Некрасивая - Чарская Лидия Алексеевна - Страница 22

— Чем я виновата, что привидение остановилось именно над твоей постелью! — пожала плечами, живо обретая прежнее свое спокойствие, Фея.

— Ты опять!

— Mesdam’очки, не ссорьтесь, ради Бога. Madame Роже идет. Bonjour, madame Роже. Comment avez vous dormi cette nuit?[28]

— Mersi, mes enfants![29].

И madame Роже стала быстро мелькать по дортуару, подгоняя запоздавших воспитанниц, лениво совершавших их утренний туалет.

В восемь часов все уже были готовы и, выстроившись в пары, ждали нового звонка.

Первый урок был русский. «Праотец Авраам», благообразный, с наружностью древнего патриарха учитель, принес проверенные им к сегодняшнему дню сочинения, заданные нам вне класса, неделю тому назад. По недовольному лицу «словесника» было видно, что наша письменная работа далеко не доставила ему приятных минут.

Поздоровавшись с madame Роже и ответив наклонением головы на наше почтительное приветствие, праотец Авраам неторопливо вошел на кафедру, уселся на приготовленный для него стул и развернул принесенную им с собой пачку тетрадок.

— Ну, девицы, признаться, я ожидал лучшего, — произнес он с легкой гримасой, — последняя ваша работа, заданная мной на тему «Путь жизни», не говоря дурного слова, просто ужасна! Тема не трудная, как видите, а, между тем, кроме одного сочинения, приведшего меня в полный восторг, я, буквально, сгорел от стыда за моих дорогих барышень.

Возьмем, например, сочинение госпожи Грибовой. На полутора страницах какой-то белиберды четырнадцать ошибок, грубых и нелепых, не считая знаков препинаний. Я поставил вам двойку, госпожа Грибова, не взыщите-с. При всем желании, больше не мог, — с чуть-чуть насмешливой улыбкой произнес учитель. — Но все это еще не так ужасно, как сочинение или, вернее, чепуха, нацарапанная госпожой Аннибал, — через минутную паузу, продолжал он снова. — Вы послушайте только, девицы, что написала госпожа Аннибал. И взяв несколько брезгливым жестом грязную запятнанную кляксами тетрадку он начал: Путь жизни. Сочинение Риммы Аннибал. Вступление довольно звучно, но Боже мой! Чего только не настрочила ваша подруга в тексте. Слушайте только: «Человек идет по пути… Все идет, идет, идет! Ноги даже заболят, мозоли натрет, а все идет, идет, идет. Ему нельзя остановиться. Путь далекий, конца края ему нет и скамеечек нет, и вот он все идет, идет, идет. Солнце блестит, ветер шумит, трава улыбается». Где вы видели улыбающуюся траву госпожа Аннибал? «И пот с него катит фонтаном». Какое оригинальное выражение, неправда ли mesdames? — «А он все идет, идет, идет… Пока не придет. А когда придет — тогда умрет и ему не надо больше будет ходить. Так и вся наша жизнь!».

Смелое умозаключение. Однако больше единицы я вам за него поставить не могу. Сохраните эти листки госпожа Аннибал и учитесь по ним, как не надо писать, — не глядя на подошедшую за тетрадкой к кафедре с пылающими щеками воспитанницу, произнес учитель. Потом, помолчав немного он заговорил опять:

Госпожа Мурина по идее недурно, но… Если бы я был преподавателем Закона Божие, то ваше сочинение, сплошь заполненное текстами из священного писания и молитвами удовлетворило бы меня, но я только, увы! Преподаватель русской словесности и оно не подходит к моему предмету. Запомните, кстати, что Единородный пишется через одно «н», — чуть-чуть скривив губы усмешкой, заключил он.

Госпожа Колынцева, хочу сказать вам что и вы на этот раз глубоко меня разочаровали. Я ожидал от первой ученицы несколько иного изложения. Что это такое? Что за чушь вы написали тут? Какая высокопарность, что за сравнения! Правда ни одной ошибки, но… Но послушайте только сами, что вышло из под вашего пера:

«Путь жизни грязен, как бушующие очи страшного деда Океана и страшен, как опасные подземелья в средневековых замках, где умирали в неволе храбрые, как львы в Африканской пустыне, военнопленные. Путь жизни широк, как широкая аллея райского сада, по которой непорочные и прекрасные как ангелы, Адам и Ева гуляли при блеске дня, вместе со зверями, которые как древние чудовища были грозны по виду и как кроткие агнцы тихи и покорны…» И так далее и так далее без конца…

Сравнения, сравнения и сравнения, «которые, которые и которые». Никуда не годится госпожа Колынцева. Но, по крайней мере хоть правописание у вас хорошо и хоть отчасти искупает стиль и идею! — с легкой улыбкой, маскирующей досаду, произнес учитель.

— А теперь, — после минутной паузы проговорил он снова, — я прочту вам одно сочинение, которое доставило мне огромное удовольствие и привело меня, буквально, в восторг. Я прочту вам его, кстати сказать, написанное самым тщательным образом и без единой ошибки, а вы сами присудите за него отметку, которой достоин автор. И так, слушайте, девицы, я начинаю.

И красивым, мягко звучащим голосом праотец Авраам стал читать по небольшой синей тетрадке.

«Я не знала счастья всю мою жизнь. В детстве я рано лишилась отца и матери. Последней я даже не помню, а папа… О мой милой, мой дорогой папа… Зачем ты умер так рано! Родной мой, ненаглядный мой, хороший, добрый прекрасный! Если бы ты видел только, как страдает твоя бедная дочурка. Нет, нет, ты не умер бы тогда папа ненаглядный, ты бы упросил Бога оставить тебя подольше на земле, если бы ты знал как тяжел, как невыносимо тяжел будет жизненный путь твоей девочки! Родной мой папочка… Я хорошо помню как ты говорил мне: „Дитя мое, чтобы ни было, как бы тернисто не складывалась твоя жизненная дорога, будь благородна душой, чиста и честна!“ О милый мой отец, исполню твое желание и всеми силами буду стараться сдержать твой завет. Мой жизненный путь тернист и узок, острые камни, терновый кустарник и крутой подъем на гору, вот что он представляет из себя… Мне трудно идти по нему, папа. Милый мой папа, поддержи меня! Слушай, дорогой: с той минуты когда тебя положили в гроб и стали петь над тобой печальные мотивы и читать молитвы, с тех пор как я увидела тебя таким красивым, спокойным и важным в твоем гробу я почувствовала, что я одна совсем одна, в большом страшном мире. Мой жизненный путь с этой минуты стал узким, тяжелым и кремнистым, окружающие мучили, ненавидели меня, не понимали и смеялись надо мной. И я плакала горько и неутешно и все так шла по тяжелому колючему кремнистому пути. Я знала одно и знаю. Там далеко и высоко, у предела, у конца моего пути ты ждешь меня, мой ненаглядный протягиваешь ко мне руки, улыбаешься мне и я иду, иду — туда к тебе с легким сердцем и чистой душой…».

Учитель кончил чтение и показалось мне или нет, но незаметным движением рука его смахнула слезинку.

Кто-то всхлипывал в углу, кто-то вздыхал судорожными короткими вздохами плачущего человека. По лицам девочек катились слезы. Лиловатые глаза Мурки щурились более чем когда-либо силясь удержать влажные слезинки на длинных темных ресницах. Что же касается до меня, то я была как на горячих угольях. Мое лицо пылало, а руки холодные как лед, машинальным движением пальцев крутили конец белой пелеринки.

Долгое молчание воцарилось в классе. Слышен был полет мухи, казалось, и биение тридцати детских сердец. Вдруг тишина прервалась.

— И так, девицы — громко на весь класс прозвучал снова голос учителя, внезапно прерывая царившую в нем тишину, — чего достойно это, поистине прекрасное сочинение одной из ваших подруг?

Этот призыв не остался без ответа. Невообразимый шум поднялся в классе: Девочки засуетились и заговорили все разом.

— Поставить за него двенадцать с плюсом и поместить в рамку и повесить на стене в нашем классе, чтобы класс мог гордиться им, — кричали одни, вскакивая с места и окружая кафедру беспорядочной толпой.

— Выучить его наизусть и прочесть кому-либо из нас на литературном утре после праздников! — вторили им другие.

— Переписать на красивый лист и поднести начальнице! — кричали третьи.

— Но кто же автор сочинения? Кто? Кто?! — звенело кругом молодыми нетерпеливыми голосами.