Степень превосходства (СИ) - Соколов Юрий Юрьевич - Страница 18

Левицкий, как, наверное, каждый, кто работал на Тихой, был знаком с этой проблемой, правда, в самых общих чертах. Выглядело все так, как если бы на поверхности планеты внезапно возник город, битком набитый людьми и техникой, энергостанциями, передающими и принимающими устройствами связи — приборы орбитальных станций ловили широкополосный радиосигнал, не поддающийся расшифровке, но явно осмысленный, упорядоченный. Центр активности мог находиться посреди джунглей или в покрытых вечными снегами горах, на дне океана или в толще его вод. Но самыми интересными были сгустки таинственных излучений и полей, появляющиеся время от времени в атмосфере. Тогда «город» казался свободно парящим в воздухе; при этом приборы отказывались регистрировать сколько-нибудь заметную концентрацию массы, будто бы сигнал шел ниоткуда, не имея никакого материального источника. Ученые выдвигали самые различные, противоречащие друг другу теории, но ни к какому общему мнению за все двести лет изучения Тихой так и не пришли, сходясь только в одном: феномен не имеет ничего общего с известными науке природными процессами и носит ярко выраженный искусственный, техногенный характер. В то же время ученые мужи отрицали возможность существования на планете неизвестной высокоразвитой цивилизации или присутствия на ней представителей инопланетного разума, резонно полагая, что должны существовать какие-то более ощутимые признаки деятельности таковых, помимо неуловимых и почти не поддающихся анализу фантомных проявлений.

Трудности усугублялись еще и тем, что феномен, условно названный «эффектом города», так и не удалось привязать к каким-либо событиям, местам, действующим лицам или природным явлениям. Каково бы ни было его происхождение, он, очевидно, никак не был связан ни с деятельностью на планете людей (хотя энерговсплеск очень часто возникал именно в местах высадки на планете научно-исследовательских групп — в двадцати шести процентах случаев), ни с туземцами, представлявшими коренное население Тихой (хотя «эффект города» нередко давал о себе знать именно вблизи их поселков — восемнадцать процентов). Провалились и попытки согласовать этот феномен с другим, не менее странным и загадочным: биополе планеты, обычно имеющее на экранах орбитальных биорадаров вид окутывавшего Тихую со всех сторон тонкого слоя тумана всех оттенков красного цвета, вдруг начинало вибрировать, шло волнами, как поверхность воды, в которую бросили камень. Волны мощных возмущений обегали всю планету и возвращались к месту «падения камня». Ничего подобного ученые не видели ни в одном из населенных живыми существами миров, куда успели добраться люди к концу двадцать пятого века…

Левицкий очнулся, мельком удивившись, насколько глубоко он погрузился в раздумья. Обычно ему было свойственно совсем другое — меньше размышлять, больше действовать.

А если б наоборот, может, и не торчал бы сейчас в этой дыре, с ехидством заметил внутренний голос. Мог бы десять лет назад принять другое решение, остаться в армии, в которой нет и не предвидится сокращения штатов, в которой нет и не предвидится урезания жалования, офицеры которой дважды в год ходят в отпуск и могут себе позволить выполнить данное сыну еще три года назад обещание взять его с собой на самое настоящее сафари по Аквилее… Герман тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли. Он также не считал нужным заниматься бесполезным самобичеванием по поводу когда-то принятых решений, даже если они и оказались не совсем удачными. А вот поохотиться с сыном на Аквилее, похоже, не получится и в этом году, это правда.

Левицкий еще раз окинул взглядом ангар. Мерзость запустения — вот как мог бы он охарактеризовать то, что видел. Станция функционировала, но едва ли при этом использовалась десятая часть рабочих объемов. То же самое, он знал, и на всех остальных двадцати трех станциях системы «СОЗ-Тихая». То же самое на станциях остальных трех заповедников А-группы. О рядовых природоохранных заповедниках и речи нет — там дела обстояли еще хуже.

Поднявшись на лифте из техблока станции в жилищно-хозяйственный блок, Герман первым делом прошел в душ. Чувствовал он себя не то чтобы плохо, но на сердце было прескверно, и ему не хотелось случайно испортить настроение жене и сыну. Подходило время обеда, Эвелин уже наверняка на камбузе, готовит что-нибудь вкусненькое. Повезло тебе с женой, смотритель, улыбнулся про себя Левицкий. Повезло гораздо больше, чем ты того заслуживаешь. И с женой, и с сыном. Эрик очень походил на Эвелин не только внешне, но и по характеру, и чем взрослей он становился, тем больше это бросалось в глаза. Где он сейчас? Да как обычно — сидит, наверное, на пункте наблюдения, или опять гоняет Пана, киб-мастера научного отдела, по интересующим его вопросам. «Эффект города» и прочее… Кажется информаторий — единственное, что у нас работает со стопроцентной нагрузкой, подумал Герман. И все благодаря Эрику. Его уже и научники из Центра[16] все в лицо знают, он не раз бывал у них в гостях в большом орбитальном комплексе, вращающемся вокруг Тихой по высокой экваториальной орбите, даже заслужил похвалу самого начальника-координатора научно-исследовательских групп Иванова. Всемирно известный ученый, совершивший за свою долгую карьеру десятки громких открытий, не поленился лично связаться с «Сектором-18».

— Ваш ребенок, по-моему, имеет все задатки талантливого исследователя, — сказал Иванов. — Не мое, конечно, дело вам указывать, господин Левицкий, но на вашем месте я приложил бы все усилия для того, чтобы по окончании общеобразовательной школьной программы направить Эрика учиться в Институт внеземных цивилизаций — или любой другой, который он выберет. Я лично готов дать свою рекомендацию, а по окончании учебы предоставить Эрику возможность пройти практику здесь, у нас — если только к тому времени все еще буду директором Центра.

— Спасибо, — выдавил удивленный и одновременно польщенный Герман.

— Не за что. Такой энтузиазм и прилежание, как у вашего сына, всегда приятно видеть. Что же касается дисциплинированности… — Тут Иванов метнул свирепый взгляд в сторону — на кого-то, кого Левицкий на экране видеть не мог. — Что касается вопросов дисциплины и корректности исследований, то у него могли бы поучиться многие наши сотрудники со стажем.

Герман вышел из душа и тщательно растерся полотенцем. Мысли о том, что у Эрика, возможно, большое будущее, заметно подняли ему настроение. Сам он был человеком простым, можно сказать — ограниченным, из-за чего втайне страдал. Даже близкие друзья, он знал это, втихомолку над ним посмеивались. Левицкий пожал могучими плечами. Что ж, пускай он ограниченный человек. Но в этом мире пока еще есть место людям, подобным ему, простым и прямым, как ровная дорога, с такими же прямыми взглядами на жизнь. Он решал что-то — и делал, не заглядывая далеко вперед, да и не был на это способен. Просто изо дня в день выполнял свою работу. К счастью, Эрик пошел не в него, а в мать. Может, ему повезет в жизни больше. Надо подумать, где достать денег сыну на институт… И как, черт тебя возьми, ты собираешься отметить его день рождения, решил наконец? Попробуй устроить праздник — и Эрику… и Эвелин. Ей тоже… Уже три года Левицкий не был в отпуске, и три года они никуда не выезжали вместе. Эвелин отказалась ехать куда-то без него. Эрик первые два года летал погостить к родителям жены, но на этот раз не захотел и остался.

Герман прошел по коридору на камбуз. Последний год, когда Левицкие остались на станции совсем одни, они отказались от обедов в кают-компании. Просторное помещение казалось слишком большим, чтобы чувствовать себя уютно во время семейной трапезы. Поставили один из столов, взятых оттуда, прямо на камбузе, организовав «некое подобие семейного очага», как выразилась Эвелин. Она уже была там; робот-горничная расставлял на столе тарелки. Герман подошел к жене, обнял сзади, поцеловал в шею.

— Ну что, на участке все спокойно? — спросила она.

— Вроде да, — ответил Герман, опускаясь на стул.