Маркиза де Сад - Мисима Юкио - Страница 4

ШАРЛОТТА. Слушаюсь. Э-э…

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ну что там у тебя?

ШАРЛОТТА. Приехала госпожа маркиза де Сад.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ (удивленно). Что?

Гостьи переглядываются.

Почему она вдруг покинула замок?.. И не предупредила… Ну что же ты, веди ее скорей сюда!

ШАРЛОТТА. Слушаюсь. (Уходит.)

Появляется маркиза де Сад.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Рене! Рене. Матушка!

Обнимаются.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Как хорошо, что ты приехала, доченька. Я так по тебе соскучилась.

РЕНЕ. И я. Взяла вот и отправилась в дорогу. Я больше не в силах выносить жизнь в Лакосте! Эти осенние прованские дожди! Эти крестьяне, шушукающиеся за спиной и пялящиеся на жену маркиза де Сада во все глаза! А в замке сидеть мочи нет – тоска, одиночество. По ночам красный отсвет факелов на голых стенах. Крики воронья… Так захотелось увидеть вас, матушка, поговорить по душам. Села в карету и всю дорогу до самого Парижа твердила кучеру, чтоб настегивал лошадей.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Я понимаю, Рене. Я понимаю… Вот и умница, что приехала. Не только тебе было тоскливо и одиноко. Твоя бедная мать вся извелась, день и ночь думала только о тебе, несчастная моя доченька. Не знаю, как я не лишилась рассудка… Ах, простите! Я не представила вас. Ты ведь не знакома с графиней де Сан-Фон? Моя дочь Рене, маркиза де Сад.

РЕНЕ. Счастлива познакомиться. И рада видеть вас, тетушка Симиан. Как давно мы не встречались.

БАРОНЕССА. Сколько тебе пришлось вынести, бедная девочка.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Наши дорогие гостьи обещали помочь. О, они вдвоем окажут нам поистине неоценимую услугу! Поблагодари же их от всей души.

РЕНЕ. Я вам так признательна. Вы – наша последняя надежда.

БАРОНЕССА. Ну что вы, что вы. Я счастлива, когда могу прийти на помощь ближнему. Завтра же прямо с утра начну действовать.

ГРАФИНЯ. Пожалуй, пойду.

БАРОНЕССА. Да-да, и мне пора.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Вы не представляете, как я вам благодарна. Не смею вас задерживать.

РЕНЕ. Я ваша неоплатная должница.

ГРАФИНЯ. Но все же, прежде чем я откланяюсь, позвольте, маркиза, задать вам один вопрос. Вы, должно быть, сочтете его нескромным. При первой встрече спрашивать о таком и в самом деле не следовало бы. Но я так любопытна…

РЕНЕ. Спрашивайте.

ГРАФИНЯ. Госпожа де Монтрей поведала нам много любопытного о вашем супруге, да я, признаться, и без того была наслышана. Ваше семейство – простите за сравнение – как бы разгуливает по улицам в абсолютно прозрачном платье. Полагаю, это для вас не новость?

РЕНЕ. Нет.

ГРАФИНЯ. И вас не оскорбит бесцеремонный вопрос, какие не принято задавать в светских салонах? Обещайте, что вы отнесетесь к нему спокойно, как если бы я спрашивала вас о ваших виноградниках, удобрениях или о чем-нибудь в этом роде.

РЕНЕ. Обещаю.

ГРАФИНЯ. Я считаю, что господин маркиз – человек по сути своей бесконечно нежный, но эту свою нежность может выразить лишь посредством пресловутых конфеток и кнута – то есть посредством жестокости. (Резким тоном.) А каков он с вами – нежен или жесток?

РЕНЕ. Что, простите?

БАРОНЕССА. Графиня, как вы можете!

ГРАФИНЯ. Отвечайте же!

РЕНЕ. Если я отвечу, что нежен, вы решите: ага, это он прикрывает свою жестокость. Если же скажу, что он жесток…

ГРАФИНЯ. Я вижу, вы женщина умная.

РЕНЕ. Отвечу так. Вы хотите знать, каков мой муж? Он любит меня так, как подобает мужу любить жену. И если б вы оказались возле нашего ночного ложа, вы не увидели бы ничего такого, что дало бы повод к злым сплетням.

ГРАФИНЯ. Ну да? (Изумленно разглядывает маркизу де Сад.) Прелестно! Столь образцовой семейной паре, очевидно, и нежность ни к чему.

РЕНЕ. Равно как и жестокость.

БАРОНЕССА. Пойдемте, графиня, нам пора.

ГРАФИНЯ. Да. Прощайте, сударыни.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Спасибо за визит. И еще раз от всего сердца благодарю.

Баронесса и графиня уходят.

РЕНЕ. Уф!

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты замечательно ее срезала. Превосходный ответ! Я так горда тобой… Подлая тварь! Подумать только – и эту змею я должна молить о помощи.

РЕНЕ. Не стоит, матушка, из-за этого расстраиваться. По сравнению с прочими нашими бедами это такой пустяк… Так, значит, они обещали помочь Альфонсу? Они помогут?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Сказали, что помогут.

РЕНЕ. Слава Богу. Уже ради одного этого стоило мчаться в Париж… Бедный, бедный Альфонс!

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Так ты приехала сюда не для того, чтобы повидаться со мной?.. (Как бы между прочим.) Ты не знаешь, где сейчас Альфонс?

РЕНЕ (с невинным видом). Сама теряюсь в догадках.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. В самом деле? Что же, он даже собственной жене не сообщил, куда намерен отправиться?

РЕНЕ. Если бы я знала, где он, мне было бы трудно утаить правду от тех, кто его разыскивает. Лучше уж не знать. Так безопаснее для Альфонса. А его безопасность мне дороже всего на свете.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ты – образец добродетельной супруги. Каким чудесным цветком расцвели воспитание и образование, которые я тебе дала. Если б только твой избранник был тебя достоин…

РЕНЕ. Разве не вы учили меня когда-то: «Добродетель не подвластна обстоятельствам»?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Так-то так, но всему есть мера.

РЕНЕ. Если грехи мужа превышают эту меру, то и моя добродетель должна быть на высоте.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. У меня разрывается сердце, когда я вижу, как мужественно ты держишься под ударами судьбы. Я вспоминаю, каким счастливым и безмятежным было твое детство, – контраст слишком разителен. Твой отец, всеми почитаемый президент Налоговой палаты! Пусть наш род не слишком древний, но зато мы были богаты – не то что маркизы де Сад. Мы с отцом ничего для тебя не жалели, и ты выросла прекрасной, благородной – такую впору выдавать за принца. Кто имел бы больше прав рассчитывать на жизнь, полную счастья? И что же! Где были мои глаза? Боже, какой кошмарный выбор мы сделали! Подобно Прозерпине, собиравшей цветы и похищенной владыкой ада, ты оказалась ввергнута в преисподнюю. И твой покойный батюшка и я прожили свою жизнь честно, не стыдно было смотреть людям в глаза. За что же, за что наша невинная дочь низвергнута в пучину такого несчастья?!

РЕНЕ. Что вы, матушка, все о несчастье да о несчастье. Терпеть не могу это слово. Несчастная – это прокаженная старуха, выпрашивающая милостыню.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ох, я всегда делаю так, как хочешь ты. Это ты упросила меня спасать твоего муженька. Потому-то я и пошла сегодня на такое унижение… И все-таки, все-таки… Да, раз уж ты столь неожиданно приехала ко мне, я скажу то, что думаю. Бог с ним, с королевским двором и с высокими связями. Послушай меня, расстанься с Альфонсом.

РЕНЕ. Господь не дозволяет расторгать браки.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Расторгать необязательно, достаточно просто порвать с Альфонсом все отношения. И очень хорошо, что Господь не одобряет разводов, – ты можешь жить отдельно от своего супруга и при этом оставаться маркизой.

РЕНЕ (после паузы). Нет, матушка, я не расстанусь с Альфонсом – ни перед Богом, ни перед людьми.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Но почему? Откуда такое упрямство? Что это – оскорбленное самолюбие? Боязнь пересудов?.. Ну не любовь же, в самом деле!

РЕНЕ. Не знаю, можно ли это назвать любовью. Но уж самолюбие и боязнь пересудов тут определенно ни при чем… Очень трудно объяснить так, чтобы вы поняли. Как вам известно, матушка, теперь я знаю все. Я знаю, какие страсти владеют Альфонсом, знаю, что он вытворяет, знаю, что говорят о нем люди. Я провела в Лакосте немало бессонных ночей, вспоминая свою жизнь после свадьбы. Я все теперь понимаю, матушка. Все. То, что прежде было рассеяно в памяти, соткалось в некий единый узор, связалось в одну цепочку. В ожерелье из ярко-алых камешков. Да, камешков красных, как кровь… Еще во время нашего свадебного путешествия, где-то в Нормандии, Альфонс велел остановить карету посреди луга, усыпанного лилиями. «Хочу напоить лилии допьяна», – сказал он и стал вливать в раскрытые бутоны красное вино. А потом смотрел, как багровые капли стекают между лепестками… Или еще. Мы впервые оказались в Лакосте и гуляли вдвоем по двору замка. Альфонс остановился возле сарая, где лежали вязанки дров, перетянутые веревками, и сказал: «Какое уродство! Представляешь, вот была бы красота – белоснежные березовые стволы, стянутые золотыми канатами!..» А один раз там же, в Лакосте, когда мы возвращались с охоты, Альфонс прямо пальцами вырвал у убитого зайца сердце из груди. «Взгляни, – засмеялся он, – вместилище любви у зайца той же формы, что у нас с тобой…» Я тогда воспринимала все это как милые, эксцентричные причуды. И лишь теперь бусины соединились в одну нить… В моей душе родилось всепоглощающее чувство, неподвластное рассудку. Чувство говорило: «Раз уж тебе удалось собрать в одно ожерелье рассыпанные в памяти бусины, береги теперь эту драгоценность, храни ее как зеницу ока». А что, если когда-то, давным-давно, так давно, что туда даже не проникают лучи памяти, я оборвала нить своего ожерелья и оно рассыпалось? Вдруг теперь я сумела восстановить его в первозданном виде?