Новая семья - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 12

Он сам не мог вспомнить потом, как забылся в эту ночь.

Как камень на дно, упал Вася словно в какую-то темную пропасть. Спал он крепко, облегчающим тело бодрым сном. И проснулся вдруг, сразу, от легкого прикосновения к своей руке, свесившейся с ручки кресла.

Уже светало. Весеннее утро пробивалось в комнату. Отец Паисий уже ушел к ранней обедне приобщать вчерашних исповедников.

Был Великий Четверг. Все это сразу промчалось зарницей сознания в голове Васи, и он открыл глаза.

На него в упор глядели два черных, лихорадочно блестящих отверстия глаз Кири среди белых повязок и бинтов. Глядели не отрываясь, в то время как исхудавшая до неузнаваемости рука больного лежала на руке Васи.

— Что ты, родимый, что ты? — так и встрепенулся тот. — Нужно тебе что? Пить, что ли, хочешь?

Но Киря молчал. И только все смотрел и смотрел на Васю такими ищущими, такими спрашивающими глазами. И вдруг совсем неожиданно сверкнули две слезинки в этих черных, блестящих глазах и смочили повязку.

— Вася, — вырвалось так же неожиданно, как и слезы у больного. — Вася… я ведь знаю… я помню… как открывал глаза, ты все около… не отходил от меня… нянчился… Папашу да тебя помню у своей постели… Папаша-то, отец родной… Понятно, что нянчился… А ты-то?.. Ведь я тебе немало горя доставил, Вася… Побили ведь тебя за меня… Степку и Ваньку это я подговорил ведь… Страсть зол был на тебя за Навуходоносора… Свинья был… негодяй… А ты-то!.. Божья душа, чем ты отплатил мне, Василий! — Тут запекшийся рот Кири искривился судорожной гримасой, а из черных отверстий белой маски снова блеснули слезы — целый поток слез.

Киря рыдал теперь неудержимо, сжимая худенькою рукою пальцы Васи… Рыдал, содрогаясь всем своим измученным за дни ужасного недуга телом.

— Что ты, родимый, что ты, Господь с тобою, перестань, заболеешь хуже! — склоняясь над ним, обнимая его и гладя его худенькие трепещущие плечи, лепетал Вася.

— Прости, прости!.. — только и слышалось в ответ. Наконец Васе удалось кое-как успокоить больного. Киря, истерзанный слезами и слабостью, с упавшим нервами, заснул, забылся снова.

С этой ночи началось медленное, но верное выздоровление мальчика. А через две недели едва державшийся на ногах от слабости Киря бродил по комнате, опираясь на руку Васи…

Надо ли добавлять, что самая тесная, самая бескорыстная дружба установилась между обоими мальчиками. Болезнь, перенесенная Кирей, самым благодетельным образом повлияла и на его душевное настроение. Великодушие Васи, его самоотверженный уход за ним, больным и слабым, заставили Кирю желать хоть несколько, хоть чуточку, походить на своего нового друга. Он стал подражать ему во всем. Стал прислушиваться к его мнению, принимать его советы.

И учиться стал лучше Киря. Они занимались теперь, сидя вместе с Васей, готовили уроки, читали, гуляли вдвоем в свободное время. И работать дома по хозяйству не менее Васи стал Киря.

Отец Паисий, Лукерья Демьяновна, Митинька и младшие дети не могли надивиться на него.

— Подменили нашего Кирю. Узнать нельзя мальчика, — радовались домашние.

В училище уже никто не задевал Кирю, не издевался над ним. Тяжелая ли болезнь, перенесенная мальчиком, или успехи в науках, или заступничество и дружба Васи возымели свое действие, но школьники не трогали больше мальчика. Впрочем, он недолго оставался здесь в училище.

Через полгода после болезни Кири получил новое назначение в другой город отец Паисий и уехал туда из Марьинской со всей семьей. Уезжал с ними и Вася, увозя с собою в ладонях горсть земли и несколько травинок с могилы матери.

В новом городе была гимназия, куда отец Паисий и отдал сыновей и Васю. Дружба мальчиков росла и крепла с каждым днем, как росла и крепла привязанность всей семьи Волынских к приемышу. Теперь даже уже со стороны Лукерьи Демьяновны о лишнем рте не было и помину. «Лишний рот» превратился в доброго друга семьи, в человека, необходимого, нужного, дорогого…

И Вася, после долгого времени тоски и одиночества вследствие смерти матери, почувствовал себя снова дома, в родной семье, где его любили, где его ценили и считали родным, близким и своим. Одного только не понял мальчик — не понял того, что он сам был обязан своему счастью, сам завоевал, упрочил и достиг его…

Врожденная скромность Васи не позволила приписывать себе какие бы то ни было достоинства, и все свое благополучие он относил к великодушию своего благодетеля отца Паисия и его семьи.