Выбери любимый жанр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Юнармия - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 4


4
Изменить размер шрифта:

– Вот если б Андрей пришел, мы бы тогда убежали. С Андреем не страшно ходить.

Андрей – это сын станционного сторожа. Боевой па­рень! Помню, прошлым летом прибежим мы с Андрейкой на военный пункт и мнемся около красноармейских лошадей. Андрей просит у красноармейцев: «Дайте-ка мы сво­дим коней купать». Красноармейцы смеются: «Ладно, ве­дите, коли охота». Мы оба – на коней и рысью летим по каменной мостовой к Кубани. Выкупаем коней в теплой кубанской воде, попасем их у речки, а к вечеру галопом скачем наперегонки.

Другим ребятам не давали красноармейцы коней, а вот Андрей умел выпросить. Даже арабского, самого ди­кого, доверяли ему.

– Васька, а Васька! – окликнул я.

Васька протер руками слипавшиеся глаза и недовольно спросил:

– Чего тебе?

– А помнишь, как мы с Андреем арабского Черта ку­пали?

– Помню. Чуть не утопил он вас, – сказал Васька и опять закрыл глаза.

Со всех сторон слышался храп. Сомов храпел с под­свистом.

– Васька, послушай, как сыч свистит, – сказал я и ткнул Ваську в бок.

– Да ну его, спать хочу.

В выбоине над головой телеграфиста мигала железно­дорожная свеча. Капли ее, жирные и буграстые, доползали донизу и стыли.

Мне совсем не хотелось спать. Я думал чем-нибудь злым досадить телеграфисту Сомову. Досадить так, чтобы он на всю жизнь запомнил этот вонючий погреб.

«Что ж ему сделать? Нюхательного табаку в ноздрю насыпать? Начнет чихать, разбудит всех, поднимет скан­дал – попадет мне первому. Ведро воды на голову вылить? Заорет как бешеный, перепугается и других перепугает. Трус он. Ноги веревкой перевязать? Проснется и полетит… Это, пожалуй, дело», – решил я, но, обдумав хорошенько, понял, что этого для телеграфиста Сомова маловато. И тогда я решил испробовать все поочередно. Ведро, которое, кстати сказать, стояло на табурете у головы Сомова, было полно холодной воды, кем-то расчетливо принесенной.

Вначале я несколько раз обмотал веревкой кривые ноги Сомова, а оставшийся конец ее привязал за табурет, на котором стояло ведро.

В отцовской фуражке я нашел пол-осьмушки махорки и несколько зерен ее всыпал в широко раздувавшиеся ноздри Сомова. А сам тихо прилег на постель и слегка за­сопел, прислушиваясь. Сомов осторожно закашлялся Потом тоненько чихнул. Потом что-то сказал непонятное. Потом выругался, назвав кого-то хамом. Я лежал молча, боясь пошевельнуться.

Сомов еще чихнул, как кот, буркнул и опять чихнул. Я и сам не рад был своим проделкам, но дело было сделано. Сомов все чихал, хотя и не просыпался.

– Вот зверь, а не человек, – выругался Илья Федоро­вич в тот момент, когда Сомов не чихнул, а прямо-таки крикнул. Тут Сомов дернул ногами, и табурет полетел ку­да-то в сторону.

Ведро затарахтело, а вода рекой полилась Сомову на голову и на живот.

– Это что такое, господа, делается со мною? – завиз­жал Сомов, вскочил на ноги и упал тут же на табурет.

Жирная капля свечи вдобавок капнула ему на голову. Сомов крикнул так, словно его иголкой проткнули:

– Караул!

От крика проснулись все, за исключением Васьки. Илья Федорович первый проснулся. Он подошел к коптилке, взял в руку свечу и сказал:

– Чего тебя здесь мордует?

Сомов только глянул.

– Сам не спит и другому не дает, – ворчал Илья Фе­дорович: – Ишь комедии какие разыгрывает!

– Я вам покажу комедии… господа, я вам покажу, – прошипел Сомов, распутывая на ногах веревки.

Сомов хотел сказать еще что-то, но в этот момент опять чихнул. Илья Федорович махнул рукой, поставил свечу на место и ушел, так и не поняв, что в эту ночь произошло с Сомовым.

Сомов передвинул свою пышную постель с мокрого ме­ста на сухое.

Укладываясь, он нарочно громко сказал:

– Я давно знал, что вы все коммунисты и большевики!

Я повернулся к каменной стене лицом. От стенки несло сыростью, плесенью, противной кислотой. Скучно было не спать одному.

Я опять толкнул Ваську. Он не отозвался. Я толкнул еще раз, посильнее.

– Ну, чего тебе? – огрызнулся он и потянул к себе рядно.

– Поди, красные теперь уже далеко, в Курсавке, на­верно?

– Отстань, спать мешаешь.

– А где теперь дядя Саббутин, как ты думаешь?

– А я почем знаю?

– Может, его убили давно? – сказал я.

Васька чуть было не подпрыгнул. Сон с него разом слетел.

– Ну, что ты! Такого не убьешь. Он здоровый. Он вот как подберется к бугру да как начнет садить из шести­дюймовой, так чертям тошно станет…

Васька замахнулся кулаком, чуть было меня не сада­нул. Спать ему больше уже не хотелось.

Мы сидели, завернувшись в рядюшку, и шепотом раз­говаривали. Больше всего говорили о дяде Саббутине.

Саббутин был командир батареи.

Высокий такой, широкоплечий, белокурый. На гимна­стерке слева у него была прицеплена большая, с кулак, остроконечная звезда. Через плечо на ремне висела артил­лерийская сабля. С другого боку – наган в промасленной кобуре.

В казенном саду за станцией стояла его батарея – четыре пушки. Мы приходили к дяде Саббутину каждый день, и он подробно рассказывал нам, как устроена пушка, почему автоматически стреляет пулемет, как вставляется в бомбу капсюль.

Про многое рассказывал дядя Саббутин. Никто не го­ворил так понятно, как он. Никто нас так не любил. Лю­били и мы его.

– Васька, давал тебе дядя Саббутин за веревочку держаться?

– А ты думаешь – нет? – обиделся Васька. – Сперва он Андрею дал, а потом мне.

Веревочкой мы с Васькой называли ременный шнур от пушки. Близко к пушке дядя Саббутин нас не подпускал, но за «веревочку» держаться давал. И каждый раз, когда я брался обеими руками за ременный шнур, у меня руки чесались, – так и хотелось шаркнуть из пушки – на шрап­нель.

– Смотрите, ребята, учитесь, приглядывайтесь… Когда-нибудь пригодится, – серьезно говорил нам дядя Саб­бутин.

В погребе давным-давно все спали. Моргала свеча.

Всю ночь просидели мы с Васькой, вспоминая това­рищей.

А где-то на улице тянули унылую песню:

Шлем тебе, Кубань родимая,
От сырой земли покло-он…

Глава III

КАПСЮЛЬ БЕЗ БОМБЫ

Рано утром позади погреба прогремели ружейные вы­стрелы.

Каждый день вместе с зарей на станции поднималась стрельба и будила жителей погреба.

Васькина мать раскладывала на ящике соленые огур­цы к завтраку и после каждого залпа строго говорила мне с Васькой:

– Не выходите, черти! Схватят – только и видели вас.

А нам до тошноты надоел погреб.

Хоть бы одним глазком посмотреть, что делается на улице, за поселком, в поле.

Наша семья тоже собиралась завтракать. На сером мешке мать разложила ложки и поставила миску с недо­варенным супом. Кто-то постучал в дверь. Все насторожи­лись. Чиканов вскочил с мешка и побежал наверх. Щелк­нула задвижка, скрипнула дверь.

В погреб боком просунулся белокурый парнишка.

– Андрей! Откуда? Где пропадал? – кинулись к нему мы с Васькой.

– Ребята, – шепотом сказал Андрейка, спускаясь по ступенькам, – айда на поле! Сколько убитых там! Ой-ой!..

– Ты что тут болтаешься? – сурово спросил Андрейку Илья Федорович.

– Я, дядь, не болтаюсь. Я ребят проведать пришел.

– Проведать – это хорошо, – сказал Илья Федоро­вич. – Да вот ходишь ты не вовремя – это плохо. Сам зна­ешь, время теперь какое – ни за что пропадешь. Смотри, ребят нам не сманивай!

– Да как же я их сманиваю? Я проведать…

– Проведать! Знаем – проведать. Кто теперь проведы­вает, когда люди в погребах сидят? Кто шляется в такую пору?

– Дядь Илья, да что я сделал, что ты кричишь на ме­ня? Если что, я уйду, – сказал Андрей и натянул на голову шапку.

– Чего вы, дядя Илья? Он никому не мешает, – крик­нул я Васькиному отцу.

– Ложку бери да ешь! Что рот-то разинул? – оборвала меня мать.

Я сел на ведро, схватил здоровенную ложку и стал нехотя хлебать суп. А сам не сводил глаз с Андрея.