Паж цесаревны - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 6

В дорогом камзоле, с лентою через плечо, в парике и белоснежном жабо, из которого выходило тончайшее кружево манишки, в шелковых чулках и туфлях с бриллиантовыми пряжками сидел страшный, с седыми усами и сизым носом генерал Ушаков.

Странно было видеть этого нарядно разодетого вельможу в далеко не чистоплотной обстановке пыточного отделения. Но «страшный» генерал Ушаков был сегодня здесь на перепутье. Он торопился на прием к императрице. На его обрюзгшем, морщинистом лице и в проницательных ястребиных глазах, от которых ничто не могло укрыться, казалось, сквозило нетерпение. Он поминутно вынимал из кармана огромные золотые часы, в виде луковицы, бросал на них взор, сердито хмурился и, видимо, злился. Сидевший тут же, рядом, секретарь канцелярии старался не напоминать ничем о своем присутствии, чтобы не навлечь на себя гнев начальника.

Служители, приведшие Долинского, отошли к двери. К ним присоединились два незаметно явившихся плечистых молодца в красных рубахах со зверскими лицами. Это были заплечные мастера, или попросту палачи. Юрий Никитич угадал их значение здесь, в этой комнате. Острый холодок колючими искрами пробежал по его телу. Он быстро отвернул голову от «красных» молодцев и нечаянно встретился взглядом с суровым взглядом страшного генерала.

— Ты прапорщик Долинский? — спросил тот.

— Я, ваше превосходительство, — отвечал Юрий Никитич.

— Ты был в гостях у сержанта Буланина три дня тому назад?

— Был, генерал.

— Ты говорил на этой вечеринке о некоем сержанте, ныне прапорщике Семеновского полка Алексее Шубине?

— Да, говорил, генерал, об Алексее Шубине, которого считаю своим младшим товарищем-другом. Будучи еще совсем молодым мальчиком, рядовым нашего полка, Алексей крестил у меня сына, потом бывал у нас. Мы его любили с женою…

— Так, так! Значит, и жена у тебя есть! Может, она будет поречистее. Пригласим ее к нам в гости! Авось, от нее больше узнаем, — произнес Ушаков, не взглянув даже на смертельно побледневшего при этих словах Долинского, вынул из кармана табакерку с изображенным на ней портретом императора Петра I и, взяв щепотку табаку, поднес ее к своему сизому носу. Потом быстро вскинул глаза на Долинского и произнес:

— Каким образом задумали вы через посредство Шубина доставить престол известной персоне, у которой состоит сей упомянутый Шубин в ездовых?

Вопрос был неожидан и так непонятно дик для Юрия, что тот даже не смутился.

— В этих помыслах я не повинен, генерал! — произнес молодой человек, глядя в самые глаза «страшному» хозяину застенка.

— Ой, так ли? Подумай-ка, да припомни. Пораскинь-ка мыслями, сударь. Чай, память не девичья…

— Охотно бы припомнил, если бы было что вспоминать, ваше превосходительство! — твердо отвечал Долинский.

— Так не вспомнишь? Нет?

— Нечего вспоминать, генерал.

— Ничего не говорил на вечеринке Буланина? Не говорил, чтобы отписать всем товарищам сообща сему Шубину о том, что все здесь у вас к цесаревне изрядно склонны, что де она природная русская царевна и немцев не терпит, а, стало быть, буде царствование ее волею судеб, то она всех немцев настоящими людьми заменит? Не говорил?

— О царевне говорил. Но писать о том Шубину не собирался, и о царствовании ее высочества цесаревны ни слова не было сказано промеж нас! — тем же твердым голосом отвечал Долинский.

— Ой, припомни, государь мой, не говорил ты разве?

— Нет.

— Не желал перемены в благополучном ныне царствовании?

— Нет.

— Припомни.

— Нечего вспоминать…

— А нечего — так я напомню! — внезапно переходя из роли спокойного допросчика в грозного судью, вскричал Ушаков. — Эй, молодцы! Взять его!

Парни в красных рубахах кинулись к Долинскому. В одну минуту связали ему ноги, подтащили к блоку, протянули вдоль «дыбы» конец веревки, притягивающей руки к ногам несчастного таким образом, что при малейшем повороте блока спина его должна была изогнуться колесом, плечи подняться к самому темени, кости выйти из своих суставов. По этой изогнутой неестественно спине должен был пройтись кнут палача.

Долинский слышал уже не раз об этом роде пытки, очень распространенном в то время в застенке тайной канцелярии. При одной мысли о предстоящих страданиях у него потемнело в глазах.

Между тем «молодцы» связанного быстро подтащили к «дыбе»… Вот его руки касаются уже скользкого, противного бруса пресловутой дыбы… Сколько следов крови прежних мучеников осталось на ее почерневшем дереве!.. Вот и ноги его коснулись блока… Веревка страшно натягивает члены…

— И сейчас не вспомнишь? — допытывался Ушаков.

— Я ничего не знаю! — произнес твердым голосом Долинский. — Я говорил о Шубине, как о товарище, удостоившемся почетной доли получить место при цесаревне, которую все мы любим и помним…

— И ничего больше?

— Ничего.

— Так, так!

Ушаков делает рукою знак палачам. Один из них подходит к блоку, чтобы привести его в движение.

Холодный пот выступает на лбу Долинского. Жилы натягиваются, как проволока, на его лбу… Веревка мучительно вытягивает грудь… Сейчас, сейчас усилится ужасная пытка… Его вскинут под самый потолок на брусе и вывихнут все члены несчастного.

«Прощай, Наташа! И ты, сынишка милый, Андрюша, прощай! Слава Богу, если вы успеете скрыться!» — мысленно произнес несчастный и закрыл глаза; чтобы не видеть отвратительных лиц своих палачей.

— Раз!..

С визгом поднялся блок на ржавых петлях…

— Ваше превосходительство, ее величество государыня требует вас к себе… — послышался голос с порога.

Открыв глаза, Юрий увидел солдата-стражника, неожиданно появившегося в застенке.

— Спустить его и оставить до завтра! — прозвучал повелительный приказ Ушакова.

И смертельно бледного, но все же спокойного Долинского опустили на пол.

— Советую одуматься, государь мой, и поразмыслить до завтрашнего допроса, — строгим голосом произнес ему уже с порога Ушаков. — Знай одно, что только откровенность и раскаяние спасут тебя от лютой смерти. Подумай о том, сударь.

И вышел, дав знак служителям отвести обратно узника в тюрьму.

Глава VII

Черненькая и беленькая. Тайны подземелья

— Брось возиться с этим скучным мячом, Юля! Что за охота, право! Пойди сюда. Я нашла чудесное место в книге. Слушай! Прекрасная Кунигунда обратилась к рыцарю со словами: «Сударь, вы сожгли мое сердце на пылающем огне Зевеса, вы пронзили его стрелами Амура, ваша храбрость, отвечающая храбрости одного разве Марса, окружила вас ореолом бессмертия…»

— Ха, ха, ха!.. Зевес… Марс… Бессмертие… Смешная ты право, Христя!.. В двенадцать лет зачитываешься глупыми романами, когда время не ушло еще, чтобы бегать, резвиться и играть!

И говоря это, хорошенькая, смуглая, черноволосая девочка с бойкими, живыми глазенками и вздернутым носиком подбежала к своей белокурой подруге, чинно сидевшей с книгой на коленях в Летнем саду.

— Да, вот и гласите Адеркас, и духовный отец не позволяют мне читать светские книги, говорят, мне надо хорошенько готовиться к переходу в новую веру, — произнесла скучающим голосом беленькая девочка. — Тетушка-государыня все время твердит о предстоящей мне высокой доле… Я должна быть русской великой княжной и женою принца Брауншвейгского… Ах, Юля, Юля, зачем все это?

— Как зачем! Вот смешная ты девочка! Разве не сладко сознавать величие, глупенькое ты дитя?

И хорошенькая смуглянка со смехом Кинулась на грудь своей задумчивой подруги.

— Ах, не то, не то, Юля! Не хочу я ни высокого положения, ни славы… Тетя отдает меня замуж за принца Антона-Ульриха, чтобы потомству нашему передать престол… Тетушка не спрашивает даже, нравится ли мне принц Брауншвейгский. Вон Левенвольде прислал его портрет на днях. Ее величество показывала мне. Какой это рыцарь, Юля? Нос длинный, сам тощий, волоса, как у девочки, хоть косы плети. Настоящий индюшонок, право!

— А тебе рыцаря с лицом Марса хочется в мужья, Христина? — лукаво усмехнулась бойкая Юля.