барбалэ. Да, видно, не в добрый час сорвалось у неё слово. Не отвертеться все равно. Не прослушав сказки, не пустят ее из купальни.

— Говори, персиковая, говори, медовая, виноградная, сладкая, говори!

Так и вьется вьюном, так и ластится княжна-красавица, так и сияет умильными глазками в лицо няньки-служанки.

Вздохнула Барбалэ. Поняла — нельзя отвертеться. Присела на приступочку у воды между двумя любимицами и начала ровным певучим голосом свое сказание.

Была у старого грузина Дато, что держал духан под горою, по проезжему тракту, дочка. Тамарой звали. Красоты неописуемой. Джигиты по ней с ума сходили. Таких очей, черных, как две бездны в горах, других не встретить на свете; таких губок — двух кизилевых ягод — не увидеть нигде. И щечек, похожих на спелые персики, тоже. А распустит Тамара черные косы свои, ну точь в точь черная туча в грозу-непогоду. Ресницы — что стрелы, брови — две темные змейки, а стан у неё так тонок и гибок, что готового пояса нельзя было во всей Грузии для красавицы сыскать. Уж больно тонка была Тамара.