Уйди скорей и не спеши обратно - Варгас Фред - Страница 6

– А разница?

– Скажем так, со временем это может уладиться.

– Со временем! Вы, нормандцы, только и толкуете о времени. Одно слово в пять лет от силы. Если бы все были похожи на вас, цивилизация бы двигалась черепашьим шагом.

– А может, так было бы к лучшему?

– Со временем! А сколько времени нужно, Бертен? Вот в чем вопрос.

– Не так уж и много. Лет десять.

– Тогда пропало дело.

– А что, это срочно? Хочешь консультацию у него получить?

– Нет уж, дудки! Хотел угол у него снять.

– Тогда пошевеливайся, кажется, у него есть желающие. Он не уступает, потому что парень без ума от Лизбеты.

– А зачем мне пошевеливаться, Бертен? Старый задавака считает меня чурбаном неотесанным.

– Его можно понять, Жосс. Он ведь никогда не плавал. Впрочем, разве ты не чурбан?

– Я никогда не утверждал обратного.

– Вот видишь! Декамбре умный. Скажи-ка, Жосс, ты понял девятнадцатое объявление?

– Нет.

– По-моему, странное оно, такое же странное, как другие за последние несколько дней.

– Очень странное. Не нравятся мне эти объявления.

– Зачем же ты их читаешь?

– За них платят, и хорошо платят. А мы, Ле Герны, может, и чурбаны, но мы не разбойники.

IV

– Хотел бы я знать, – сказал комиссар Адамберг, – не становлюсь ли я полицейским, потому что служу в полиции?

– Вы это уже говорили, – заметил Данглар, расчищая место для своего будущего несгораемого шкафа.

Данглар хотел начать с чистого листа – так он сказал. Адамберг ничего такого не хотел и разложил папки с документами на стульях, стоявших вокруг стола.

– Что вы об этом думаете?

– Что после двадцати пяти лет службы это, может, и неплохо.

Адамберг сунул руки глубоко в карманы и прислонился к недавно окрашенной стене, рассеянно оглядывая новое помещение, куда он переехал меньше месяца назад. Новый кабинет, новая должность, уголовный розыск при полицейской префектуре Парижа, отдел по расследованию убийств, передовой отряд Тринадцатого округа. Покончено с грабежами, разбоем, насилием, вооруженными и невооруженными преступниками, озлобленными и не очень, и кучей бумаг, к тому прилагающихся. «К тому прилагающихся» – это выражение он произнес уже дважды за последнее время. Вот что значит быть полицейским.

Нельзя сказать, что куча бумаг к тому прилагающихся не преследовала его и здесь. Но здесь, как и везде, обязательно найдутся люди, которые любят бумаги. Еще в ранней юности, покинув Пиренеи, он открыл для себя, что такие люди существуют, очень уважал их и смотрел на них с легкой грустью и огромной благодарностью. Сам он в основном любил ходить, мечтать на ходу и действовать и знал, что многие коллеги не очень уважают его и смотрят на него с глубокой грустью. «Бумага, – как однажды объяснил ему один словоохотливый парень, – составление документа, протокол – есть источник любой идеи. Слово питает мысль, как гумус зеленый горошек. Дело без бумаги – все равно что горошек без удобрения».

Стало быть, он загубил уже тонны зеленого горошка с тех пор, как стал полицейским. Но часто во время прогулок ему в голову приходили любопытные мысли. Эти мысли, наверное, больше походили на кусты водорослей, чем на зеленый горошек, однако растение остается растением, а мысль мыслью, и никто вас не спросит, после того, как вы ее высказали, где вы ее подобрали, на вспаханном поле или нашли где-нибудь в болоте. Так или иначе, нельзя было отрицать, что его заместитель Данглар, который любил бумагу во всех ее видах, от благородных до самых скромных – в пачках, книгах, рулонах, листах, от первопечатной до салфеток, – был человеком, у которого зеленый горошек приносил богатый урожай. Данглар был человеком сосредоточенным, думающим за столом, а не на ходу, вечно чем-то озабоченным, рыхлым и умел делать записи и пить одновременно. Благодаря своей неповоротливости, своему пиву, обгрызенному карандашу и немного вялому любопытству ему удавалось высказывать мысли совершенно отличные от мыслей комиссара.

Они часто сталкивались на этой почве. Данглар признавал только обдуманные идеи и недоверчиво относился к любой непонятной интуиции, Адамберг не отделял одно от другого и ни к чему не был привязан. Когда Адамберга перевели в уголовный розыск, ему пришлось побороться за то, чтобы увести с собой ясный и цепкий ум лейтенанта Данглара, которого повысили до капитана.

На новом месте размышления Данглара и мечтания Адамберга не будут больше заняты разбитыми стеклами и похищенными сумочками. Они сосредоточатся на одном: кровавых преступлениях. Разбитые стекла больше не станут отвлекать от убийственных злодеяний человечества. Не будет и сумочек с ключами, списком покупок и любовной запиской, чтобы вдохнуть живительный воздух кражи, совершенной подростком, не придется больше провожать до двери дамочку с чистым носовым платком.

Нет. Только кровавые преступления. Отдел по расследованию убийств.

Это режущее название их новой работы ранило как бритва. Конечно, он сам хотел этого, за его плечами было около тридцати дел, раскрытых во многом благодаря мечтам, прогулкам и куче водорослей. Его отправили сюда на встречу с убийцами, на путь страха, где, против всякого ожидания, он проявил себя дьявольски умело, – «дьявольски» было словечком Данглара, так он хотел выразить, насколько непроходимы были тропинки мыслей Адамберга.

И вот они оба здесь, и у них двадцать шесть подчиненных.

– Хотел бы я знать, – снова сказал Адамберг, медленно проводя рукой по сырой штукатурке, – может ли с нами случиться то, что бывает с морскими скалами?

– Как это? – немного нетерпеливо спросил Данглар.

Адамберг всегда говорил медленно, не спеша излагая важное и второстепенное, иногда по дороге теряя суть, и Данглар с трудом это выносил.

– Я говорю о скалах, допустим, они состоят не из цельной породы, а в них есть мягкий и твердый известняк.

– Мягкого известняка в природе не бывает.

– Не важно, Данглар. Есть мягкие куски и твердые, как в любой форме жизни, как во мне и в вас. Так вот скалы. Волны ударяются о них, бьют, и мягкая порода начинает таять.

– «Таять» неподходящее слово.

– Не важно, Данглар. Мягкая порода исчезает. А твердая начинает выступать. Чем больше проходит времени, тем больше рыхлая порода рассеивается при малейшем ветре. В конце жизни от скалы остаются только зазубрины, клыки, известковая пасть, готовая укусить. А на месте слабой породы – промоины, брешь, пустота.

– Ну и что? – не понимал Данглар.

– А то, что я хотел бы знать, не подстерегает ли полицейских и многих других людей, которых била жизнь, такая же эрозия. Мягкое исчезает, оставляя твердое, бесчувственное, жесткое. По сути, это настоящее вырождение.

– И вы хотите знать, не превратитесь ли однажды в эту известковую пасть?

– Да, не становлюсь ли я полицейским.

Данглар немного подумал.

– Если представить вас в виде скалы, тут, я думаю, эрозия ведет себя не так, как у всех. Скажем так, у вас мягкое – это сила, а твердое – это слабость. Поэтому тут все должно быть по-другому.

– А что это меняет?

– Все. Слабая порода выдерживает, все шиворот-навыворот.

Данглар подумал о себе самом, засовывая бумагу в одну из текущих папок.

– А что получилось бы, – снова заговорил он, – если бы скала целиком состояла из мягкой породы? И если бы она была полицейским?

– В конце концов она съежилась бы до размеров шарика, а потом совсем исчезла.

– Веселенькая перспектива!

– Но я думаю, что в природе не существует таких скал. А полицейских и подавно.

– Остается надеяться, – ответил Данглар.

Молодая женщина в нерешительности стояла у дверей комиссариата. То есть там не было надписи «Комиссариат», зато на двери висела блестящая табличка с лаковыми буквами «Полицейская префектура. Уголовный розыск». Это было единственное чистое место здесь. Здание было старое, потемневшее, с закопченными стеклами. Возле окон трудились четверо рабочих, с дьявольским грохотом сверля отверстия в камне, чтобы вставить решетки. Мариза подумала, что комиссариат или уголовный розыск это все равно полиция, а эти были гораздо ближе, чем те, с авеню. Она сделала шаг к двери и снова остановилась. Поль ее предупреждал, что вся полиция будет над ней смеяться. Но она тревожилась за детей. Почему бы не зайти на пять минут? Просто рассказать и уйти.