Юнармия - Мирошниченко Григорий Ильич - Страница 31

Вдруг небо надо мной потемнело, церковь покосилась, зашатались дома.

Я ухватился за рукав часового, чтобы не упасть. Это у меня от ходьбы и от воздуха закружилась голова.

– Чего чепляешься? – заорал во всю глотку часовой, видно испугавшись. – Стой на своих ногах, а то я тебя прикладом долбану.

Я перевел дух и поплелся дальше, еле волоча ноги. Мы поднялись по знакомому крыльцу и вошли в коридор. Дверь к атаману была открыта настежь.

Атаман сидел за столом, а прямо перед ним стоял Васька, сбоку – Илья Федорович.

У дверей и окон выстроились казаки с винтовкой к ноге.

Атаман медленно читал бумажку:

– Мы, станичники, сего марта тринадцатого дня во время дождя… около станции… железной дороги обнару­жили шпиёна, у которого обнаружен в правом кармане штанов револьвер, коего система неизвестна, а на вид бе­лый, одноствольный, пятизарядный, заряжается при по­средстве разлома рукой. Что подписью руки заверяем. Ста­ничники Петрусенько, Юдин, Дериземля, Новохатский, Бородюк.

– Что скажешь! – спросил атаман у Ильи Федорови­ча. – Вот тебе документ, а вот и само вещественное дока­зательство. – Атаман выдвинул ящик стола и достал отту­да Васькин смит-и-вессон. – Теперь вопрос: откуда у не­совершеннолетнего огнестрельное оружие? Проще сказать, откуда он его достал?

Илья Федорович пожал плечами:

– Да почему я знаю, откуда он достал? Может, ребя­та ему дали, а может, он в поле нашел. Мало ли их там валялось! Делать ребятам нечего, вот они и рыщут, хоть к черту в трубу залезут.

Атаман сидел, откинувшись назад, и тер желтыми от табака пальцами впалые рябые щеки, крючковатый нос, острый, гладко выбритый подбородок.

Время от времени он поглядывал на меня воспаленными глазами, будто что-то вспоминал.

Вдруг он стукнул кулаком по столу. Пузырек с черни­лами так и подпрыгнул.

– Так вот оно как? Револьверы в поле находите? Чтой-то мне не случалось находить. Верно, мне счастье в руку не идет. А тебе, Поликарп Семенович, попадался где-ни­будь на лужку стейер какой-нибудь или там маузеришко какой?

– Никак нет, – ответил бородатый казак басом.

Другие казаки загоготали.

– То-то что нет. Кабы оно валялось на дороге, так и оружейных заводов не нужно бы. Посылали бы баб, вроде как по ягоду-живику. Собирай, мол, в торбу. Тут же на ку­сточке и патрончики растут, а глядишь – и пулеметик, что грибочек, из-под земли вылез. Так ведь? Ну, чего молчишь, говори, много ли ваши дедовские пулеметов да винтовок после дождя насбирали?

Илья Федорович нахмурился и махнул рукой.

– Чего зря время терять! – тихо сказал он, не глядя на атамана. – Позвали как по делу, а сами сказочки рас­сказываете. Либо отпустите, либо допрашивайте.

– Отпустить? – спросил атаман, хитро улыбаясь. – Я бы тебя отпустил, на что ты мне сдался? Да как бы они тебя у двери не задержали!

Атаман кивнул головой на казаков.

Казаки, как по команде, грохнули об пол прикладами.

– Не пустят, говорят, – сказал атаман.

У Ильи Федоровича так и заходили скулы. Но он ниче­го не ответил. Да и что было отвечать!

На этот раз продержали нас у атамана долго. Меня и Ваську почти совсем не допрашивали. Одного Илью Федо­ровича мучили. Он даже вспотел весь, но держал язык за зубами, не горячился. С того места, где стоял он, хорошо было видно виселицу.

Вдруг атаман выпрямился во весь рост.

– Так ты ровно ничегошеньки не знаешь? А кто боль­шевикам отступать помогал? А кто из комендантской вин­товки потаскал, знаешь?

– Не знаю, – сказал Илья Федорович.

Атаман вышел из-за стола и подошел к Илье Федоро­вичу.

– А кто телеграфиста в мазуте утопил, тоже не зна­ешь?

– Не знаю.

– Так. А кто платформу на броневик спустил? Кто в мастерских народ баламутит, через фронт к большевикам рабочих переправляет? Это ты знаешь?

Илья Федорович только шевелил побелевшими губами.

Атаман замолчал и шагнул к нему еще ближе.

– А кто в буксы песочек сыплет, знаешь? Стерва ты этакая большевицкая!

Атаман схватил со стола Васькин револьвер и, размах­нувшись ударил Илью Федоровича по глазу.

Илья Федорович и Васька закричали разом.

Илья Федорович сразу утих, а Васька кричал долго, топал ногами, мотал головой.

– В конюшню их! – крикнул атаман. – К стенке!

У Ильи Федоровича широкой полосой текла по лицу кровь. Он вытер ее рукавом и вместе со мной и Васькой пошел к дверям.

– Стреляйте троих сразу! – крикнул атаман вдогон­ку. – А перед смертью покрепче допросите. Может, еще сознаются, тогда по домам пустим.

Нас пригнали в пустую темную конюшню, завязали глаза, провели шага два-три и остановили.

– Расставляй, – кричат, – ноги шире!

Я не успел расставить ноги – мне их раздвинули силой.

– Становись! – скомандовал бородатый.

Это не нам он скомандовал, а казакам.

– Заряжай!

Затворы щелкнули.

«Неужели уже расстреливают? А допрос?» – подумал я.

– Залп! Пли!

Грохнуло.

Я качнулся вперед, но устоял на ногах. «Жив, что ли?» – спрашиваю сам себя и не верю. Щупаю руками жи­вот, грудь, плечи. Думаю, в крови у меня все. Нет. Руки сухие. И не болит ничего. Может, это вгорячах не чувствую? Может, у меня нога не действует? Двигаю правой ногой, поднимаю левую. Значит, жив и не ранен. Промахнулись. А как, думаю. Илья Федорович и Васька? Может, лежат оба? Ведь рядом Васька стоял, когда нам глаза завязыва­ли. Дай-ка его ногой пощупаю.

Протянул ногу вправо, – а Васька тоже меня ногой тол­кает.

– Ну и стрелки! – говорит бородатый. – Под самым носом человека убить не могут. Значит, счастье ваше, то­варищи деповские! Перед второй смертью, может, еще по­говорите?

Сняли у нас с глаз повязки и стали опять допрашивать.

Опять никакого толку от нас не добились.

– Расстреляем! – кричит нам бородатый. – Ей-богу, расстреляем! Первый раз мы вам, по совести сказать, про­меж ног стреляли, а теперь прямо в лоб метить будем. Сознавайтесь лучше загодя.

Долго еще морочил нам голову казак. Уговаривал, пу­гал. То к стенке опять ставил, то полено в руки хватал и грозил Илье Федоровичу раскроить темя. Мы ко всему привыкли.

Ясно было – пугают они. Кабы в самом деле собира­лись расстрелять, давно бы расстреляли.

А то так – волынка какая-то. Стращают, выпытывают. Только не дождаться им от нас ни черта. Ничего такого они про нас не знают, а сознаться – мы ни в чем не соз­наемся.

Держимся все трое крепко.

– Ну черт вас забери, – сказал бородатый. – Поживете денек в тюгулёвке, а завтра расстреляем.

Прожили мы в тюгулёвке день, и два, и три, и четыре.

Про нас будто забыли.

У Ильи Федоровича рана под глазом оказалась неглу­бокая. Аким Власов отодрал от своей старой рубахи рукав и перевязал ему глаз.

А Васька совсем переменился. Нервный стал. Чуть что не по нем – дергается весь и плачет, как маленький.

– Чего ты тут слезу пускаешь? – подтрунивал над ним Илья Федорович. – Под винтовками стоял – не ревел, а тут из-за коня соломенного расстраиваешься. Эх ты, герой!

На пятый день после пытки вызвали нас к атаману.

Атамана самого на этот раз в правлении не было.

Черноусый моложавый казак сидел за его столом.

Когда мы вошли, он протянул Илье Федоровичу бума­гу и сказал:

– Распишись о невыезде со станции и ступай себе до­мой. Да смотри, чтоб в мастерских все в порядке было. Говорят, ты мастер хороший, а нам такие люди пока что нужны. А этих хлопцев дома на привязи держи. Если что – ты за них отвечать будешь. Ну, до свиданьица.

Казак приподнялся и протянул Илье Федоровичу руку с бирюзовым перстнем на пальце.

Мы вышли из правления и минуту постояли у крыльца. Не верилось даже, что нас вправду отпускают домой.

– Ай да хлопцы! – сказал Илья Федорович. – Теперь, значит, сто лет проживем – расстрелянные. А этим гадам я наработаю в мастерских. Уж поблагодарят!

Глава XXIII

СТРЕЛЯНЫЙ ЖАВОРОНОК

Дня три после тюрьмы просидели мы дома. Матери и за порог нас не пускали, плакали. Зато кормили нас во­всю. Лепешки всякие пекли нам, чуреки из кукурузы, мо­локом нас поили. Да я этих дней и не помню: проспал я их. Только после узнал, что Андрей ко мне два раза заходил, но моя мать его и в коридор не пустила.